Библиотекарист - де Витт Патрик
Библиотечную школу Боб окончил с отличием, что особых выгод ему не сулило. Он решил было, что на выпускной не пойдет, но мать и Сэнди Андерсон взбунтовались, так что ему подобрали шапочку и мантию, и вот день настал. Вручение дипломов проходило душным летним вечером в открытом амфитеатре, расположенном меж холмов юго-западной части города, на высоковато устроенной сцене. Мать Боба и Сэнди наблюдали за происходящим из толпы; прежде им встречаться не доводилось, но они как-то сразу поладили, наклонялись друг к другу и обменивались шутливыми откровениями. После церемонии мать Боба настояла, чтобы Сэнди поехал с ними на праздничный ужин; когда тот уселся на переднее сиденье “шевроле”, Боба овеяло предчувствием катастрофы.
Они направились в ресторан, где кормили морепродуктами, хотя морепродукты Боб не любил. Сэнди и мать Боба выпили по четыре мартини и так спелись, что совсем уже хором стали поддразнивать Боба, уж больно он, дескать, замкнут и чересчур серьезно к себе относится.
– Подумать только, все это время я жила с библиотекарем и даже не подозревала об этом, – сказала мать. – Скажи мне об этом кто-нибудь, когда он родился, тогда бы я хоть что-нибудь понимала. Ведь годами тихонько сидел у себя в спальне!
Когда мать Боба пошла в туалет, Сэнди сунул Бобу письмо. Сказал, что это подарок на выпускной, только Боб должен открыть его, когда он будет один.
В разгар трапезы настроение у всех было приподнятое, но к тому времени, когда принесли десерт, мать Боба и Сэнди одолела угрюмость, навеянная, надо полагать, джином. Мать притихла, скрестив на груди руки, а Сэнди принялся отпускать в свой же адрес колкие, ехидные замечания, и его обычно насмешливые, добрые, но усталые глаза затуманились, как будто его одолевали мысли порочные. Принесли счет, Боб вызвался по нему заплатить, и, к его удивлению, никто этому жесту не воспротивился. Боб извлек вялую мать из выгородки и через ресторанный зал и парковку повел к “шевроле”. Устроив ее на заднем сиденье, сел за руль и завел машину. Сэнди стоял в свете фар, безуспешно пытаясь совместить пламя зажигалки с кончиком сигареты. Боб опустил стекло и спросил, что он делает, и Сэнди ответил:
– Я знаю место, которое подходит нам идеально.
– Мне нужно отвезти мать домой.
– Оставь ее, пусть отоспится. Вряд ли это в первый раз будет, когда она проснется в машине одна. И нам столько всего есть отпраздновать. – Он махнул в сторону центра. – Хочешь, я поймаю нам такси? Давай поймаю. Поймать?
Боб дал задний ход, и свет фар отступил от Сэнди.
На полпути домой мать Боба, совсем вдруг проснувшись, спросила:
– Почему ты мне не сказал?
– Что не сказал?
Она сидела, глядя на окружающий мир, а они ехали вдоль него, мимо.
– Ты думал, я что, расстроюсь? Будь справедлив, я все-таки уже пожила, Боб. Послушай, я вот о чем: можешь держать подробности при себе, но я о том, что мир пестрый, и все в нем к месту, и удачи вам обоим.
Сама мысль о том, что у Боба может быть что-то вроде романа с Сэнди, была настолько далека от его сознания, что он дотумкал, о чем мать толкует, только на следующее утро. За завтраком он попытался ее вразумить, но у нее голова болела с похмелья, и она явно не верила тому, что он говорит. В период между ее знакомством с Сэнди и ее смертью, пятнадцать месяцев спустя, она иногда справлялась, как поживает Сэнди.
– Ты же знаешь, я буду рада, если он к нам зайдет. Отчего бы тебе не пригласить его как-нибудь на ужин? Мы так смеялись с ним на твоем выпускном.
Письмо, которое Сэнди передал Бобу, оказалось пассивно-агрессивным, стабильно увертливым признанием в том, что сам он назвал “приверженностью особой дружбе”, но Боб в этом письме, при всей своей неискушенности, смог разглядеть что-то плотское, любовное. Боб совсем не был решительно против гомосексуализма, но он не разделял чувств Сэнди Андерсона и впал в растерянность, не зная, что же ему ответить.
Шли месяцы, они не обменялись ни словом. Боб из-за раскола страдал, он скучал по своему другу; ему было интересно, что тот читает. Поступив под руководство грозной мисс Огилви на первую свою библиотечную должность в северо-западном филиале Портлендской публичной библиотеки, он решил сообщить Сэнди эту новость, и Сэнди принял ее с искренним энтузиазмом. Он пригласил Боба к себе на ужин, и Боб с радостью согласился.
Сэнди открыл дверь, окутанный кухонными парами, со свисающей с губы сигаретой.
– Пирог с заварным кремом остывает, – сказал он.
Он привел Боба в свое логово, поставил пластинку Мартина Денни и недолго думая подкатил. Боб отпрянул, вытер рот и выразил свое нежелание; Сэнди посмотрел на него удивленно, почти с недоверием.
– Ты хочешь сказать, что не голубой? – сказал он.
– Да, это так.
Сэнди сел.
– Ты говоришь это потому, что не доверяешь мне? Потому, Боб? Я ведь голубой до кончиков пальцев на ногах.
– Да, я понимаю. Но нет, я говорю это не потому.
– Ха, – сказал Сэнди. – Все это время я был уверен, что ты он и есть.
Боб хотел было извиниться, но ощутил, что извиниться будет неправильно, нечестно и неправдиво, поэтому он сказал:
– Мне жаль, что мы друг друга не поняли.
Сэнди пожал плечами, на лице его отразилось разочарование.
– Эх, сколько времени я на тебя убил, – сказал он.
Бобу было больно узнать, что продолжительное внимание Сэнди к нему коренилось в чем-то ином, помимо приятельства. Сэнди, поняв, что Боба это задело, сказал:
– Прости, Боб. Я знаю, что веду себя, как говнюк. Но, видишь ли, ты должен понять, для меня это был сюжет. Я думал, что это начало чего-то, но теперь оказывается, что нет, и это нормально, но мне понадобится минутка, чтобы прийти в себя.
Они сели за пирог с заварным кремом, и Сэнди поведал Бобу, каково ему придется работать под началом мисс Огилви.
– Огилви – чудовище. Ее называют стервой, и в защиту тех, кто так считает, скажу, что она стерва и есть. Но в то же самое время она и венец творения, лучше ее никого нет. Она держит северо-западный филиал в наиежовейших рукавицах, оттого к ней благоволит высшее руководство, и оттого она получает все книжные новинки и периодику, раз в пять лет меняет ковровые покрытия, все перекрашивает, благоустраивает и прочее. На самом деле, Боб, возможно, тут тебе повезло. Суть в том, что Огилви не молодеет – как, впрочем, и все мы. Скоро она уйдет, и тот, кто заслужит ее рекомендацию, унаследует, скорее всего, королевство. Это тебе мой совет. Ты меня слушаешь?
– Да.
– Естественным движением всякого разумного молодого человека было бы пойти против нее. Это был бы правильный ход, потому что идеи ее замшели и никуда не годятся, и, правду сказать, ей давно уж пора в отставку; но, если ты хочешь добиться перемен долгосрочных, это будет ошибочный ход. Не дерись с драчуном, вот что я тебе говорю. Когда ее отправят на покой или когда она получит последнюю заслуженную награду, ты сможешь влезть в ее кованые сапоги и реформировать все дело.
Вечер сгущался, и Сэнди, мысленно оглядываясь назад, делался все сентиментальней.
– Всю свою жизнь я хотел остаться один в комнате, полной книг. Но потом случилось нечто ужасное, Боб, а именно то, что так оно и исполнилось.
– Но это как раз то, чего я хочу, – сказал Боб.
– Что ж, тогда придерживай свою шляпу, чудачок, потому что, похоже, тебе она тоже достанется.
Позже, когда он проводил Боба до двери и Боб протянул ему руку для рукопожатия, Сэнди посмотрел на эту его руку и произнес: “О мой бог”.
Боб больше ни разу не выходил на контакт с Сэнди, и Сэнди тоже не выходил на контакт с Бобом, что, на самом деле, было отлично, хотя Боб всегда думал о нем с нежностью и почти с восхищением. Бобу нравились в нем его вредность, его кусачесть, его ум и общий, антимирно нигилистический, настрой; но собственная относительная простота Бобу была утешительней, если это была простота, конечно.
* * *Бобу шел двадцать третий год, когда его мать внезапно вдруг умерла, оставив ему дом цвета мяты, которым безраздельно владела, купленный два года назад “шевроле” и сумму почти в двадцать тысяч долларов. Он не обременился чрезмерно ее уходом, но чувствовал себя одиноким из-за того, что не понимал, кем была его мать при жизни и с чего она вообще завела ребенка. Человеком она была ни в коем случае не плохим, но разочарованным и, соответственно, разочаровывающим, по крайней мере, так это ощущал Боб.
