Война - Селин Луи-Фердинанд

— Ты не представляешь, на что способна женщина в такой ситуации. Она, как выпущенная из клетки пантера, ее уже ничто не остановит... Каким же я был идиотом, что настоял на ее приезде сюда... Я думал, что все будет как прежде... Она же никогда такой не была... Не понимаю, что с ней случилось...

Он все осознал.

— Уверен, она начнет здесь обслуживать всех подряд. Ее повяжут и, разумеется, она тут же сдаст меня... потому что она изменилась, говорю тебе, и обязательно на меня настучит... А прикинь, что после ее вдруг решают вернуть в Париж, притом что перед отъездом я специально проинструктировал свою сестру. Вот это будет номер. Если только я там ее снова увижу, я сделаю для них прикроватный коврик, можешь не сомневаться, легавые получат от меня прикроватный коврик целиком из кожи, которую я сдеру с жопы Анжелы перед тем, как окончательно от нее избавиться.

И он двумя руками нарисовал у моих ног большой квадрат.

Все бойцы вокруг, за исключением агонизирующих, веселились, слушая, как он поливает свою подружку. Естественно, им было глубоко плевать на болтовню Каскада, в смысл его тирад никто не вникал, карты же куда интересней, а еще лучше целый день харкаться и выдавливать из себя по капле мочу в судно в ожидании весточки из тыла с новостями, что все идет хорошо и скоро наступит мир. Между тем пушки к 15 июля настолько приблизились, что стали уже серьезной помехой. Теперь в общей палате приходилось говорить очень громко, предельно громко, иначе названий карт было не слышно. Днем небо буквально полыхало, и даже когда ты закрывал веки, перед глазами продолжало маячить красное пятно.

На нашей улочке, к счастью, было поспокойнее. Поворачиваешь направо и где-то через пару минут выходишь к Лис. По дороге, с которой тянули бечевой суда, можно было пройти к другой стороне насыпей, обращенной к деревне, это было самое тихое место во всей долине. Поля, исполненный покоя зеленеющий склон, и на нем овцы. Мы с Каскадом садились и наблюдали, как они жрут траву. Канонады было практически не слышно. Над водой — тишина, судоходство отменили. Порывы ветра, сотрясавшие кроны тополей, словно раскаты смеха. Напрягало только, что свист птиц напоминал о свисте пуль. Но мы с Каскадом об этом не говорили. С тех пор, как появилась Анжела, меня не покидало ощущение, что Каскад находится, возможно, даже в большей опасности, чем я.

Направление вдоль дороги, с которой тянули бечевой суда, для перемещения войск не использовалось. Транспортный поток был перекрыт. Темная спокойная вода и сверху кувшинки. Солнце начинало сиять и тут же мрачнело из-за малейшего облачка. Слишком уж оно чувствительно к мелочам. Понемногу я стал приводить в порядок свои шумы, тромбоны — с одной стороны, закрываешь глаза — и вступают органы, а барабан — в такт ударам сердца. Если бы не постоянные головокружения и приступы тошноты, я бы приспособился, но мне еще с огромным трудом удавалось заснуть по ночам. Нужно думать о чем-нибудь приятном, расслабиться, отстраниться. Что тоже существенно утяжеляло мою жизнь. У Каскада, в отличие от меня, таких проблем и близко не было. Я бы с радостью согласился, чтобы обе мои ноги сгнили, только бы не мучиться с головой. Он этого не понимал, обычно бывает трудно понять, почему других на чем-то так клинит. А ведь даже тишина полей — это полная лажа для того, у кого постоянный грохот в ушах. С таким же успехом я бы мог предаваться музицированию. Может быть, страсти наподобие тех, что одолевали Л’Эспинасс, способны были сделать мою жизнь менее обременительной? Или же есть еще китайцы, которые получают удовлетворение от пыток.

Мне определенно не хватало чего-нибудь столь же безумного, чтобы избавиться от мучительной зацикленности на своей голове. Если бы я чем-то таким увлекся, у меня появилось бы занятие поинтересней. Нельзя сказать, что я совсем перестал что-либо соображать, но как только у меня хотя бы слегка подскакивала температура, со мной творилось что-то непонятное. К тому же я слишком мало спал, из-за чего мысли все время путались у меня в мозгу. Я не мог ничего тщательно обдумать и довести до конца. Именно это в каком-то смысле меня и спасло, если так можно выразиться, поскольку иначе для меня наверняка вообще все бы там и закончилось. Я бы не стал ничего откладывать. Позволил бы вмешаться Меконию.

— Сельские виды убаюкивают, — говорил Каскад, глядя на луга. — От них клонит в сон, хотя легашей и тут хватает. А у меня даже имя связано с лесом. На самом деле я никакой не Каскад, и фамилия у меня не Гонтран, меня зовут Жюльен Лессуан.

Вот такое признание он мне выдал. Прежде чем мы ушли. Он находился под впечатлением. На обратном пути мы предпочли обойти стороной переулок возле расстрельного загона. Выбрали тихие улочки, те, что рядом с монастырем. Правда и там мы не чувствовали себя в безопасности, тишина обманчива. Пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы отбросить сомнения и идти посредине мостовой.

— Глянем, что она делает, — сказал он.

Уже три дня мы не решались вернуться в Гиперболу. Поэтому мы сворачиваем на улицу, где мэрия, затем на ту, что ведет к монументальной лестнице, расходящейся подобно вееру в направлении центра с главной площадью посредине. Там мы ненадолго задерживаемся. Внимательно оглядываемся по сторонам, прежде чем двинуться дальше. Необходимо было все время помнить, что нас могут застукать, все-таки наши прогулки были не совсем законны. Больше других здесь шухер наводили бельгийцы. Их полицейские отличались особым рвением. Самые ушлые и упертые, они знали тут каждый закоулок.

На Большой площади вовсю кипела жизнь, привычная толкотня, плюс рыночные палатки теперь не сворачивали целую неделю, спрос рождал предложение. Домешник слева особенно выделялся, минимум три этажа и все отделаны резными изразцами, британский штаб. Нужно было видеть, какие авто оттуда выезжали, и какие расфуфыренные хлыщи выходили. Принц Уэльский появлялся чуть ли не каждые выходные. Говорят, он принимал там кронпринца, который пришел как-то в воскресенье попросить его на три часа прекратить огонь, пока будут хоронить мертвецов. Представляете, какой уровень.

И кого же мы там видим? В паре десятков метров от английского часового? С головы до ног обмотанную траурными лентами? Что вовсе не помешало нам ее узнать. Каскад на какое-то мгновение застывает на месте. Он думал. Оценивал обстановку.

— Видишь, Фердинанд, она ловит клиентов... Говорю тебе, она и английский учит...

Я в таких вещах не особо разбирался. Но, похоже, именно этим сейчас Анжела и занималась. Каскаду тут было над чем подумать.

— Если ты ее сейчас вспугнешь, когда она в таком возбужденном состоянии, то последствия могут быть самые непредсказуемые, Каскад! Лично я сваливаю...

— Погоди, не уходи. Мы ее застанем врасплох. Просто не говори ей, что я здесь. Иди один и напой ей что-нибудь в своем духе.

Мои опасения оказались напрасны. Анжела заливалась веселым смехом. Она уже обслужила трех офицеров накануне, и все трое были англичане.

—  Они были так великодушны. Я же занимаюсь этим от горя.

Так вот зачем ей потребовалась вуаль, бедняжка потеряла своего несчастного отца в Сомме, мало того, ее муж находился здесь, в госпитале Пердю-сюр-ла-Лис. Ведь Гонтран Каскад как раз и был ее мужем, и ее липовый пропуск это подтверждал. Так что все было законно, а британский офицер получал урок французского и моральное удовлетворение в придачу. Только что она заработала на них двенадцать фунтов.

— Ты же ничего не украла, — сказал я.

—  Нет, конечно, и они точно кончили, уверяю тебя, и все благодаря обрушившимся на меня несчастьям.

Со мной ей было весело, и я воспользовался этим, чтобы немножко ее потискать.

Мы договорились, что, если мне удастся все уладить, Каскад будет ждать нас в Гиперболе. И я не сплоховал. Не то чтобы я прямо обворожил Анжелу, но ко мне она была более расположена, чем к своему мужу. Подавальщицу Дестине, которая стала ее сменщицей и ученицей, она терпеть не могла. Что, впрочем, не мешало ей жить в ее каморке.