Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)
– Вы со всеми так?
– «Ты».
– Ты со всеми так?
– Со всеми без исключения, – сказал он весело. – Кого люблю и кто меня любит.
– Ты женатый? – спросила она. Этот вопрос был в ней все время, он сверлил ее изнутри, жег, – еще с того момента, как она села в машину.
– А как же, конечно! – тут же отозвался он. – Жена и трое детей. И злая теща в придачу.
– Нет, правда? – спросила она упавшим голосом.
– Мне двадцать три всего, какая может быть женитьба? Еще учиться пять лет, гранит науки грызть… Садись, поехали!
Он быстро засунул в машину домкрат, ящик с инструментами. Запустил мотор, погнал «газик» по дороге, петлявшей меж колючих репейников.
– Собственно, а чего я гоню? – вдруг остановил он себя вопросом и резко сбавил газ. – Все равно на запаске никуда не уедешь. Доставлю тебя на место, и придется прокол латать. Ну, дурак я, дурак! Сегодня по телеку киевское «Динамо» с ленинградским «Зенитом», «Адъютант его превосходительства», вторая серия… В парк можно было сходить, ребята наши там соберутся… А я вот где кантуюсь, в Маляевке какой-то! Так, что ль, деревня твоя называется?
– Так.
– Чего же здесь – колхоз, совхоз?
– Колхоз «Родина».
– Ну и как?
– Что?
– Жизнь колхозная?
– Ничего, живем.
– И нравится?
– Я деревню люблю.
– Так уж?
– Природа, воздух. Суеты этой вашей городской нет. Кто в деревне родился, тот ее не может не любить.
– То-то от вас, таких любителей природы, в городе тесно… Я по своим дружкам флотским знаю. Ни один назад вернуться не хотел. На БАМ, на стройки, даже в пустыню, только не к себе домой, в такую вот Маляевку…
– Не все же так.
– Абсолютное большинство.
– Конечно, больше стремятся на производство, – согласилась Мальвина. – Там и заработки выше, и условия. Можно работать и учиться, в инженеры выйти.
– А тебе не скушно здесь?
– Бывает…
«Газик» уже ехал между домами по деревенским проулкам.
– Тебя где ссадить?
– А где вы чиниться будете?
– Да где-нибудь, все равно. Свет у меня есть. А свет – главное.
– Возле нашего дома можно. Там место ровное. Папа там всегда машину ставит.
– Можно и там, – сказал Иван. – Все равно.
Свора тех же разномастных дворняг опять остервенело бросилась наперерез «газику», облаяла его со всех сторон, точно исполняя какую-то возложенную на них обязанность. Самые злые забегали даже спереди машины, щеря красные пасти, бешено сверкая глазами, демонстрируя намерение вцепиться в радиатор. Уже не одна из этих уличных собак попала под колесо, кончила свою бесшабашную жизнь в дорожной пыли, но оставшихся это почему-то не пугало, не служило им примером, повадки их оставались прежними.
Иван поставил машину, где указала ему Мальвина, напротив ее дома, возле палисадника и лавочки.
Было уже совсем темно, ничего не различить в десяти шагах. В том краю деревни, где находились сельсовет, клуб, правление колхоза, желтели на столбах электрические лампочки. Из палисадника сладко пахло настурцией, в черной листве деревьев поблескивали светлые шары яблок. Через дорогу в окнах дома мигал голубовато-лиловый свет телевизорного экрана и слышался торопливый голос комментатора: «…Блохин проходит среднюю линию, передает мяч Колотову, Колотое идет дальше, передает Буряку… Что сделает Буряк? Он пытается обвести защитника «Зенита»…»
Иван размотал длинный шнур переносной лампы, повесил ее на планку палисадника. Вспыхнул яркий свет, сделав окружающую ночь еще черней.
– Иди, чего ты тут торчишь. Я и один справлюсь, – сказал Иван, заметив, что Мальвина никуда не торопится.
– Успею. Починишь – и пойду. Может, что-нибудь нужно станет.
– В таком случае – вынеси-ка мне водички попить.
– Может, квасу?
– Давай квас, все равно.
Мальвина открыла дом, спустилась в погреб, налила литровую банку холодного белого окрошечного кваса, который мать умела делать так, как никто в деревне, понесла Ивану.
Проколотое колесо уже лежало на земле, в кругу света, бросаемого переноской. Тут же лежали монтировочные лопатки, другие инструменты, а сам Иван, до пояса всунувшись в открытую дверцу, рылся в глубине кузова, что-то ища.
– Елки-моталки!
Покинув кузов, он метнулся к коробке с инструментами.
– Вот это номер!.. Федька стырил, паразит, больше некому!
Он стал выбрасывать содержимое коробки на землю.
– Ну, ясно! Он третьего дня камеру латал. Взял, а назад не положил… Паразит чертов! Ну, я ему врежу! У него пять зубов вставных, – еще десять вставит!
Мальвина протянула ему банку с квасом.
– Не суйся под руку, – огрызнулся Иван.
– Ты же квас просил.
– Погоди ты с квасом!
Он опять присел над распотрошенной коробкой, пошебаршил тем, что еще оставалось в ней, заново перекидал то, что вывалил на землю.
– Нету! – сказал он убито и как-то окончательно, распрямляясь и опуская руки. – Ни вулканизатора, ни заплат, ни сырой резины. Федька, сволочь! Всё смыл!
Тыльной стороной ладони он отер потный лоб.
– У кого тут можно разжиться?
– Сейчас ни у кого. Только утром. Папа приедет, он все даст. У него в мастерской все есть.
– Утра ждать?! – весь так и взорвался Иван. – А где эта мастерская?
– Она закрыта. Сегодня же выходной, никто не работает. А завгар в город уехал, утром еще, я видела. А ключи у него.
– Так что же это выходит – ночь мне тут ночевать?
Иван нервно походил около лежащего колеса.
– Дай же квасу!
Он выпил всю банку, не переводя дыхания.
– Хорош квасок. Самодельный?
– А какой же еще в деревне бывает?
Иван медленно, звякая железом, собрал в коробку инструменты. Прикрепил к задней стенке кузова колесо.
Телевизионный комментатор на другой стороне улицы кричал: «…мяч у Блохина, его атакуют, следует длинная передача… Неточно! Мяч перехватывает Клементьев, передает Давыдову, Давыдов снова Клементьеву, к ним подключается Мельников, они приближаются к штрафной площадке киевского «Динамо»… Можно бить… Надо, надо бить!.. Удар!!» Дальнейшие слова комментатора покрыл мощный рев людских голосов, не похожий даже на гул толпы, а на катящийся по склону горный обвал.
– Люди смотрят, слушают… – сказал завистливо Иван. – Ну, Федька, гад, паразит, он у меня это запомнит… В твоем доме телевизор есть?
– Он поломался.
– Совсем не работает?
– Надо в район везти, чинить. Или в город. А папе всё некогда.
– Совсем весело! – сказал Иван.
Забросив в машину переноску, он со всей силы хлопнул дверцей. Сел на лавочку, вытянул ноги.
– Ну и что теперь, спрашивается, делать? Сказки рассказывать?
– На танцы можно сходить… – промолчав, сказала Мальвина.
– Как – вот так? – дернул Иван за борта своей куртки. – В кирзе?
– А что? У нас и так приходят.
– И ты со мной пойдешь, с таким?
– Пойду.
Иван помолчал. Лицо его было неразличимо в темноте. Мальвина его не видела.
– Пойдем! – сказал Иван решительно, даже с каким-то мальчишеским озорством. Опять в нем произошла быстрая перемена. Случившееся, вероятно, теперь было для него просто забавным приключением. А предложение Мальвины продолжало это приключение, делало его совсем забавным. Не думал, не гадал – и в деревенский клуб на танцы… Будет потом что порассказать друзьям и приятелям…
– Сапоги только надо почистить, – сказал он. – И рожу умыть.
Мальвина бросилась на веранду искать щетку, ваксу, готовить для Ивана воду, чистое полотенце. Она почему-то очень спешила, внутри нее, поочередно сменяясь, трепетали радость и страх, – как бы Иван не передумал или не случилось какой помехи, которая расстроит их сборы.
Иван пошаркал щеткой по сапогам, вычернил их ваксой; на них появился даже блеск. Сбросил куртку, засучил рукава тельняшки, загремел стерженьком умывальника. Вода наливалась в пригоршни медленно.
– Лей из кружки! – скомандовал он Мальвине.
Он низко наклонился над тазиком, намыливая лицо. Пена радужными пузырями летела с его рук. Его худая длинная спина была перед Мальвиной. На тельняшке во многих местах виднелась штопка. Такую тельняшку давно следовало выбросить, хоть это и память о флотской службе. Кто делал эту штопку, мама? Или у него есть девушка, невеста, это ее руки, ее забота? Мальвина испытала острую, как булавочный укол, зависть. Конечно же, есть у него какая-нибудь девушка, не может быть, чтоб нет… У такого парня… Он приходит к ней вечерами, после работы, и она ждет, встречает его, как своего, почти как жена, кормит, если он голоден, а пока он ест – пересматривает его одежду: не оторвалась ли пуговица, не надо ли где подшить, подштопать, – как может это делать тоже только своя девушка, почти жена, для которой эти заботы – добровольная и желанная обязанность. И все в нем ей знакомо, привычно, до бесконечности родное. И как же, наверное, прекрасно такое чувство – привычности, постоянства, полной во всем сродненности…
– Еще… еще… – приказывал Иван. – Прямо на шею… Лей, не бойся… Вот так…
