Лахезис - Дубов Юлий Анатольевич
Но это все было потом, а когда с меня сняли бинты, и я впервые посмотрелся в зеркало, то страшно разревелся. До этого у меня лицо было самое обыкновенное, как у всех: нос, рот, глаза, — ничего особенного, а сейчас на меня смотрело из зеркала жуткое чудовище, все в шрамах, а шрамы были развороченными, синими, нормальной человеческой кожи на половине лица почти что и не осталось, а само лицо будто съехало куда-то в сторону, да еще и один глаз прикрыт наполовину. Мало того что я своего нового лица испугался, так еще и представил, как я выйду в таком виде на улицу или в класс войду, а на меня все тут же станут пялиться и пальцами показывать, а я этого просто даже перенести не мог, потому что уже тогда больше всего на свете ценил собственную незаметность, чтобы я на свете был, но только для себя, а для других меня будто бы и не было.
Чуть забегая вперед, скажу, что именно этого я как раз опасался напрасно, что на меня пальцами будут показывать. Первое время, конечно, малявки из младших классов бегали за мной на переменах и кричали: «Эй, Квазиморда, Квазиморда!» — но потом даже они перестали, а все, которые постарше, они вели себя очень даже деликатно и вообще старались не то чтобы даже мне в лицо не смотреть, но и вообще в мою сторону, так что незаметность моя от всего этого только усилилась.
Кстати говоря, именно Фролыч впервые и назвал меня Квазимодо. Я пролежал в больнице больше месяца, почти до самого первого сентября. Потом с меня сняли повязки, а тут как раз Фролыч вернулся с дачи и пришел меня навестить. Мог бы, конечно, и не приходить, потому что назавтра меня уже собирались выписывать домой, но он все равно пришел и увидел, на что я стал похож. Он на меня посмотрел и сказал:
— Ну вылитый Квазимодо!
Ну и когда я пришел в школу, там уже все знали, что меня теперь зовут Квазимодо.
Когда я думаю про своего друга Фролыча, то часто вспоминаю эту детскую историю. Ведь те деревенские хулиганы всерьез думали, что я пырнул ножом одного из них, и мне пришлось бы очень плохо, не заступись за меня Фролыч, — он меня сначала пытался защитить с помощью всяких доводов, а когда это не сработало, то вытащил из окружения. Если бы нас поймали, ему могло достаться намного сильнее моего, потому что насчет меня у них еще могли быть кое-какие сомнения, а Фролыч просто внаглую пытался отобрать у них законную добычу. Так что он вел себя очень самоотверженно, и правильно говорят, что друг познается в беде.
Конечно, если бы мы с Фролычем убегали не к даче Штабс-Таракана, а в какую-нибудь другую сторону, то ничего такого не случилось бы, — и не ходил бы я всю жизнь с изуродованной физиономией и без половины скальпа.
Ну навесили бы они нам пару раз, можно было бы закричать, и тогда прибежали бы взрослые и разогнали всех. Это вовсе не значило бы, что мы с Фролычем трусы, потому что когда двенадцать на двоих — это не по правилам. Но Фролыч сам решил меня выручить, и за это я ему очень благодарен.
Орленок Эд и напрасно загубленные души
Башка болит, просто раскалывается. Пересидел у компьютера, теперь вот расплачиваюсь. Сейчас бы пару таблеток нурофена, мокрое полотенце на лоб и полежать с закрытыми глазами — так ведь нет ни черта здесь, только банки с консервами и сухие галеты. Ну, Бесик, недоумок проклятый, трудно было сообразить, что человеку в полном одиночестве могут элементарно потребоваться лекарства, потому что без них он просто может скопытиться…
Конечно, у него-то самого голова никогда не болит, кость болеть не может.
Что ж делать-то, я ведь реально сдохну тут, и никто даже не чухнется. Крепкого чаю заварить? А вдруг это давление подскочило, и я крепким чаем еще добавлю? Вдруг начнется гипертонический криз, который разовьется быстро в какую-нибудь совсем уж терминальную гадость?
Нет, надо просто полотенце на лоб, срочно лечь и ни о чем таком не думать. Если про что-нибудь долго думать, то можно накликать, это я точно знаю. Вот один из наших, из третьего эшелона, у него к Бесику доступа не было, поэтому когда он понял, что за ним с минуты на минуту придут, то срочно лег в Кремлевку. Два дня полежал, изображая из себя тяжело больного, а на третий день — пожалте бриться — микроинсульт. Думаете, это его спасло? К вечеру и забрали, прямо из интенсивной терапии. Теперь его в «Матросской тишине» на ноги ставят, готовят к проведению следственных действий.
Не помогает полотенце. Вот если крепко сжать зубы, то боль на полминуты уходит, а потом возвращается с удвоенной силой.
Нет, так не годится. Надо вот что — в душ и вымыть голову как следует, три раза вымыть. Или четыре. Если это еще не криз, а просто спазм, то должно помочь. Такой вот отвлекающий массаж. Сразу после этого опять лечь и притвориться дождевым червяком. Лежит червяк в прохладной луже, лениво сокращается от удовольствия и радуется жизни.
Уф-ф… кажется, отходит. Отходит, отходит.
А что если паспорт у Бесика до самой последней минуты не брать, чтобы даже не касаться его? Ведь если документ не у меня и никогда в моих руках не был, то с меня и взятки гладки. А он пусть объясняется, у него это лучше выйдет.
Отходит голова…
Хорошо быть дождевым червяком. Мало того что у него ничего не болит, так если его разрезать на две половинки, то каждая из них будет все тем же изначальным дождевым червяком. Два отдельных червяка, а на самом деле это один и тот же червяк. Здорово природа все устроила, только не довела до логического конца, не распространила этот принцип на человека. Венец творения называется. Вот если бы я так мог, я бы немедленно разделился на две тождественные половинки — одна бы тут осталась, при бесполезных песочных часах и бумажных квадратиках на грузинском языке, а вторая вышла бы наружу и попробовала самостоятельно пробиться к веселым хлопцам, проявляя чудеса изобретательности и отваги. Отвагу легко проявлять, если знаешь, что точно такой же ты в настоящий момент пребываешь в безопасном месте, отгороженном от мира бронированной дверью и наглухо зашторенными окнами.
А вот интересно: если половину червяка взять и растоптать насовсем, то вторая половина что-нибудь почувствует или нет? Существует между половинками червяка телепатическая связь?
Как только Бесик меня вывезет отсюда (решено, паспорт в руки не беру, пусть он сам или его уголовники и на регистрацию, и на паспортный контроль подают, а я буду будто безрукий инвалид), первое, что сделаю, это найду червяка и проведу эксперимент. Вдруг обнаружится что-то такое, а это ведь и на Нобелевку потянуть может, не меньше, вот мне и будет занятие, потому что ничего такого, чем мы с веселыми хлопцами увлекались, нам уже не видать: российский бизнес — штука самобытная и на иностранной почве не приживается.
Ну ладно, вернемся к эксперименту. К игре то есть. Включать сейчас не буду, подожду пока башка пройдет окончательно, а просто проведу в лежачем состоянии сеанс работы над ошибками.
Я не могу перейти на следующий уровень. Для этого нужно, чтобы мои фишки как-то выделились, совершили нечто героическое, что ляжет в копилку их достижений и создаст плацдарм на будущее. Перепробовал решительно все — и все впустую. Может быть, я просто не представляю себе, какие такие действия должны были предпринять тогдашние школьники, чтобы система их заметила и отличила? Может быть, система на школьников и не обращала особого внимания, дожидаясь, пока они подрастут хоть немного? Но как же тогда быть со следующим уровнем?
Все, что я о том времени знал, я уже перепробовал. Фишки ходили со своими одноклассниками на сбор металлолома — на их пути возникала гора ржавого кровельного железа высотой с двухэтажный дом. В первый раз они эту гору с энтузиазмом перетащили на школьный двор, про них написали в стенгазете, что они молодцы, но переход на новый уровень не произошел. Я подсунул им еще одну гору, на этот раз из старых батарей отопления, но им, похоже, надоело таскать тяжести, потому что фишка номер один скомандовала: «Айда в кино, ребята!», и весь класс дружно свалил в кино.
