Михаил Балбачан - Шахта
В тот раз его долго разыскать не могли. А когда нашли да стали на работу звать, он ни в какую идти не хотел. Но уломали, уговорили как-то. Штейгер за руку его, как малое дитя, на шахту привел. «Что, – спрашивает. – Янек, струсил наконец?» Тот только головой своей облезлой помотал, но, перед тем как уже в клеть войти, шепнул: «Сон я плохой видал, пан штейгер. Сама Смерть в этой клятой шахте сидит». Спустился, и – ни гугу. Молчит, хряк старый, и точка. Неделю так просидел, другую. На третью только неделю, отмашку дал – людей выводить. Все, кто там был, быстренько на-гора поднялись. Шубин гулял как раз в это время. Потом другой сигнал снизу поступил – Янек просил клеть ему опустить. Это значило, что метан он весь выжег и сам живой остался. Вышел он на солнышко, народ смотрит, что такое? Почти что не обожгло его, только белый весь, аж с прозеленью, и дышит тяжело, хрипло. Хотели, как обычно, в больницу отправить, а он фельдшера в бок кулаком пхнул, выругался по-своему, по-польски, матерно, и прочь пошел. Больше мы его и не видали, хотя, конечно, искали, очень даже искали.
На другой день люди в шахту, как обычно, спустились. Только до верхних забоев дошли, газ от их фонарей и вспыхнул, не выжег его Янек. Огненная река потекла по выработкам, и вдруг ужасной силы взрыв сотряс всю шахту. Те, кого только обожгло да контузило, к стволу поползли, да все почти по дороге задохнулись. Вот какое небывалое, страшное дело тогда вышло.
Идет Даша домой и плачет. А другие бабы, хотя у них у самих только что мужья ужасной смертью погибли, нашли в себе все-таки силы и ей внимание уделить.
– Блудодейка, потаскуха, стерва, подстилка хозяйская! – и всякие другие подобные замечания, плевки, куски угля и комья грязи посыпались на нее со всех сторон. Насилу она, окровавленная, замызганная, растрепанная, до дому добежала. Уже и о мужниной смерти, и о горестях своих амурных позабыла, радешенька была, что живой осталась. Входит в хату и видит – Василий-то ее живехонек, пьяный на полу валяется. Весь в блевотине только. Кругом посуда битая, грязь, вонища. А ей ни до чего этого дела нету, бросилась к нему, принялась обнимать да целовать, так что платье ее красивое, и без того уже попорченное, грязнее стало половой тряпки. И все-то она причитала: «Милый, милый мой Василек, родной мой, муж мой, наконец я тебя нашла!» – и другие всякие буржуйские слова, которые в кухарках выучила. Потом Василий во двор покурить вышел, а когда вернулся, спросил удивленно: «Чего-то непонятное в поселке деется. Сколь ни смотрел, ни одной живой души не увидал. Можа, случилось чего?» А она ему: «Чего там случиться могло? Просто не привык ты в это время дома сидеть. Всегда так бывает, когда мужики на шахте». Очень уж не хотелось ей, чтобы муж в такой момент из дому уходил. Опять же, ругань та бабская в ушах застряла. «А ну как, – думает, – они и ему это все повторять станут?» Так и не сказала ничего. Скоренько пол подмела, вымыла все, постирала, еду из чего-то приготовила, и так это у ней замечательно получилось, что когда они вечерять сели, никто бы и не подумал, что какая-то прореха в их жизни приключилась. Поужинали они да тихо-мирно спать улеглись. Наутро Василий спросил ее, вроде как посоветоваться хотел: «Прямо не знаю, идти мне нынче на шахту или нет? Скучно в хате-то сидеть». – «Почему скучно? Отдохни лучше, побудь со мной маленечко. Успеешь еще на шахту-то свою поганую». – «Ты не пойдешь разве к Бовэ?» – «Нет, Васенька, ушла я от них, совсем ушла, все бросила, даже жалованье свое заработанное брать не стала, такие они люди нехорошие». – «А бабы в поселке болтают, что ты с ним…» – «Врут они, Васенька, завидуют, что у нас с тобой хорошо все». И ну опять ласкаться к нему. Он вроде обо всех своих подозрениях забыл, тут Дашка и решила, что момент самый подходящий. «Давай, – говорит, – прямо сейчас в деревню вернемся. Неча нам тут больше делать». – «Давай, – Василий отвечает, – это ты хорошо придумала. Хоть какие деньжонки у нас имеются, хватит как-нибудь». – «А знаешь, Васенька, ведь дите у нас с тобой будет». – «Дите? Какое дите?» – «Какое-какое – наше с тобой дите!» – «Наше, говоришь? От меня, такая-сякая понесла али от этого своего?» – «Да что ты, Васенька, побойся Бога, от тебя, от тебя, конечно». – «Поклянись!» – «Пресвятой Богородицей, Матерью Божьей клянусь!» – «Ох смотри, Дашка!» – и вон из избы побег.
Присел Василий на пенек, понурился. А она, хоть и видела в окошко, что не то чего-то с ним творится, а подойти, приластиться побоялась. Вскоре он сам в дверь просунулся. «Я, – говорит, – в лавочку пойду, вина хоть куплю. Не могу, очень муторно на душе. Дай, что ли, пятиалтынный». – «Не ходи, Вася, не надо!» – «Пойду». – «Ну, тогда еще сольцы там прихвати».
Воротился он нескоро, молча отдал жене кулек с солью, сам сел за стол, бутылку принесенную откупорил, налил стакан до краев, выпил. «Страшная беда вчера на шахте случилась». – «Какая такая беда?» – «Газ-метан взорвался, всех наших мужиков поубивало, а ты что, не знала разве?» – «Не знала, Васенька». Поднялся он тогда из-за стола, подошел и как бы в задумчивости поглядел на нее. Дарья перед ним стояла, руки покрасневшие опустив, стирала она как раз, и улыбалась жалко. Василий со всей силы ударил ее сапогом в живот. Она упала, изогнулась, хватая ртом воздух, заскулила по-звериному. А он топтал ее, пока она окончательно не умолкла, и после этого еще долго продолжал топтать. Потом вышел спокойно из дому, запер дверь и к шахте направился.
Там такая неразбериха творилась, еще хуже, чем накануне. Бабы воют-убиваются, полиция, доктора, господа всякие. Под землю никто не спускался еще, ждали, пока выработки сами от угарного газа проветрятся. Шубин у всех на глазах прямо в клеть пошел. «А ну, спускайте меня!» – кричит. Клетьевой перечить не решился, спустил. Ни лампочки, ни еды, ничего у него с собой не было. На другой день, когда Дашино изувеченное тело нашли, приказ отдан был арестовать его. А как? Где он, все знали, но идти за ним в шахту никто не соглашался. Тогда двоих городовых у клети стеречь поставили. Так они там и стояли, чуть не месяц, покуда начальству не надоело. Исчез Шубин. Когда потом тела погибших собирали, его тела не нашли.
Новых рабочих набрали за полуторную плату, и то еще многие не соглашались. Пришлось Жану Леопольдычу раскошелиться. Он, оставшись разом без жены и полюбовницы, затосковал и тоже за границу подался. Сказывают, цельный час на коленках стоял, пока супружница его не простила. Брошь он ей тогда презентовал – цены неимоверной. Вроде бы там из наидрагоценнейших камней птичка выложена была, а вокруг нее всё листики изумрудные да цветочки рубиновые. Цельное состояние та брошь стоила.
– А у Александры Михайловны тоже такая брошь есть! И птица на ней, и цветочки! – взволнованно прозвенел пионерский голосок. Все головы разом повернулись к обомлевшей завучихе, а та судорожно схватилась за свою брошь, приколотую, как всегда, под подбородком.
– Да нет, ребятки, брошку вашей Александры Михайловны все знают. Птичка там кое-какая имеется, это верно, а только вся цена ей – рупь с полтиной. А та, про которую я рассказывал, многих тысяч стоила. Уж вы мне поверьте.
Сгинул, значит, Шубин, а по поселку жуткие слухи поползли, будто видели его в заброшенных выработках и глаза его горели при этом зеленым огнем. Якобы грозил он шахтерам костяным пальцем и тут же пропадал. Еще сказывали, что все обвалы да взрывы на нашей шахте Шубин устраивает, и тот страшный взрыв тоже он подстроил. До стачки дошло. Администрация жандармерию вызвала, а рабочие им: «Вы, господа хорошие, вместе с нами под землю пожалуйте, заодно проверите там, врем мы про Шубина или нет». Жандармы и отступились. Дело приняло совсем неприятный оборот. Уже открыто в поселке болтали, что Шубин под землей окончательно черной шерстью оброс, рога и копыта у него, подстерегает он отбившихся шахтеров и кровь ихнюю пьет. Пришлось штейгеру самому в шахту лезть, выяснять, что там за дьявол такой поселился. Цельную неделю он с электрическим фонариком, револьвером и склянкой со святой водицей по выработкам лазил, совсем с лица спал, задумываться даже начал, потому что тоже слышал несколько раз как бы цоканье копыт. Наконец изловил он того «дьявола». Выволок из шахты при всем честном народе здоровенного черного козла. А люди ему: «Как этот самый козел мог под землю попасть? И чем он там, к примеру, питался?» Еще пуще пугаться начали. Тем более что на следующий день, как штейгер козла-то вытащил, опять сильный взрыв случился. Тут уж все удостоверились – это Шубин играет, мстит хозяевам за то, что душу его невинную сгубили.
С тех пор, шахта «Леопольд» захирела. Потом – война, революция, разруха начались. Уже когда в наше советское время восстановили ее, тоже много всякого было: и взрывы, и пожары, и затапливало не раз. И посейчас, когда такое происходит, старые люди всегда говорят: «Это Шубин играет!» А какой такой Шубин, уж и не помнит никто.
