Леонид Леонов - Пирамида. Т.2
— Минуточку, — кивнул ему Хозяин и без прощального рукопожатья, прикосновеньем к рукаву удержал ангела на месте. — Кстати, забыл вам сказать напоследок... Хочется верить, что установившегося меж нами содружества не омрачит досадный инцидент, как с тем молодым человеком, гарантирующий ваших оставшихся друзей от подобного несчастья. Вдобавок нам известно кое-что о прогрессирующей ущербности вашего дара, чем и объясняется наше нетерпенье насчет сроков... так что не сочтите за ультиматум, благоразумие не повредит и ангелу, застрявшему на чужбине в такую непогоду, не так ли?
— Да... — почти беззвучно отозвался ангел, заметно содрогнувшись не столько от произнесенной угрозы, как от зловещего присловья, которым уже не впервые обозначилось чье-то активное и незримое присутствие, снова ощутил опустошительный холодок в спине, с каким в последнее время выключалась способность чудотворенья.
По склонности ума увязывать воедино реальные и едва подозреваемые сущности мирозданья, Никанор Шамин вплетал в канву действительности не только фантастические прогнозы бедной своей подружки с расстроенным воображением, несовместные с передовым мировоззрением эпохи, но и пофазно полученные от нее сведения о пребывании ангела в нашей столице. Надо оставить на совести студента живописные подробности о ночной встрече великого вождя с Дымковым — вроде скандала на концерте или кремлевских подземелий, в частности причину тогдашнего дымковского испуга. По этой версии, не постигший истинную суть хозяйского монолога ангел несомненно должен был уловить скрытую там угрозу для земного оазиса, хотя и загаженного шлаками старости людской, но сложившегося на руинах бывшего рая и потому небезразличного Создателю как творческое воспоминанье, так что завербованному в ту ночь небесному агенту разумнее было потом не являться на глаза верховному начальству. Отсюда следовал вывод в духе современности, что устами вождя, вовлекая жертву в неприглядную операцию и тем самым утоляя мстительную ненависть к человечеству, оборотистый корифей делал оскользнувшегося ангела невозвращенцем в пику Всевышнему.
Произнесенный в тот вечер наедине с Дымковым, без свидетелей и стенограммы, монолог кремлевского диктатора нельзя считать достоверным документом эпохи. Представленный здесь незамысловатый его портрет, изготовленный как бы с бытовой изнанки, без должной политической подоплеки и свойственного оригиналу логического акцента, выглядит всего лишь рукоделием пылкого и не бесталанного, вроде Вадима Лоскутова, почитателя из смятенной, безличной толпы, на коленях аплодирующей своему кумиру, только что осознавшему жуткий апофеоз доктрины. Но современники имеют священное право на собственное суждение о личности вождя, который столько безумных дней и ночей беспощадно распоряжался судьбой, жизнью, достоянием их отчизны, чтобы завести ее в цейтнот истории. И потому еще уместней и правдивей оказался бы тут судебно-патологический анализ его мертвящей деятельности — на основе бессчетного множества и причудливого разнообразия казней, если вспомнить небывалую численность сопроводительной свиты в девятьсот затоптанных мертвецов, то может быть еще значительнее оказался бы мистический аспект этой незаурядной личности, как она представится однажды прозревшему потомку.
Великий вождь принимал ангела с расчетом на неограниченное время для посвящения его в программу совместной отныне деятельности на благо человечества. Популярно изложенная мировая ситуация не давала должного представления ни о последствиях такого преобразования, ни об обязательных для исполнителя навыках, достигаемых годами специальной тренировки. По нехватке воображения, которым после содеянных некогда скандальных вольностей, нынешние ангелы наделены лишь в пределах служебной надобности, Дымков покидал кабинет Хозяина со своим конвойным генералом в тоскливом смятении — не оттого, что любое государство, лишенное движущего в прогрессе эгоистического импульса, может оказаться без руля и ветрил в бешеной стихии капиталистического моря, не из опасения, сгодится ли для труда конструктивно вывернутая наизнанку рабочая рукавичка, не потому наконец, что торможенье разума, пока не выродился в мозговую опухоль на границе познаваемости, погасило бы весь творческий опыт памяти людской, а из очевидной теперь вероятности, что ввиду участившихся провалов даже мелкого, чисто бытового чудотворения, у него, бывшего ангела, просто не хватит сил на столь объемное задание, о котором судил по количеству времени, затраченного на его изложенье.
Прикосновеньем к дымковскому рукаву генерал еще раз напоминал об окончании аудиенции, но, и пятясь к двери, тот не отрывал устрашенного взора от чего-то вдруг проступившего над головой Хозяина. На мгновенье воротившийся было дар прозренья исчез тотчас за порогом. В приемной молча толпились участники предстоящего совещания, и одни, видимо, повторяли что-то в уме, а крупный и рыхлый, стоявший в сторонке, совал в рот белую таблетку. Сколько их там было и что за люди, Дымков не заметил, как и они его. Он уходил весь расплесканный, ничто встречное не отражалось в его сознанье.
Назад генерал вел Дымкова коротким путем, по безмолвной коридорной дуге, мимо часовых и дежурных. Высокий ранг провожатого, в лицо известного охране, избавлял от показа пропусков и удостоверений, которых у Дымкова никогда не было. И опять, во исполнение директивы, ангел и домой возвращался под почетным конвоем того же заметно притихшего генерала. После таинственной встречи при закрытых дверях некая наивысшая, для всей страны обязательная, святость облекала это долговязое чучело. Прежняя покровительственная ирония уступила место предупредительной заботливости, в частности, сделал героическую, при его-то росте, подать подопечному его жалкое пальтишко, чудом оказавшееся прямо под рукой, а на мокрых выходных ступеньках уверенней подпирал ангела, в самом деле поутратившего устойчивость, под локоток, дабы не подломился раньше времени. Осведомленный о всех государственных тайнах, кроме нынешней, провожатый лишь на полпути, в машине, справился безучастным тоном — договорились ли? И хотя Дымков в его тогдашнем растерзанном смятенье просто не расслышал вопроса, именно молчанье повергло генерала в трепет перед неизвестной ему, явно всемирной дымковской миссией.
Не заметил, как через центральные ворота выезжали на главную площадь столицы. Безлюдная ночная тишь провожала их до заставы. Та же сизая мгла колыхалась кой-где и в Подмосковье... но вдруг в проясневшем небе зазолотилось стрельчатое облачко и, следом, видная отовсюду, как на эшафоте, пророзовела волшебно на высоком бугре такая одинокая, обреченная церковка без креста на проломленном куполе. Вскоре тяжелые черные птицы закружили над пустынными полями. Их сиплый галдеж вместе с предрассветной сыростью ознобил насквозь дымковское существо в не по сезону легкомысленной одежке. Не без усилья расправив закоченевшие пальцы, он впервые и вполне толково принялся растирать ладони одна о другую, изредка прогревая парным теплом собственного дыханья, причем оказалось, что почти приехали. Задевая за плетни, ворча и крякая с непривычки к подобным захолустьям, машина пробиралась уже по тесному лабиринту поселка. С кратким устным наставленьем насчет пользования генерал вручил Дымкову список всяких телефонов и не без жалости, пожалуй, коснулся его плеча. Несмотря на ранний час, приветливая бабуля, словно и не ложилась, вышла встретить постояльца на крыльцо как раз в тот момент, когда тот шатко, ничего вокруг не различая, пересекал осеннюю, по щиколотку, лужу перед калиткой. К тому времени достаточно рассвело, чтобы различить смятое осунувшееся лицо ненаглядного ангелка. Он прошел мимо, хватаясь за углы, как после угарной попойки, она даже не предложила вдогонку заварить сухой малинки — последнее его телесное пристрастие.
Не меньше часа затем просидел Дымков на скрипучей койке, свесив голову и качаясь. Не покидало гадкое ощущенье, будто велели взорвать нечто громадней и святей любого храма. Он тогда еще не знал, что завтра ему достанется погуще хлебнуть земного бытия.
Заинтересовавшись вдруг, как должен выглядеть бывший, так сказать погоревший, ангел, он отправился к бывшему же, размером в школьную тетрадь, зеркальцу в простенке. Из облезлого стекла на него глянула испитая, с темными подглазниками незнакомая личность, небритая вдобавок. Но по исследованью на ощупь то оказалась обычная у гуляк серая мертвенная тень бессонной ночи. Автоматически переведя взор за окно, Дымков сквозь облетелую сирень увидел гулявшего за изгородью милиционера. Оно можно было бы и поскромней, но расчет велся на детскую впечатлительность новопосвященного. Вообще-то высокий ранг соратника вместе с известными ограниченьями давал и солидные номенклатурные привилегии, вроде недосягаемости от внешних помех и посещений, но к тому времени Дымков успел проникнуться земной действительностью вплоть до пониманья, что теперь железное кольцо осады сомкнулось вокруг него вглухую.
