Мухосранские хроники (сборник) - Филенко Евгений Иванович
– Вы, Олег Олегович, напоминаете мне лошадку в шорах, – задумчиво сказал Дедушев. – Нет, скорее ухоженного орловского рысака. В прекрасных шорах в заграничной оправе. Уперлись в актуальные постулаты физики и не желаете от них отступиться, как младенец от маминой ручки. Предельность скорости света в вакууме – лишь допущение, удобное для некоторых теоретических построений существующей науки. Меня это допущение не устроило, и я им пренебрег. Со временем на принципах внесветовой связи, заложенных в мой аппарат, будет построена новая теория относительности, а человечество прорвется к дальним звездам.
– И наткнется на ваших ублюдков, – прибавил Колобов. – На империю Моммр, то есть. Мы уж с Дедом похлопочем, чтобы до потомства было доведено, кому они должны быть благодарны за это счастливое соседство.
– В нашем институте порой происходят странные вещи, – проговорил Вольф. – Нередки, к сожалению, случаи соискания ученых степеней на недостойные темы. Под его крышей свили уютное гнездышко немало лишних людей. Гораздо чаще его сотрудники приносят своей деятельностью существенную пользу отечественной науке и производству. Но вот гениев, соразмерных Ньютону и Эйнштейну, ни в его стенах, ни вообще в пределах нашего города никогда не было.
– Я не гений, – честно признался Дедушев.
– Похвальная скромность, но вы меня не убедили, – отрезал Вольф. – Ни вашим страшноватым синематографом, ни горячими паранаучными доводами, сделавшими бы честь кружку любителей оккультизма и мистики. Пусть вам удалось склонить в свою веру этого человека, – он снова брезгливо кивнул в сторону Колобова. – Но я желал бы, чтобы на мне ваши экзерсисы прервались. Иначе я вынужден буду обратиться в соответствующие инстанции.
– Это на вас похоже, – схамил Колобов.
– Что мешает вам испытать мою правоту, Олег Олегович? – упрямо спросил Дедушев. – Совершите какой ни на есть естественный человеческий поступок и посмотрите, что произойдет с империей Моммр, а прибор я вам пока…
– Человеческий поступок? – усмехнулся Вольф. – С готовностью. Как человек здравомыслящий, я прошу вас немедленно покинуть мою квартиру, куда вас никто не приглашал. Оставьте меня в покое, пока я не обратился в полицию.
– Пошли, Дед, – сказал Колобов. – Этого киборга в галстуке тараном не прошибешь!
– До завтра, Олег Олегович, – вежливо проговорил Дедушев.
– Нет уж, избавьте меня от удовольствия еще когда-либо лицезреть вас.
– А нашу лабораторию не троньте, – уже с порога воскликнул Колобов. – Зубы обломаете. Мы вам нашу тему на поругание не дадим. Метаморфные структуры себя еще покажут!
– Благих начинаний, – ледяным голосом сказал Вольф и дверью вытеснил Колобова на лестничную площадку.
Ему пришлось проделать несколько дыхательных асан, чтобы вернуть утраченное спокойствие. С неудовольствием он отметил тот печальный факт, что на общение с двумя проходимцами было бездарно убито почти два часа. День начался неудачно, нехорошим оказалось и его продолжение.
Дедушевская пародия на телевизор все еще стояла на столике. К тому же она исправно демонстрировала Вольфу картины мнимого «звездного эха», призванного пробудить в нем некие фантастические, якобы чуждые его натуре человеческие чувства.
«Этот уродец пожирает электроэнергию, – подумал Вольф. – А мне потом придется платить из своего кармана». Он нагнулся, чтобы выдернуть вилку из розетки. И обнаружил, что никакой вилки нет и в помине. Да и шнура, кстати, тоже.
– Занятно, – процедил Вольф сквозь зубы. – Хотя и по-джентльменски. Внутренние аккумуляторы?
Он внимательно обследовал телевизор со всех сторон. Создавалось впечатление, что тот вообще не имел источника питания. Кинескоп был на месте, еще были какие-то рудименты трансформатора, останки схемы на транзисторах и лампах. Зато куда попало, вне всякой схемы, были впаяны куски явно чуждых здесь микромодулей. «Умельцы у них там, в «Полигоне», что и говорить. Затейники! Пыль в глаза пускать – тоже немалое искусство». Вольф нашарил на обломке передней панели выключатель и пощелкал им, надеясь, что весь этот мираж рассеется. Вместо того чтобы угаснуть, телевизор с садистской услужливостью сменил картинку – теперь это были не черные корабли-хищники, за безнравственное поведение которых якобы нес ответственность Вольф, а пейзажи гибнущей планеты Роллит.
– Оккультизм и мистика… – пробормотал Вольф.
Он не поленился сходить в ванную за резиновыми перчатками и подсел к хулиганствующему телевизору вплотную. Для начала он ощупал его сверху донизу в поисках еще каких-нибудь средств управления. Затем безжалостно отодрал от кинескопа все провода, какие только могли соединять его с мифической, неосязаемой органами чувств и, в чем особенно стыдно было сознаться, непонятной кандидату наук Вольфу схемой усиления и развертки. Но и абсолютно изолированный от чего бы то ни было кинескоп демонстрировал все те же задымленные, залитые лавой ландшафты Роллит. Вопреки же элементарной логике он охотно отозвался на щелканье никак с ним не связанного выключателя и снова ткнул в нос деморализованному Вольфу галактический натюрморт – настороженно зависшие в пространстве звездолеты империи Моммр.
Вольф вдруг совершенно отчетливо осознал, что если он сейчас не выключит телевизор, то сойдет с ума. И это будет очень некстати, потому что завтра – ученый совет.
За кусачками Вольф не пошел. Он принялся драть дьявольский прибор в клочья собственными руками. Допотопные лампы, триоды, микромодули полетели на пол. Тонко пели отрываемые провода в цветных пластмассовых одежках. Поднатужившись, Вольф выломал кинескоп из каркаса и, прижимая его к себе, на коленях отполз от руин агрегата в другой конец комнаты. Затем осторожно, одним глазком покосился на экран.
Черные тени галактических стервятников на фоне пыльно-багрового диска Роллит.
Рассудка Вольф, разумеется, не утратил.
«Ясно одно, – мысленно рассуждал он, сидя на полу и обсасывая уколотый о какую-то проволоку палец. – Компьютерная графика здесь ни при чем. И потому совершенно неважно, выключу я прибор или нет. Дела это не меняет. Корпус, схемы – антураж, все дело в кинескопе, но туда я не полезу. И вообще следует вернуть прибору его прежний вид. Но эксперимент необходим. Мне было сказано: нехорошо живу. А что в их понимании значит – жить хорошо? Критерии размыты. Существуют нормативные акты, некие нравственные устои. И я их не нарушаю. Я живу нормальной, правильной жизнью. Никому не мешаю… если мне никто не мешает. Любопытно, какой бы поступок мне следовало совершить, чтобы они назвали его естественным?»
За стеной на лестничной площадке послышался какой-то очень уж громкий топот, а затем немузыкальный женский взвизг. Вольф бережно отложил кинескоп и помотал головой, возвращаясь к реальности. Там, на площадке, продолжали топтаться, словно кому-то пришла фантазия сплясать зажигательный восточный танец в столь неподходящем месте. Затем женский вопль повторился.
Вольф поднялся и прошел в прихожую. Конфузливо морщась, прильнул ухом к двери.
– Сатана ты растреклятая! – услышал он голос соседки по площадке, престарелой женщины с богатым трудовым прошлым. – Налил шары! Не тронь бабу, а то живо полицию вызову!
– Я те вызову! – рявкнули в ответ. – Закройся и сиди, пока я и тебе не поднес!
– Господи, и когда же тебя, паразита, посадят? – запричитала соседка. – И когда ж ты башку себе своротишь на радость добрым людям? Ведь ни стыда у тебя ни совести, черт нетрезвый! Вот где ваххабит-то еще сыскался на нашу погибель…
– У-уйди, старая рухлядь! – заорал пьяный, глухо стукнула дверь, а где-то наверху снова заплакала женщина.
«Куда же смотрит общественность? – сердито подумал Вольф, с некоторым удивлением обнаруживая у себя скачок сердцебиения. – Адреналин поступил в кровь – ни к чему бы. Ничего, сейчас почтенная дама позвонит куда следует, и это безобразие закончится». Он повернулся было, чтобы уйти в комнату, к своим проблемам, и вдруг понял, что никому почтенная дама позвонить не в состоянии по причине слабого зрения и неладов с сотовой телефонией, отчего прошлой зимой неотложку для нее вызывать пришлось самому Вольфу. «Но дебошира надо унять, – решил Вольф. – Придется сделать анонимный звонок, хотя это и не в моих правилах».
