Ван Мэн - Избранное
Тут звякнул колокольчик у дверей, и трое самодовольных учеников Чжу Шэньду, обычно прибывающих по вечерам на поклон к профессору, явились, чтобы выразить чувства по поводу «бредней» этого мелкотравчатого Чжао Сяоцяна. Особенно возмутила их ужасающая непочтительность по отношению к многоуважаемому Чжу. Основы куповедения, опасались они, могут быть в корне потрясены.
— Полно вам. — Многоуважаемый Чжу начал слегка выходить из себя. — Юнец, молоко на губах не обсохло, покрутился за границей, поднахватался — и болтает невесть что, стоит ли толковать об этом!
Высказавшись так, он глубоко вдохнул и шумно выдохнул, при этом в горле что-то клёкнуло, будто петух среди ночи кукарекнул. Этаким манером он обычно намекал гостям, что пора и честь знать. Но сегодня звуки были особенно колоритными — в них слышалась и «сумрачная завеса дождя», и даже «стена ливня».
В этот вечер Чжу Шэньду вел себя еще вполне благопристойно. Через пару дней, однако, город взорвался слухами: «Чжу Шэньду вознегодовал», «Чжу Шэньду считает Чжао Сяоцяна мелкотравчатым», «Многоуважаемый Чжу назвал Чжао Сяоцяна негодяем и послал подальше», «Профессор Чжу заявил, что у Чжао Сяоцяна не тот уровень», «Доктор Чжу полагает, что от Чжао Сяоцяна несет не нашим душком», «Чжу Шэньду сказал…».
Не имея ног, слухи тем не менее достигали ушей Чжао Сяоцяна.
У того тоже была своя «братия», сплоченная вокруг него. Наибольшую активность среди них проявлял высокий, тощий, хромой, не по летам бородатый малый, с большими, как у женщины, глазами. Звали его Ли Лили.
— Какое бескультурье, какое невежество, какая тупость! — возмущенно всплескивал он руками. — Все это их куповедение — пустой звук. У всех у них единственная забота: благополучно достичь последнего рубежа — крематория!
Чжао Сяоцян штурмовал зоологию и действительно постоянно экспериментировал с золотыми рыбками, изучая наследственные мутации, что и вызвало презрительное замечание Юй Цюпин: «Отправился за границу, чтобы выучиться, видите ли, золотых рыбок разводить». Он и предположить не мог, что его статейка, тиснутая где-то на задворках вечерней газеты, вызовет такую бурю, и уже сожалел, что сочинил весь этот вздор. И строго одернул Ли Лили, осмелившегося задеть Чжу Шэньду.
— Учитель Чжу, — сказал он, — немало свершил. Его эпохальные куповедческие идеи двинули наш город далеко вперед по пути прогресса. Никто не сможет вычеркнуть глубокоуважаемого Чжу из истории. И японским он к тому же владеет. Почтенный Чжу взрастил меня, всегда был ко мне внимателен. Мне не забыть, что учиться в Канаду я поехал именно по его рекомендации. Глубокоуважаемый Чжу — мой учитель, и совесть не позволит мне забыть об этом. Тут просто мелкое недоразумение, объяснимся, и дело с концом.
У Ли Лили от ярости дрожали губы, и, тыча пальцем в Чжао Сяоцяна, он закричал:
— Книжник! Книжный червь! Чем больше читаешь, тем больше тупеешь! Где-то голову потерял, а где — не знаю, как когда-то здорово выразился Линь Бяо.
Чжао Сяоцян лишь ухмыльнулся. С такими гостями, как Ли Лили, он всегда был приветлив, смеялся, беседовал, порой не без пользы для себя. Но он, в конце концов, другого сорта человек, он не может, да и не хочет считаться «духовным вождем» этого скопища. Нет и никогда не было у него нужды в таких, как этот Ли Лили. Тоже мне «штаб»! «Крылья»! Он сам без таких крылышек взлетит, ни носильщики, ни советчики ему не нужны, и своих идей достаточно. Они суетились, таскали ему информацию, а он только слушал. У него свои проблемы, свои концепции, он мыслит по-своему.
На следующий день Чжао Сяоцян сел на телефон, но утром дозвониться до Чжу Шэньду не сумел. Днем повезло, но тот обедал, а узнав, кто на проводе, подходить не стал. Через двадцать две минуты было отвечено, что почтенный Чжу отдыхает. Во второй половине дня Чжао приступил к новым попыткам, однако телефон был прочно занят. Тогда в пять часов он рванул к Чжу Шэньду сам. Тот сидел насупленный. Оба чувствовали себя неловко, не зная, что сказать. Поговорили о погоде. И вдруг кто-то упомянул Канаду.
— Бывал я там, не понравилось, гордыня их заела, — высказался Чжу Шэньду.
— Да-да, конечно, — безропотно согласился Чжао Сяоцян. — Я тут, — наконец начал он, запинаясь, — для вечерней газеты написал статью, где как-то вскользь затронул проблему купания, но, поверьте, я ничего и никого конкретно не имел в виду…
Не успел он закончить фразу, как Чжу Шэньду, завопив, подскочил на диване — и довольно высоко: стар, да удал.
— Не надо об этом, ясно? Я не просил вас читать мне лекции по куповедению! Вы же отказываете мне в культуре, в знаниях! Я, по-вашему, туп! И единственная моя забота: благополучно достичь последнего рубежа — крематория! Не так ли?
Чжао Сяоцян остолбенел. С какой быстротой, слово в слово, донесли до ушей Чжу Шэньду все, что лишь двадцать четыре часа назад произнес в его доме Ли Лили! Неужели многоуважаемый Чжу установил в его доме подслушивающие устройства? Ах, если бы установил! Тогда Чжу Шэньду знал бы, что всю эту чепуху городил не Чжао Сяоцян и он отнюдь не разделяет ее, напротив — строго пресек. Конечно, полностью вину с себя не снимешь, произнесено-то было в его доме, он сам предоставил Ли Лили время и место для высказывания этих безответственных и, прямо скажем, оскорбительных слов, да еще и при сем присутствовал. Все логично. Ведь не у Чжу Шэньду, не на людном перекрестке порол эту чушь Ли Лили, а в его, Чжао, доме; так можно ли считать себя непричастным к этому? Или заявить Чжу Шэньду: я, дескать, «сам по себе»? Отмежеваться от Ли Лили, чтобы вместе с Чжу Шэньду начать на два голоса поносить негодяя?
И Чжао Сяоцян проглотил готовые вырваться слова.
А Чжу Шэньду поначалу не поверил тому, что ему передали. И вспомнил все эти оскорбления лишь потому, что вспылил. Вспылил непритворно, хотя все еще не мог категорически утверждать, что слова эти придумали не сами доносители. Но как-то странно вел себя Чжао Сяоцян, и почтенный Чжу начал склоняться к мысли, что все-таки в самом деле говорил это Чжао Сяоцян. Иначе почему он ничего не опровергает, не отрицает? Ну и Чжао Сяоцян, какой же он злобный хулитель! Вот тут-то Чжу Шэньду и рассвирепел…
Чжао Сяоцян возвращался домой в тоскливом расположении духа. В ушах звучал сердитый голос Чжу Шэньду, перед глазами маячил он сам, распаленный гневом, с как-то по-особенному заострившимся носом, поджатыми губами, которые он судорожно напрягал, так что верхняя, втянувшись внутрь, начинала походить на ровное лезвие ножа, и все это необычайно раздражало и даже пугало Чжао Сяоцяна. Он уже сожалел, что столь опрометчиво ринулся к почтенному Чжу; вот сам же и нарвался! Так и шел он по улице в некоторой прострации, пока на перекрестке его чуть не сбила «корона». Взвизгнули тормоза трех машин, бежавших с разных сторон по разным направлениям. Водители и постовой дружно облаяли его. А постовой еще и отдельную нотацию прочел. Чжао Сяоцян не вслушивался, согласно кивая в такт монотонному голосу, бубнящему что-то невнятное. Потом постовой отпустил его, наставительно заключив:
— Ну, вы не злостный нарушитель, на этот раз не привлеку вас, но впредь будьте внимательней!
Прощен, понял Чжао Сяоцян и засмеялся.
Пару минут постоял на углу под фонарем, разглядывая огромную афишу фильма «Наш Столетний Бычок»: плотный крестьянин присел бочком на лежанку, в руках миска и палочки для еды, жена сердитая, верно, одурачил ее, а сам лопает. Да, есть над чем посмеяться в жизни и есть от чего впасть в уныние. Но все же немного отлегло.
Дома он поужинал, вместе с женой посмотрел по телевизору хронику: руководители страны принимали иностранных гостей. И гости, и хозяева были весьма учтивы, выдержанны, и все эти ковры, диваны, чайные сервизы, люстры, картины на стенах создавали атмосферу спокойствия и устойчивости, довольно благотворно подействовавшую на Чжао Сяоцяна. В следующей передаче, «По нашей планете», показали африканскую страну. Города с высоченными зданиями и потоками машин, бескрайние пустыни, первобытные танцы. Завершал программу вечерний концерт — в слепящем сиянии ламп, переливах красок, точно клоуны, выкаблучивались «звезды».
Когда на следующее утро коллеги Чжао Сяоцяна затеяли с ним дебаты о куповедении, с его лица не сходила улыбка — он вел себя как на дипломатическом приеме.
— В сущности, — говорил он, — обсудить эти проблемы совсем неплохо, купальная почва вполне пригодна для всех цветов. Каждый, у кого в голове есть идеи, открыто излагает их! Что ж тут страшного? — И продолжал: — Я, конечно, со всем почтением отношусь к учителю Чжу и полностью принимаю его куповедческую теорию. Но ведь это отнюдь не означает, что каждая его фраза — истина в конечной инстанции и что я не имею права непредвзято рассказать о Канаде, в чем-то его дополнить, сказать что-то свое, пусть даже и спорное!
