Марк Леви - Где ты?
— Видишь, я угадал!
Мэри не шевельнулась. Она стояла, прижавшись лбом к стеклу. Филипп дал лифту закрыться и тоже подошел к окну. Не сводя глаз с улицы, она вложила свою руку ему в ладонь.
— С Новым годом, — сказала она.
— Да мы уже полчаса назад друг друга поздравили!
— Примерно в это же время в прошлый Новый год ты нашел меня, и тогда мы тоже пробирались сквозь толпу, только там, внизу, а не здесь. Вот, пожалуй, и вся разница. Но вообще-то мне жаловаться не на что, с тех пор мы поднялись на тридцать три этажа!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Филипп, вот уже год как мы ужинаем вместе три раза в неделю, год как ты рассказываешь мне всякую всячину, а я — тебе. За этот год мы обошли все улицы Сохо, Виллиджа, Нохо, а однажды в воскресенье добрались даже до моста Трайборо. Должно быть, мы пересидели на всех скамейках на Вашингтон-сквер, перепробовали все поздние завтраки в нижней части города, выпили во всех барах, и в конце каждого вечера ты неизменно провожаешь меня до дома и с этой своей смущенной улыбочкой убываешь. И каждый раз, когда твой силуэт исчезает за углом, у меня сжимается сердце. По-моему, я уже хорошо знаю дорогу, и ты можешь позволить мне возвращаться домой одной.
— Ты не хочешь, чтобы мы встречались?
— Филипп, я неравнодушна к тебе и не могу поверить, что ты этого не видишь! Когда же ты наконец перестанешь думать только о себе? Это тебе решать, прекращать или нет наши отношения, если они, конечно, вообще существуют! Не можешь же ты быть до такой степени слеп!
— Я причинил тебе боль?
Мэри глубоко вдохнула, подняла лицо к потолку и тихо выдохнула:
— Нет, это сейчас ты делаешь мне больно. Вызови этот чертов лифт, пожалуйста!
Филипп растерянно подчинился, и двери лифта тут же распахнулись.
— Слава тебе господи! — выговорила она. — У меня аж дыхание перехватило!
Она проскользнула в кабину. Филипп придержал двери, не зная, что ему делать и что сказать.
— Дай мне спокойно уйти, Филипп! — взмолилась она. — Я обожаю, когда ты валяешь дурака, но сейчас твоя глупость граничит с жестокостью!
Она оттолкнула его, и двери закрылись. Филипп вернулся к окну, словно желая увидеть, как она выходит из здания, проводить ее взглядом. Усевшись на подоконник, он уставился на копошащийся внизу людской муравейник.
* * *Уже две недели длилась связь Сьюзен с заведующим диспансером, построенным за портом. Они встречались через два дня на третий, слишком уж велико было расстояние, но и этих вечеров хватало, чтобы на ее щеках появлялись ямочки, когда она улыбалась. Поездки в город ее «заряжали». Грохот грузовиков, пыль, гудки автомобилей и крики людей на улицах — все эти проявления кипучей жизни пьянили ее, выдергивая из ступора затянувшегося кошмара. В начале февраля она рассталась со своим снабженцем ради ужинов в обществе пилота гондурасских авиалиний, по нескольку раз на дню прилетавшего в Тегусигальпу на двухмоторном самолете. Вечером, возвращаясь в Сан-Педро, он взял за правило на бреющем полете пролетать над деревушкой Сьюзен. Тогда она прыгала в джип и мчалась вслед за самолетом, принимая заранее проигранное пари приехать раньше него.
Он поджидал ее у ворот маленького аэродрома в двадцати километрах от города. Бородатый, в кожаной куртке, он походил на идола пятидесятых годов, и ему это нравилось. А Сьюзен нравилось порой чувствовать себя как в кино.
Ранним утром он возвращался на аэродром, а она спешила к себе в деревню. Открыв окна джипа, она упивалась ароматом влажной земли и хвои. Позади нее вставало солнце, и когда она изредка оборачивалась, чтобы взглянуть на вздымающийся за ней шлейф пыли, то чувствовала, что живет. Но, когда красно-белые крылья самолета пролетели над ее крышей в двадцатый раз, глядя, как самолет превращается в маленькую точку на горизонте, Сьюзен на полпути развернула машину и вернулась домой. Кино закончилось.
* * *Филипп с букетом в руке нажал кнопку домофона. Через несколько секунд замок открылся. Удивившись, он поднялся на четвертый этаж по разбитой лестнице. Пол скрипел под ногами. Не успел он нажать на звонок, как старая синяя дверь распахнулась.
— Ты кого-то ждала?
— Нет, с чего ты взял?
— Ты даже не спросила, кто это, когда я позвонил снизу.
— Во всем Нью-Йорке никто не звонит так коротко, как ты!
— Знаешь, ты была права!
— В чем?
— Во всем. Я в самом деле круглый дурак. Ты великодушная, блестящая женщина с чувством юмора, красавица, ты делаешь меня счастливым, а я слеп и глух.
— Не нужны мне твои комплименты, Филипп!
— Без разговоров с тобой я чуть было не спятил, без наших ужинов потерял аппетит и, как последний идиот, вот уже две недели пялюсь на телефон в ожидании твоего звонка.
— Потому что ты и есть последний идиот!
Он хотел возразить, но она не дала, прильнув губами к его губам, языком к его языку. Он выпустил из рук розы, чтобы ее обнять, и тут же был втянут внутрь крошечной квартирки.
Уже ночью в приоткрывшуюся дверь высунулась рука Мэри и забрала лежавший на коврике букет.
* * *Школа отнимала у Сьюзен все больше времени. В классе теперь ежедневно собиралось около шестидесяти учеников, их число колебалось в зависимости от настроения ответственного за их доставку в школу и усердия самих ребятишек. Ученикам было от шести до тринадцати лет, и Сьюзен приходилось изобретать самые разнообразные программы, чтобы им захотелось прийти в школу и на следующий день, и в дальнейшем. В середине дня она обедала маисовой галетой в обществе своей новой сотрудницы Сандры. Сьюзен сама ездила за ней в Сан-Педро, молясь про себя, чтобы та не прилетела на самолете с красно-белыми крыльями. Опасаясь ненужной встречи, она предпочла подождать новенькую в бараке, заменявшем собой терминал.
Напрасно она беспокоилась: пилот красно-белого самолета садился и тут же взлетал, никогда не вылезая из кабины.
Сандра была молодой и красивой. Жить ей пока было негде, и она поселилась у Сьюзен на несколько дней, может быть, на одну-две недели… Как-то утром, когда они пили кофе, Сьюзен пристально оглядела девушку с головы до ног.
— Советую тебе следить за собой! При местной жаре и влажности скоро у тебя вся кожа покроется прыщами.
— Я не потею!
— Это пока, моя дорогая! Скоро ты будешь потеть как все, можешь мне поверить! Уже сегодня, как только поможешь мне загрузить машину! Нам предстоит раздать пятнадцать мешков муки.
Сандра вытерла руки о штаны и направилась к складу. Сьюзен последовала за ней. Увидев, что двери склада открыты, она ускорила шаг и первой подбежала к зданию. Зайдя внутрь, Сьюзен в бешенстве оглядела полки.
— Черт, черт, черт!
— В чем дело? — поинтересовалась Сандра.
— У нас сперли мешки.
— Много?
— Откуда я знаю! Двадцать, тридцать… Придется проводить инвентаризацию.
— А зачем? Их ведь все равно не вернешь.
— Затем, что я за них отвечаю и главная тут я!
Я должна написать рапорт. Только этого мне не хватало!
— Успокойся, от твоей истерики ничего не изменится.
— Заткнись, Сандра! Здесь распоряжаюсь я, так что до следующего приказа придержи свое мнение при себе!
Сандра схватила ее за руку и притянула к себе, они оказались лицом к лицу. На лбу у Сандры вздулась синяя жилка.
— Мне не нравится твой тон, мне не нравишься ты сама, — проговорила она. — Я полагала, что это гуманитарная организация, а не военный гарнизон! Но, если тебе нравится строить из себя фельдфебеля, считай свои мешки сама!
Она развернулась и пошла прочь. Напрасно Сьюзен орала ей вслед, приказывая вернуться. Сандра даже не обернулась. Собравшихся на шум крестьян Сьюзен прогнала. Мужчины разошлись, пожимая плечами, женщины смерили ее недовольными взглядами. Подняв два валявшихся на полу мешка, она положила их обратно на полку. А потом до ночи занималась делами, с трудом сдерживая ярость и слезы. Наконец, успокоившись, она решила немножко посидеть на улице. Прислонившись к стене, Сьюзен спиной ощущала ее тепло, постепенно распространявшееся по всему телу. Ощущение было приятным. Носком ботинка она написала на земле букву «Ф», на которую некоторое время смотрела, прежде чем затереть подошвой, потом написала букву «X» и пробормотала:
— Почему ты ушел, Хуан?
Когда она вернулась домой, ни Сандры, ни ее вещей уже не было.
12 февраля 1978 года
Сьюзен,
у нас тут началось настоящее побоище, каких ты в жизни не видела, — сражение снежками. Я знаю, ты смеешься над нашими бурями, но та, что обрушилась на нас три дня назад, просто невообразима. Я заперт дома. Город полностью парализован снежным покровом, доходящим до крыш автомобилей. Нынче утром наконец выглянуло солнце, и с первыми его лучами все — и стар, и млад — высыпали на улицу, отсюда и первая фраза моего письма. Думаю, все же рискну вылезти за продуктами, хотя холод стоит собачий. Заснеженный город так красив! Мне недостает твоих писем. Когда ты приедешь? Может, в этот раз ты сможешь остаться хоть на два-три дня? Год начинается вроде бы неплохо и многообещающе. Начальство довольно моей работой. Ты меня не узнаешь: я почти каждый вечер куда-нибудь хожу, если только не засиживаюсь до утра за работой, что случается нередко. Мне как-то странно писать тебе о работе, словно мы с тобой внезапно оказались в мире взрослых, сами того не заметив. Однажды мы начнем говорить о наших детях и поймем, что сами стали родителями. Не морщись, я отсюда вижу! Когда я говорю «наши дети», это просто выражение, я не имею в виду твоих или моих, это просто образ. С тем же успехом я мог написать «наши внуки», но тогда ты бы тут же решила, что никогда не станешь настолько старой, чтобы быть бабушкой! Ох уж эти твои пессимистические взгляды! Как бы то ни было, время здесь летит с головокружительной скоростью, и я жду не дождусь весны, которая на этот раз, очень надеюсь, возвестит мне о приближении твоего приезда. Обещаю: в этом году никаких споров, я буду просто слушать твои рассказы, и мы действительно разделим с тобой эти драгоценные мгновения, которых я каждый раз жду как Нового года летом. А пока тысячи поцелуев.
