Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович
– Говно машинка! – приговорил Гоголадзе.
Первые полгода службы Протасов провел в горах. Его ни разу не посылали в город за продуктами. Он совершенно забыл, что такое обычная постель. Тело стало сухим, а работа мозга обострилась до необходимости решения боевой задачи.
Неделя в месяц посвящалась безоружному бою. Спецы любили побить кулаками по стволам деревьев, обтянутых старыми тюфяками, потягать штангу, армрестлингом баловались, лишь иногда случались поединки один на один – вялые, со смехом, будто детки боролись.
Протасов вопросительно смотрел на Гоголадзе, а тот коротко объяснил. В современной войне боевые искусства безоружного боя почти на хер никому не нужны. У тебя же есть оружие: хочешь пистолет, хочешь граната. нож. А каратешмарате – для кино или нелегалов, работающих в поле, то есть разведчиков на чужой стороне.
На второй год службы их отряд срочно вылетел в страну, где много песка. Задача стояла такая, что наименьшими силами было необходимо взять хорошо укрепленное здание Лишь Гоголадзе знал, или все знали, кроме Протасова, что после взятия здания необходимо зачистить всех, кто в нем находился. В первую свою командировку Протасов был вынужден убить трех человек. На это ему понадобилось всего три пули из спецвинтовки с укороченным стволом и видоискателем. Не из отечественной – из иномарки. Семеркой между собой ее называли. Один был убит с расстояния. Пуля вышибла ему кадык и шейный позвонок. Когда уходили под поскрипывающие помехами рации, наскочили на патруль. На устранение врага Гоголадзе послал Винни- Пуха, мужика под сорок, здорового, как лось, с пельменными ушами борца, постоянно жрущего мед, даже в бою. Где и как он отыскивал мед, было его секретом. Но все понимали, что это лакомство из лесных диких ульев, где проживают самые злобные насекомые мира… Был у него на куртке потаенный карман, куда он все время залезал рукой и затем смачно облизывал пальцы.
– Когда-нибудь у тебя палец к курку прилипнет! – предупреждал майор.
Вместе с Винни-Пухом отправили и Протасова – корректировщиком огня. Залегли на высоте.
Прав был майор. Не палец прилип к курку, а мед затек под него, лишив спусковой крючок подвижности.
– Дай свою «семерку»! – скомандовал Винни-Пух.
– Залипла?
– Слегка…
– Отлипай, – предложил Протасов и сделал два быстрых выстрела, ликвидировав патруль.
– Вернемся на базу – я тебе на лицо сяду! – предупредил любитель меда.
На базу вернулись через сутки, отоспались в спальных мешках, поели вдоволь баранины. Хачапури пахли длинной увольнительной, а хинкали сами запрыгивали в рот… Ранним утром Винни-Пух пришел за Протасовым и, застав его спящим в плену закрытого спальника, поднял ношу на плечо и понес куда-то в гору. Мужик подвесил дрыгающийся мешок с салагой на сук дуба, вернулся в лагерь и перед завтраком поел меда.
– Ишь, – засмеялся. – «Отлипай»…
Протасова хватились через пару часов после завтрака, так как он был дежурным посудомоем и вообще на хозяйстве.
Почти все в слаженном порыве посмотрели на Винни-Пуха, который со смаком облизывал указательный палец.
– Где? – спросил Гоголадзе.
– На дубе том, – ответил любитель сладкого. – Висит.
– Что значит висит? – не понял майор.
– Висит значит висит. В спальном мешке. Там сержант Колодин приглядывает… На том же дубе лежит под маскировкой, следит, чтобы инсульт рядового не хватил. Я новенького вниз головой…
Гоголадзе и еще несколько мужиков побежали на пост, а Винни-Пух, в наслаждении облизывал указательный палец.
С Протасовым ничего особенного не случилось. Кое-где на лице полопались сосуды, и глаза всю неделю оставались красными, как полковое знамя.
Он выздоровел, а через неделю хватились самого Винни Пуха… Нашли бойца лишь к ночи, по его коротким вскрикам, привязанным к дуплу дикого пчелиного улья, да еще со спущенными штанами. Короче, с голой жопой.
– Залип, – резюмировал Протасов.
Гоголадзе принял решение отчислить рядового из части, хотя, по справедливости, был восстановлен статус-кво. Но в армии все подчинено приказам, никаких статусов, а младший починяется старшему по званию. Да и в стране песков Протасов устроил самовольщину, устранив патруль, проигнорировав приказ старшего.
Отчисляю, решил Гоголадзе. Прав был Зыкин, ох как прав…
Но здесь пришел приказ о присвоении внеочередных званий участникам секретной операции с вручением боевых наград. Протасов получил медаль «За отвагу», что было редкостью для мирного времени, и тотчас отбыл переводом из сочинского отряда старшим сержантом в обычное хозяйственное подразделении полка под командованием подполковника Вестника, который за тридцать лет службы свист пули слышал лишь на учебных стрельбах. Он из личного дела знал, что старший сержант награжден медалью «За отвагу», а поскольку был человеком уже немолодым, с диабетом и лишним весом, и ожидал скорой пенсии, стал добрым командиром с душой дедушки. Всех подчиненных звал внучками, а оттого полк его считался одним из самых худших в Советской армии. «Дедушкин полк» – за глаза звали соединение в штабе армии. По доброте душевной Вестник и Олега Протасова определил на кухню, типа внучок уже повоевал в мирное время, свидетельство тому – медаль «За отвагу», кстати, которую Протасову наградным указом было запрещено носить в течение следующих пяти лет. Но в деле о медали не были сообщены подробности, и Вестник понимал, что сержант совсем не прост, а зачем нам непростые, пусть картошку чистит и ест ее же с тушенкой, а не вводит в смущение внучков-солдатиков.
Протасов назначению на кухню был только рад, договорился с таджиками, что они делают за него всю работу, а он за их доблестный труд учит правоверных приемам самообороны. Тогда от них дембеля и прочие идиоты отвалят.
Жизнь пошла своим чередом, резко отличаясь от службы в сочинском отряде. Кроме тренировок с ленивыми таджиками и хорошего питания, нечего не было, скука старалась развратить Протасова, а безнадзорность – укоренить разгильдяйство.
Как-то, шатаясь по части, он зашел в двухэтажное административное здание, побродил между бухгалтерией, Ленинской комнатой, проверил работоспособность туалета, а потом наткнулся на дверь с табличкой «Библиотека». Зайдя, нашел в ней старушонку с раскосыми, как у эскимосов, глазами.
– Читать? – спросила старушонка, надкусывая сухарь черного хлеба. У нее недоставало зубов, несколько были металлическими, но старушка говорила четко, видимо когда-то ей ставили дикцию. – Или шляешься просто?
Протасов ответил, что в школе начитался, окончил на «отлично».
– Значит, шляешься, – поняла библиотекарша и потеряла интерес к туристу.
Протасов сдержался, чтобы не зевнуть, затем понюхал воздух и пришел к выводу, что все библиотеки пахнут одинаково.
– Это из-за того, что бумага такой запах имеет? – поинтересовался старший сержант. – Или пылью пахнет? Или всем вместе?
Старушка, подклеивающая формуляр на свежий номер журнала «Огонек», не поднимая головы, ответила, что пахнет Богом …
– Или пылью, – добавила. – И Карлом Марксом. И всеми вместе, с Буниным и Пушкиным…
– Не думаю, что Бог пахнет, – усмехнулся Протасов. – Пахнут свечи и ладан. В церкви. И страх человеческий пахнет.
Старушка с интересом поглядела на гостя и рассказала, что зовут ее Глафира Фридриховна Ипритова, что она здесь работает библиотекарем уже двенадцатый год.
– С севера? – заинтересовался Протасов. – Или немка?
– Марксистка.
– А глаза почему раскосые?
– Сам-то кто?
– Русский.
– Комсомолец?
– Так точно.
– Это хорошо… У меня дед японец. Отсюда глаза…
– Как это? – не поверил Протасов.
– Если бы дед был хохлом, ты бы не удивился?..
– Японец – редкость в России. Почти всегда враги… Японцы, Гитлер, Цусима…
– Так кто ж не враг?.. – старушка вдруг дернула головой, прочитав что-то в журнале. – Горбатов опять не сдал Гофмана! Гад такой! Прям фашист! Точно говорят, что горбатого… Вот тебе пожалуйста – тоже враг!
