Жауме Кабре - Я исповедуюсь
Человек молча сел, снял шляпу и аккуратно положил ее на стол. Дрозд со свистом пролетел между двумя мужчинами и упорхнул в самые густые заросли сада. Худой человек сказал низким голосом, старательно произнося испанские слова: вам доставят пакет от моего клиента сегодня сюда же. Через полчаса после того, как я уйду.
– Отлично. У меня есть время.
– Когда вы уезжаете?
– Завтра утром.
На следующий день Феликс Ардевол сел в самолет, как часто делал. Приземлившись в Лионе, он взял напрокат «ситроен-траксьон‑аван», как часто делал, и через несколько часов оказался в Женеве. В «Отель-дю‑Ляк» его ждал все тот же худой человек с низким голосом, пригласивший его в номер. Адевол вручил ему сверток, и человек, сняв шляпу и аккуратно положив ее на стул, стал аккуратно его разворачивать и наконец вскрыл. Затем медленно пересчитал все пять пачек купюр. Это заняло у него добрых десять минут. На листе бумаги он делал записи, производил подсчеты, а результаты скрупулезно заносил в блокнот. Он даже сверял номера и серии банкнот.
– Какое ко мне доверие! – нетерпеливо заметил Ардевол.
Человек соизволил прореагировать на его слова, только когда закончил свое дело.
– Что вы сказали? – спросил он, убирая деньги в чемодан, пряча блокнот, разрывая листок с записями, собирая клочки бумаги и засовывая их в карман.
– Какое ко мне доверие!
– А как же!
Он встал, вынул из чемодана пакет и положил его перед Ардеволом:
– Это вам.
– Теперь моя очередь считать?
На лице человека появилась безжизненная улыбка. Он забрал со стула зонтик и, надев его вместо шляпы, сказал: если хотите отдохнуть, номер оплачен до утра. И ушел, не обернувшись и не попрощавшись. Феликс Ардевол тщательно пересчитал банкноты и испытал полное удовлетворение.
Подобная операция повторялась с небольшими вариациями несколько раз. Вскоре появились новые посредники, а пакеты с каждым разом становились все толще. И прибыль росла. Кроме того, он использовал эти поездки еще и для того, чтобы порыскать на полках библиотек, книжных магазинов и книгохранилищ. И вот как-то раз человек, который гудел басом, старательно произнося испанские слова, словно ему нравилось себя слушать, допустил ошибку. На столе в номере «Отель-дю‑Ляк» он оставил клочки листка, на котором производил подсчеты, вместо того чтобы засунуть их в карман. Ночью, терпеливо собирая их, как головоломку, на стекле, Феликс Ардевол смог прочитать слова, написанные на оборотной стороне листа. Точнее, там было всего два слова: «Ансельмо Табоада». И какие-то неразборчивые каракули. Ансельмо Табоада. Ансельмо Табоада.
Феликсу Ардеволу потребовалось два месяца, чтобы найти того, кто носил это имя. И в один дождливый вторник он явился в полицейский участок и стал терпеливо ждать, когда его примут. Прождав очень долго, насмотревшись на военных самых разных званий и наслушавшись обрывков странных разговоров, он наконец был препровожден в кабинет, превосходивший его собственный в два раза, но только без единой книги. За столом сидел подполковник Ансельмо Табоада Искьердо; на его лице читалось некоторое любопытство. Да здравствует Франко! Да здравствует! Без долгих проволочек они начали поучительную и конструктивную беседу.
– По моим подсчетам, подполковник, именно такую сумму я доставил вам в Швейцарию, – сказал Феликс, положив перед подполковником листок тем жестом, который он подглядел у человека, представлявшегося Абелярдо, когда тот клал перед ним конверт с деньгами.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Меня зовут Лоренсо.
– Вы ошибаетесь. – Подполковник встал, занервничав.
– Я не ошибаюсь.
Ардевол продолжал сидеть с совершенно невозмутимым видом.
– Я, собственно, зашел поприветствовать вас по дороге к моему большому другу, губернатору Барселоны. Он – мой большой друг, а также друг генерал-капитана, чей кабинет по соседству с вашим.
– Вы – друг дона Венсеслао?
– Ближайший.
Пока подполковник садился в кресло с недоверчивым видом, Ардевол положил на стол визитку губернатора и сказал: позвоните ему и он вам все объяснит.
– Не стоит. Объясните сами.
Особых объяснений не требовалось, любимая, поскольку отцу с удивительной легкостью удавалось завлечь людей в свои сети.
– О! – Феликс Ардевол расплылся в льстивой улыбке, ненавидя губернатора в душе.
Тот подобрал с пола терракотовую статуэтку, разлетевшуюся на три куска:
– Это что-то ценное?
– Она стоит миллионы, ваше превосходительство.
Феликсу Ардеволу стоило большого труда сдержать свое раздражение в присутствии этого неуклюжего медведя. Венсеслао Гонсалес Оливерес положил осколки статуэтки на стол и на своем цветистом испанском сказал необычным тоном кастрированного тореадора: мы склеим ее отличным клеем, как склеили раненную и истерзанную бунтовщиками Испанию.
– Ни в коем случае! – вырвалось у Ардевола слишком уж пылко. – Ее восстановлю я, и через пару дней этот подарок будет снова стоять у вас в кабинете.
Венсеслао Гонсалес Оливерес положил руку на плечо Феликсу и протрубил: дорогой Ардевол, этот языческий идол – символ Испании, израненной коммунизмом, каталонизмом, иудаизмом и масонством, которые вынуждают нас вести борьбу со злом.
Ардевол принял задумчивый вид, что очень понравилось губернатору. Тот бесстрашно взял самый маленький осколок – отвалившуюся от фигурки руку – и показал его своему ученику со словами: вот так же было и две Каталонии – одна лживая, вероломная, цинично оппортунистская…
– Я хотел попросить вас об одном конкретном одолжении.
– …насквозь пропитанная материализмом, а потому разуверившаяся в религии и в этике, космополитичная по сути.
– В обмен на услуги, которые я окажу. Просьба эта вас не затруднит: дать мне разрешение на свободу перемещения.
– И другая Каталония, рождающаяся теперь, – достойная любви, восхитительная, здоровая, жизнеспособная, уверенная в себе, необыкновенно чувствительная, как эта статуэтка.
– Эта финикийская терракота, очень дорогая, куплена была мной на собственные сбережения у одного врача-еврея, которому срочно понадобились деньги.
– Евреи – предательское отродье, учит нас Библия.
– Нет, ваше превосходительство: этому нас учит Католическая церковь. Библию написали евреи.
– Правильно, Ардевол. Вижу, вы, как и я, – образованный человек. Но евреи от этого не перестают быть предателями.
– Ну разумеется, ваше превосходительство.
– И не спорьте больше со мной! – Губернатор на всякий случай поднял палец.
– Хорошо, ваше превосходительство. Финикийская статуэтка, ценнейшая, очень дорогая, уникальная, редчайшая, времен Пунических войн.
– Да, Каталония, мощная своими умами, богатая благородными и изысканными семействами…
– Уверяю вас, что в моих руках она станет как новая. Вы видите, ей две тысячи лет. Она очень дорогая.
– …обогащенная инициативами, избранная благодаря своей рыцарственности и участвующая благодаря свой интуиции, активности и страстности…
– Я прошу у вас только паспорт для свободного пересечения границы, ваше превосходительство.
– …в общей судьбе Испании, нашей матери-защитницы всех народов. Каталония, которая умеет пользоваться тактично, сдержанно и благопристойно своим любимым диалектом только дома в кругу семьи, чтобы не оскорблять ничьих чувств.
– Чтобы я мог свободно въезжать и выезжать из нашей великой Испании. Хотя в Европе идет война – именно потому, что в Европе идет война, – я мог бы осуществлять некоторые торговые операции.
– Как гриф, летящий на падаль?
– Да, ваше превосходительство, и я отблагодарю вас с лихвой, предметами еще более ценными, чем эта финикийская статуэтка, за то, что вы выдадите паспорт на мое имя.
– Каталония духовная, динамичная, исполненная предприимчивости, у которой должна учиться остальная Испания.
– Я всего-навсего торговец. Но могу делиться своими радостями. Да, разумеется, без ограничения стран въезда, как у дипломатов. Нет, я не боюсь опасностей: я всегда знаю, куда мне нужно звонить.
– С палубы большого корабля, как говорится, открываются новые горизонты.
– Спасибо, ваше превосходительство!
– Благодаря Франко, нашему любимому каудильо, эти горизонты, прежде низкие и мрачные, на нынешней заре стали лучезарны и доступны.
– Да здравствует Франко, ваше превосходительство.
– Я предпочитаю металл статуэткам, Ардевол.
– Договорились. Да здравствует Испания!
И по прошествии нескольких недель он сказал подполковнику Ансельмо Табоаде Искьердо, находясь в его кабинете, где не было книг:
