Владимир Орлов - Лягушки
— Всё, Лоренца Козимовна, — сказал Ковригин, — ухожу в баню… Будет случай, с вашего позволения, позвоню…
Разговором с Лоренцой Козимовной Ковригин остался недоволен. Собой недоволен. Действительно, что он мог узнать существенного? Тайна — вот ответ, с ней живи и не думай её разгадывать. Может, так и должно быть? Друг Горацио и так далее… Но мог бы спросить о мелочах. О Кардиганове-Амазонкине, например. Он-то с какого хрена увлёкся Лоренцей Козимовной? И не по её ли просьбе или даже указанию катался в Синежтур и в Журино?
В коридоре шумно заговорили. Вернее, шумно говорила Свиридова, а Хмелёва ей что-то робко отвечала. Или обещала.
— Ну, и как, поболтали по-бабьи? — вышел из кабинета Ковригин.
И увидел: веки у Хмелёвой покраснели и припухли.
— Так мы тебе, легкомысленному шалопаю и хвастуну, всё и вывалим! — сказала Свиридова. — Кое о чём, с разрешения Леночки, я тебе сообщу. Но это потом…
— Я предлагаю вам отобедать сейчас где-нибудь. Хотя бы в "Рюмочной" возле Консерватории.
— Там полно музыкантов и театральных людей. А Лене сейчас нет нужды появляться в центре Москвы. Вам, Леночка, нужно вести себя так, как я вам посоветовала. И быть наготове. И ждать моего звонка. Если вы, конечно, согласны…
— Я согласна, Наталья Борисовна!
— Ну и славно, — сказала Свиридова. — И не поддавайтесь на его уловки, жалобы и посулы. Ковригин, подай девушке пальто. Поухаживай за ней. Всё же ты побыл её воздушным мужем. На полчаса.
Уже застёгивая пуговицы пальто, Хмелёва сказала:
— Александр Андреевич, я очень признательна вам за ваши старания отыскать меня в тайниках журинского замка. Я тронута этим…
— Но отыскал-то он Древеснову, и сейчас эта Древеснова проживает в замке, — сказала Свиридова, — так что не берите в голову его подвиги. И помните, Леночка, о нашей договорённости…
— Не забуду, — сказала Хмелёва.
Закрыв за Хмелёвой дверь, Свиридова произнесла с драматическими интонациями героини забытой нынче пьесы "Овечий источник":
— Бедолага! Досталось ей от этого негодяя! Закурила.
— Расскажи, — сказал Ковригин.
— Будет желание, будет настроение, расскажу, — хозяйкой сундуков с сокровищами Свиридова пообещала Ковригину поделиться с ним двумя талерами.
— Ну-ну, — сказал Ковригин, — а я, пока вы проливали слёзы, сумел доверительно пообщаться с Лоренцой Козимовной.
— Т-а-а-ак, — Свиридова погасила сигарету и вмяла её в пепельницу.
— Пошли в спальню, — сказала она. — Надо разобрать второй китайский чемодан. Там есть кое-что для тебя.
68
Разборкой чемодана, естественно, смогли заняться не сразу. А когда смогли, начались удивления Свиридовой.
— Да что же это такое! — возмутилась Наталья. — Неужели я всё забыла в гостинице Гуанчжоу?
То есть выяснилось, что ничего ценного или хотя бы забавно-интересного для Ковригина во втором чемодане не нашлось. Ну, если только халат с шаолиньскими монахами в бойцовских позах на тёмно-синих сумерках шёлка (халат Ковригин молча не одобрил). Половину чемодана занимали прозрачные пластиковые пакеты с костями, сушёными травами, в частности — ростками бамбука, панцирями морских гадов и увядшими лягушками.
— Это ещё что такое? — спросил Ковригин. Оказалось — наборы традиционных лекарств. Какие предстояло ещё отваривать или вымачивать.
— По заказам болящих, — пояснила Свиридова. — Но один из отваров буду готовить для себя. Чтобы ты был мною доволен.
— Я и так тобою доволен, — сказал Ковригин. — Твоё тело ни в каких китайских отварах не нуждается.
— Но что я тебе-то купила? — суетилась у чемодана Свиридова. — Или не купила? Что ты мне заказывал?
— Ничего я не заказывал, — сердито сказал Ковригин. — Если только местного дракона… В шутку!
— Вот-вот! — обрадовалась Свиридова. — Я тебе купила живого водяного дракончика из Жёлтого моря. Везла его в мешке с водой, но на таможне в Гуанчжоу его отобрали, отправили на экспертизу, сказали, что, если всё по закону, его доставят в Москву.
— Где же мы его будем держать? — озаботился Ковригин. — И чем кормить? Впрочем… В связи с побратимством его можно будет отправить в Синежтур и там пристроить в водоёмы ресторана "Лягушки"…
— А что! — воодушевилась Свиридова. — Это может быть очень красиво!
"Да, — представил себе Ковригин. — Окажутся в зале Тортиллы в водоёме под фонтаном чанчжоужский дракон и тритонолягуш Костик. Кто кого сожрёт? Или станут хозяйничать вместе?"
— Ну вот, — сказала Свиридова, — тут ещё несколько вееров. Забирай все. Раздаришь поклонницам произведения искусства. На некоторых, кстати, мелкие драконы. Вроде шпрот.
— Сколько у задержанного на таможне зверя, — спросил Ковригин, — было лап?
— Не знаю, — сказала Свиридова. — Вроде бы семь… Но неужели я должна была пересчитывать ему лапы? А что в этом пакете? Ба-а, да тут игрушки! Панды, драконы! Вот у них и считай лапы!
Панды были из искусственного меха, чем-то плотно набитые, возможно, что и опилками. Гибкие драконы изготовили из неизвестного Ковригину пластика.
— Поиграешь такими монстрами, неведомо из чего, — сказал Ковригин, — и зачастишь в туалет. А может, и волосы повыпадают.
— А ты пореже играй! Делами занимайся! А то всем недоволен.
Чанчжоужские драконы по виду были из разных пород (или кланов). Ковригин принялся изучать их и считать их лапы. Но Свиридова заставила его прекратить исследования. Подсела, положила руку на его плечо:
— Разобраться в драконах у тебя будет время. А сейчас, милый Сашенька, расскажи мне, о чём ты любезничал со своей литературной секретаршей Лоренцой Козимовной?
— Ни о чём существенном, — сказал Ковригин. — Пытался получить объяснения неким событиям. Не получил.
— Почему ты не подозвал меня к телефону? — нахмурилась Свиридова. — Испугался?
— Ты в те минуты вытирала слёзы якобы бедолаге Хмелёвой.
— Но ты хоть сказал этой Лоренце Козимовне о моём желании переговорить с ней?
— Тебе это надо?
— Надо! — решительно заявила Свиридова. — В связи с открывшимися сегодня новыми обстоятельствами.
— Ну, и звони ей, это даже интересно, — сказал Ковригин. — Хотя полагаю, что делать этого сразу не следует.
— Мне некогда ждать, — сказала Свиридова. — Давай номер мобильного!
Свиридова пыталась дозвониться до Лоренцы Козимовны минут сорок. В ответ — тишина. Ни разу даже не было произнесено: "Абонент временно недоступен". Свиридова бранилась, но, оглядываясь на Ковригина, матерные слова на волю не выпускала. Ковригин пожалел её и, чтобы натура Натальи получила облегчение и текстовую поддержку, сходил на кухню, выпил пива. Вернулся, поинтересовался, услышала ли она хоть раз: "Пошла в баню!". Нет, ни разу не услышала. Тогда и не надо сегодня звонить, заключил Ковригин.
— Может быть, — согласилась Свиридова. — Но ведь какое ко мне неуважение! Или это ревность, Ковригин? А?
— Ты ведешь себя как старомодная барышня в матроске! — сказал Ковригин. — Лучше расскажи, кто негодяй, превративший Хмелёву в бедолагу?
— А ты будто не знаешь! — Свиридова всё ещё была раздосадована неуважительным отношением к ней какой-то Лоренцы, к тому же — Шинэль!
— Наташ, успокойся! — сказал Ковригин, — Она, может, и кино не смотрит, и не ходит в театр. И ничего не знает о твоих заслугах перед отечеством.
— Не издевайся! — резко сказала Свиридова. — Не причиняй мне боль!
— По мне, этот негодяй, тобой не названный, ничтожество и мелкий плут.
— Это для тебя он ничтожество, вызывающее жалость, — сказала Свиридова. — Сам-то он не считал себя ничтожеством. А в последнюю пору его самомнение чрезвычайно раздулось.
Вот что услышал Ковригин (естественно, и из недавних исповедальных слов Хмелёвой). Вот что он вспомнил. Вот что он предположил. И навообразил. Действительно, в студентах и годами позже Юлик Блинов выглядел неудачником. Дырявым шарфом своим, и в жаркие дни перебрасываемым на плечо, напоминал непризнанного гения Бензинова-Кероси-нова из довоенного музыкального фильма. Теперь-то понятно, выкобенивался. Вежливее скажем, юродствовал. Вполне обдуманно. То есть ему, длинно-нескладному, тощему, нелепому, будто бы вечно голодному из-за пустоты в карманах, выгоднее было жить неудачником. Хотя и сам Ковригин ходил в полунищих студентах и надо было кормить близких (и себя, естественно), он-то, Ковригин, никогда не ныл, не искал покровительства: боялся вызвать сочувствие к себе, способное оскорбить, писал и писал ночами (рассказы, сценарии, опробовал жанры, рвал рукописи и писал дальше), днями же в свободные часы мотался по Москве пронырой-репортёром, теребил вопросами неизвестных ему людей, ради добычи информации для новостных газет, что из-за его природной застенчивости было делом почти болезненным. Друзья у Ковригина, понятно, имелись. Но привязался, прилип к нему нелепый провинциал из Нижнего Ломова Пензенской области Блинов. И отогнать или хотя бы отодвинуть его от себя Ковригин не сумел. Учился и проходил практики в газетах Ковригин легко, получил даже красный диплом (в его профессии совершенно ненужный). Юлик же Блинов стипендии вымаливал, брал экзаменаторов измором. И почему бы удачнику Ковригину было не взять под своё крыло невезучего однокурсника. Теперь-то он понимал, что чувство превосходства над Блиновым и поддержка бедного Юлика приносили ему, Ковригину, чуть ли не эгоистическое удовольствие. Ощущение себя как сильного и благополучного человека. А Блинов попытался даже приблизиться к Антонине с намерениями. Но та только губы скривила.
