Жауме Кабре - Я исповедуюсь

Кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза. Над ним склонилась Катерина:

– Адриа, вы слышите меня?

Он еще несколько секунд не мог понять, где он, только что вернувшись из далекого сна. Катерина опять спросила:

– Вы меня слышите?

– Да. Что случилось?

Вместо того чтобы сказать: только что звонили из больницы, или – только что был звонок из больницы, или – вам звонили, сказали, это срочно, вместо того чтобы (это было бы лучше всего) сказать: вас к телефону и пойти гладить дальше, Катерина, вечно желавшая быть первой в курсе всего, снова спросила: вы меня слышите? – и я опять ответил: да, что случилось? – а она тогда сказала: Сага проснулась.

Тут я тоже проснулся окончательно, и вместо того, чтобы думать: она проснулась, она проснулась! – я думал: а меня не было рядом, а меня не было рядом. Адриа встал с кровати, не замечая, что он в одних трусах, и Катерина, краем глаза взглянув на него, в душе раскритиковала его за слишком большой живот, но отложила свои замечания до более удобного случая.

– Куда надо идти? – спросил я, совершенно растерявшись.

– К телефону.

Адриа взял трубку в кабинете: звонила сама доктор Реал, которая сказала: она открыла глаза и заговорила.

– На каком языке?

– Что, простите?

– Понятно, что она говорит? – И, не дожидаясь ответа, я добавил: – Я сейчас приеду.

– Нам надо поговорить, прежде чем вы ее увидите.

– Хорошо. Я сейчас приеду.

Если бы не Катерина, вставшая в дверях, я бы так и уехал в больницу голым, не соображая, как это смешно, настолько я был вне себя от счастья. Адриа принял душ, плача, оделся, плача и смеясь одновременно, и отправился в больницу, смеясь, а Катерина, перегладив все белье, закрыла квартиру и сказала: этот человек плачет и когда надо плакать, и когда надо смеяться.

Врач – худая женщина с несколько усталым лицом – пригласила его в кабинет.

– Ой, я только хотел с ней поздороваться.

– Одну минутку, сеньор Ардевол.

Она усадила его, села на свой стул и несколько секунд смотрела на него молча.

– Что-то случилось? – испугался Адриа. – С ней все в порядке, да?

Тогда врач сказала ему то, чего он так боялся. Она сказала: не знаю, верите вы в Бога или нет, но случилось чудо, Господь услышал ваши молитвы.

– Я неверующий, – сказал я и потом соврал: – И не молюсь.

– Ваша жена будет жить. Так вот, повреждения…

– Боже мой.

– Да.

– С одной стороны, надо подождать, чтобы понять, насколько ее затронул инсульт.

– Ну да.

– Но дело в том, что это еще не все.

– А что еще?

– Несколько дней назад мы обратили внимание на парез мышц. Вы понимаете меня?

– Нет.

– Так вот, невролог попросил провести компьютерную томографию, и мы обнаружили перелом шестого позвонка.

– И что это значит?

Доктор Реал слегка придвинулась к нему и сказала другим тоном:

– Что у Сары сильно поврежден спинной мозг.

– Вы хотите сказать, что она навсегда останется парализованной?

– Да. Что у нее полный паралич конечностей. Тетраплегия.

Tetra, что означает «четыре», и plegia, от слова plege, что значит «удар», а еще – «несчастье». Вот так они описали состояние Сары. Моя Сара четырежды несчастна. Что бы мы делали без греческого? Мы не могли бы даже узнать о великих трагедиях рода человеческого.

Я не мог отречься от Бога, потому что я в Него не верил. Я не мог влепить пощечину доктору Реал, потому что она была тут совершенно не виновата. Я мог лишь взывать к Небесам, вопия: меня не было рядом! А ведь я бы мог ее спасти! Если бы я был дома, она не вышла бы на лестницу, не упала и не сломала бы себе шею. А я в это время был в постели с Лаурой.

Ему разрешили повидать Сару. Она была еще под действием лекарств и с трудом открывала глаза. Адриа показалось, что она ему улыбнулась. Он сказал ей, что очень, очень, очень любит ее, она слегка разомкнула губы, но ничего не ответила. Прошло четыре или пять дней. Верные гардении Миньона не покидали ее и постепенно возвращали к действительности. А в пятницу психолог и невролог вместе с доктором Реал наотрез отказались пускать меня в палату к Саре, где сами пробыли целый час, в то время как Дора, словно Цербер, охраняла дверь. Я все это время плакал в комнате для посетителей, а когда они вышли, то не пустили меня в палату поцеловать Сару, пока у меня до конца не просохли слезы. И, увидев меня, она сказала мне не «я бы с удовольствием выпила чашечку кофе», а «Адриа, я хочу умереть». Я застыл как дурак, дурак, с букетом белых роз в руке и улыбкой на губах.

– Сара, милая, – произнес я наконец.

Она смотрела на меня серьезно, ничего не говоря.

– Прости меня.

Молчание. Мне показалось, она с трудом сглотнула слюну. Но ничего не сказала. Как Гертруда.

– Я верну скрипку. Я знаю фамилию владельца.

– Я не могу двигаться.

– Но послушай… Это пока. Надо подождать…

– Мне врачи сказали. Никогда не смогу.

– А они откуда знают?

У нее на губах, несмотря ни на что, появилась грустная улыбка от моих слов.

– Я больше не смогу рисовать.

– Но ведь ты же можешь шевелить одним пальцем?

– Да, вот этим. И только.

– Но это хороший знак.

Она не стала отвечать. Чтобы нарушить тяжелое молчание, Адриа сказал нарочито веселым голосом:

– Сначала нужно поговорить со всеми врачами. Правда, доктор Реал?

Адриа обратился к появившемуся в палате врачу, все еще держа букет белых роз в руке, словно намереваясь его подарить вошедшей.

– Ну разумеется, – сказала врач. И взяла у него букет так, как если б он предназначался ей.

Сара закрыла глаза, будто она бесконечно устала.

Бернат и Текла пришли к ней первыми. В смущении они не знали, что сказать. У Сары не было желания ни улыбаться, ни шутить. Она сказала: спасибо, что пришли, – и замолчала. Я стал было говорить, что, как только будет можно, мы поедем домой и все так обустроим, чтобы ей там было удобно. Но Сара лежала и смотрела в потолок, даже не думая улыбаться. Бернат, собравшись с духом, сказал: знаешь, Сара, я ездил в Париж с квартетом и играл в зале Плейель, том самом, где когда-то играл Адриа.

– Правда? – воскликнул Адриа с удивлением.

– Да.

– А откуда ты знаешь, что я там играл?

– Ты сам мне говорил.

Будем ему рассказывать, что мы с тобой познакомились там? Не без помощи маэстро Кастельса и твоей тетушки, не помню уж, как ее звали. Или это останется нашим секретом?

– Можно сказать, мы с Сарой там и познакомились.

– Вот как? О, как красиво! – Бернат кивнул на гортензии Миньона.

Текла тем временем подошла к Саре и коснулась ладонью ее щеки. Она долго молча гладила ее, пока мы с Бернатом делали вид, что все замечательно. А дураку Адриа это не приходило в голову: если он хотел, чтобы она, чтобы Сара, если он хотел, чтобы она его замечала, надо было прикасаться к ее щеке, а не к мертвым рукам. Они не мертвые. Просто уснули.

Когда они остались одни, Адриа коснулся рукой ее щеки, но Сара молча резко отвернулась.

– Ты сердишься на меня?

– У меня есть проблемы посерьезнее, чем сердиться на тебя.

– Извини.

Они замолчали. Жизнь рассыпала перед нами осколки стекла, и мы могли сильно пораниться. Ночью, открыв все балконы из-за жары, Адриа слонялся по квартире словно призрак, не зная, что делать, и возмущался самим собой, потому что в глубине души ему казалось, что это он пострадавший. Мне стоило немалого труда понять, что пострадавшей была ты, и только ты. Поэтому через два или три дня я сел у твоей постели, взял тебя за руку, заметил, что она ничего не чувствует, осторожно положил ее обратно, потом погладил тебя по щеке и сказал: Сара, я предпринимаю необходимые действия, чтобы вернуть скрипку владельцам. Она ничего не ответила на мою полуправду, но и не отвернулась. Через пять минут, тянувшихся вечность, она наконец сказала тихо и откуда-то из глубины «спасибо», и я почувствовал, что у меня сейчас хлынут слезы из глаз, но вовремя сдержался, сознавая, что я в этой палате не имею права плакать.

– «Или в состоянии, которое я сама без принуждения рассматриваю как недостойное меня». Вот так там написано.

– Легко сказать.

– Совсем нет. Сформулировать было непросто, но теперь у меня в завещании написано так. И я составила его в полном и ясном сознании.

– Ты не в полном сознании. Ты – в полном унынии.

– Не путай божий дар с яичницей.

– Что?

– Я – в полном сознании.