Максим Кантор - Учебник рисования
Татьяна Ивановна на это ответила так:
— Если твоего Фафика не посадят, это только хорошо. Ну, пусть на свободе гуляет, коли он такие тысячи платит народу. Только чего-то я этих тыщ не видала. Мне их твой Фафик не давал. Ну, может, он кому-то из своих бандитов дал. В газетах пишут, они друг дружке такие тыщи дают несчитаные, прямо хоть сейчас иди да дачу покупай. Один богатей пошел да и купил себе две дачи. Я сама читала, в газете зря не напишут. Зачем ему две дачи, не пишут, может, на одной живет, а другую сдает. Устраиваются люди. Ищут, где слаще. Ну, его свои же бандиты и застрелили, прямо на даче. Он на веранде компот пил, а ему из пушки прямо по голове. Голову-то и оторвало, потом со специальными собаками искали. Едва нашли на соседнем участке. Ну, соседний участок-то тоже его был. Вот оно как. Ты на его тыщи не зарься. Ишь губу-то раскатала. Ворованное, оно впрок не идет. Лучше пойди вот, честно заработай, и совесть тебя потом мучить не будет. А что Сергей не зарабатывает, так это не беда. Зато целее будет. Пусть уж лучше пьет. Солощая ты, Зоя Тарасовна, любишь сладенькое. И наряды любишь. Конешное дело, если столько тряпок покупать, да туфли на гвоздиках, это ж сколько денег надо иметь, честным трудом столько не заработать. Не моего ума это дело, ты тут права. Я и сама соваться в такие вещи не люблю, не зря в народе говорят: не тронь говно, не завоняет. У нас лично в семье воровать не принято было, на мужиков чужих глядеть зазорно. А ты уж сама как знаешь.
Тут Зоя Тарасовна хотела встать и уйти: реплики Татьяны Ивановны были оскорбительны и откровенно грубы. Но, как женщина воспитанная, Зоя Тарасовна решила смягчить беседу и не допустить прямого скандала. Она отвечала Татьяне Ивановне мягко. Она заметила, что Тофик Мухаммедович (именно Тофик Мухаммедович, а не Фафик и не Пуфик — собачьи имена какие-то!), насколько ей известно, ничего не крал, и ее саму, т. е. Зою Тарасовну, заподозрить в воровских наклонностях, мягко говоря, странно. Деньги же зарабатывать можно, и совсем даже не воровским, а, напротив, совершенно честным путем. Так, например, знакомый ей художник Дутов устроил в Париже выставку и картины выгодно продал. И, кстати будь сказано, справил жене шубу. А знаменитый художник Гриша Гузкин, тот вообще сделался звездой мировой величины, и картины его стоят больших денег. Так что не надо думать, что богатый человек — обязательно нечестный человек Конечно, если сидеть на печи да пить горькую, денег не заработаешь, и все предприимчивые люди будут казаться ворами. Но это от узости кругозора так кажется. Если бы Сергей Ильич старался, стремился куда-то, то он тоже смог бы и денег подзаработать, и — кто знает? — может, и вернул бы расположение Зои Тарасовны. Чувства такая вещь — сегодня их и в помине нету, а завтра, глядишь, и опять есть. Есть струны, и так далее.
Татьяна Ивановна поджала тонкие губы и сказала так:
— Взрослый мужчина, а называется Гриша. Срам какой. Это он молодится, что ли? Некоторые вот красятся, я считаю — это срамота. Ну, появились у тебя седые волосы, так что же делать — на то ты и старуха. Ты вон тоже небось какой-нибудь дрянью голову моешь — что у тебя ни одного седого волоска. Грех один. Пятьдесят лет, старуха уже, а волос седых стесняешься. И этот тоже — Гриша! Ну какой он Гриша! Назвался бы солидно, по-людски, Григорий Петровичем или, там, скажем, Григорий Израилевичем. А то — Гриша! Нашелся попрыгунчик. Вот даже твой Хачик, сама говоришь, он и не Хачик вовсе — а солидно называется. Правильно, мужчине имя надо христианское иметь. Взрослый человек, и имя должно быть у него солидное. И людям не стыдно показаться, и назваться в людях можно. Пришел, допустим, в парикмахерскую или в химчистку — и представился. Хорошо звучит, ответственно: Гульфик Хабибулевич. Правильно! А что такого страшного? У нас к татарам с уважением относятся. Народ они работящий, из них дворники хорошие получаются. А что твой Гульфик Хабибулевич по финансовой линии пошел, тоже неплохо. Татары, они бережливые. Другой русский пропьет, а еврей или татарин всегда в семью тащит. Тут ты права. Только тебе-то поздно на татарские денежки зариться. Один раз ты уже хвостом повертела: оставила своего татарина и ушла к Сергею Ильичу. А теперь сызнова, значит, за старое? Нет уж, милая. Теперь уж сиди, где сидишь. И так в молодости нагулялась, позору набралась. Дочку-то свою ты с Хабибуличем прижила или еще где живот нагуляла? Потаскалась, милая, потаскалась. Пора и меру знать. Ты хоть на старости лет совесть имей.
Зоя Тарасовна дрогнула щеками, встала, выпрямилась, и обида исказила ее красивые черты. Не произнося больше не слова, повернулась она и двинулась к дверям. А Татьяна Ивановна сказала ей вслед так:
— Совершенно напрасно ты оскорбляешься. Ты, видать, обиделась, что я о дочке твоей не сказала. Так ведь она сама уже здоровая кобыла, ей на работу пора. Конечно, Гульфик Хабибулевич ей тряпки покупает, только ведь это один разврат выходит. Ну, какая же девка вырастет на подачках? Вон, хлебницу такую отъела, что в дверь не проходит, а мозгу нет. Пусть лучше на карандашную фабрику идет, в газетах пишут, там рабочие требуются. Место хорошее, работа не вредная. Пусть девка годика три поработает, жизнь узнает. Опять-таки хорошо, ей там карандаши подешевле продадут, для учебы пригодятся.
Как ни обижена — и даже не обижена, но оскорблена до последней степени, так, что уж более и невозможно, — была Зоя Тарасовна, однако слова Татьяны Ивановны ошеломили ее и понудили остановиться, обернуться и посмотреть на безумную старуху, говорившую всю эту ахинею. Сухо и четко выговаривая слова, слегка подрагивая щеками, Зоя Тарасовна сказала, что Татьяна Ивановна позволяет себе непростительно много. Даже преклонный возраст, отсутствие городского воспитания и недостаточная начитанность не могут извинить хамства. Зоя Тарасовна давно пришла к выводу, что опускаться до уровня хама не следует. Напротив, чем более развязен и груб говорящий с тобой, тем подчеркнуто церемоннее следует ему ответить — чтобы подчеркнуть дистанцию между воспитанием и хамством. Придерживаясь этой линии поведения, Зоя Тарасовна твердо сказала, что участвовать в брани не станет и переходить на личности не намерена, это унизительно для нее. Что же касается безумного совета идти на карандашную фабрику, то воспользоваться им ее дочь, Сонечка, не сможет — она уезжает учиться в Сорбонну истории искусств и намерена этой специальностью овладеть. Что будет потом, никому неведомо, но девочка со знанием иностранных языков и общекультурным багажом легко найдет себе работу — скажем, менеджером по общественным связям в крупной компании.
Татьяна Ивановна и эту реплику не оставила без ответа. Она сказала так:
— Хочешь, чтобы дочка вся в тебя вышла? По той же дорожке пустить девку хочешь? Ну и что хорошего? Тебе еще повезло; порядочный человек тебя подобрал, хоть и пьяница. А ей-то каково будет, молодой кобыле? В голове ветер, нарядов куча, срам один. Счастья искать станет, как другие русские дуры, — вон полюбуйся: теперь на каждом перекрестке стоят.
И уж чего-чего, но оскорбления дочери Зоя Тарасовна допустить и простить не могла. Она хлопнула дверью кухни и, выкрикнув нечто сокрушительно-горькое в адрес Сергея Ильича (ибо он один, разумеется, был виновник унизительной этой сцены: он привел ее в этот дом, не оградил от сумасшедшей, пьянством своим ежечасно позорит ее жизнь), выбежала вон из квартиры Рихтера. Вскоре, застенчиво улыбаясь, распрощался и Сергей Ильич.
— Вы же понимаете, Соломон, — сказал он, влезая в рукава отцовского пиджака, — мне пора на передовую; будем держать оборону.
— Передайте Зое Тарасовне, — волнуясь, сказал Рихтер, — что мне глубоко стыдно за мою жену. Татьяна Ивановна выросла в очень простой — я бы сказал, слишком простой, — крестьянской семье. Я сам (так и передайте Зое Тарасовне) испытываю дискомфорт, когда сталкиваюсь с этой стороной нашего бытия. Почва, знаете ли, непреодолима.
Татарников поклонился и отправился вслед за женой своей, Зоей Тарасовной. Остается лишь гадать, как сложился у них последующий разговор; впрочем, угадать несложно.
Растерянный Соломон Моисеевич высказал супруге горькие упреки (Танюша, как ты могла?), помянул основные заповеди морали (не судите, да не судимы будете), принципы общежития (Татарниковы — наши добрые друзья уже много лет подряд) — и Татьяна Ивановна сказала в ответ следующее.
— Ах, так ты на ее стороне, — процедила Татьяна Ивановна презрительно. — Что же ты стоишь? Догони ее, свою зазнобу, в ножки поклонись. Бровки-то у нее выщипаны, каблучки цокают — видная женщина! Тебе такую жену надо, Соломон, а не деревенскую бабу! Скажи ей так: жена у меня мужичка, обихода барского не знает. Вы уж не серчайте, барыня, я свою жену велю на конюшню послать. Ты вывернешься, жену всегда предашь!
— Как я тебя предал, Танюша?
