Франсуаза Саган - Слезинки в красном вине (сборник)
И крикнул «Водки!» так зычно, что вся терраса обернулась, кроме Шарля-Анри де Валь д’Амбрёна, окаменевшего на своем стуле.
Пять минут спустя явились дамы, и виконт отвел их в беседку послушать музыкантов. Играли Массне, который исторг у обеих белобрысых немок слезы одинаковой величины. Сидевший рядом с ними французский виконт выглядел задумчивым, неспокойным и, казалось, оценил предложение их родственницы Мари встретиться сегодня вечером попозже, в одиннадцать часов, на балу в казино. Он усадил дам в фиакр со своей обычной галантностью, но, к великому горю юной Брунгильды, не сжал ее руку, как делал это уже два дня подряд (заметив, надобно сказать, с большим неудовольствием, что обе дамы расположились в глубине коляски, предоставив своей дальней родственнице лишь откидную скамеечку). Хуже того, именно на Мари были устремлены его глаза, когда экипаж отъезжал, и именно ей, улыбающейся и внезапно помолодевшей против света, поскольку экипаж ехал прямо в сторону солнца, он долго махал рукой. Обернувшись, Брунгильда сама смогла убедиться в этом. В течение всей поездки тон разговора в фиакре был сухим, и обе белокурые дамы, вдруг ставшие бережливыми, даже язвительно упомянули цену комнаты, занятой француженкой.
– Что вы мне посоветуете?
На этот вопрос, заданный весьма озабоченным тоном, Мари де Кравель ответила коротким, почти беззаботным смешком и высвободилась из объятий своего кавалера. Было двенадцать часов, толпа оживленно вальсировала в летней ночи, и великолепное казино Баден-Бадена сверкало тысячью огней.
– Я посоветовала бы вам пригласить скорее мадемуазель Геттинген, нежели меня, – сказала она. – Но еще прежде посоветовала бы заказать мне оранжад, я умираю от жажды.
На Мари де Кравель было красивое, акварельного оттенка светло-серое платье с кружевами, благодаря которому ее взор становился прозрачно-зеленым, а талия еще более тонкой, и Шарль-Анри невольно спросил себя, как он мог ухаживать за другой женщиной, видя перед собой эту.
«Должно быть, жажда успеха и впрямь въелась слишком глубоко…» – подумал он с какой-то внезапной циничной гордостью. Но эта гордость быстро рассеялась, когда, проследовав за ней по тропинкам парка к украшенному гирляндами и почти пустынному буфету, он увидел, как она взяла свой стакан и, откинувшись назад, осушила его одним духом – жаждущая, веселая, беспечная. Только это он и любил в мире. «В том-то и загвоздка, – подумал Шарль-Анри. – Может, мы с ней и одной породы, но мы также и в одном затруднении». Он усадил ее на деревянный табурет в увитой зеленью беседке и наклонился к ней с решительным видом:
– Я должен серьезно с вами поговорить. Речь идет о важном для меня вопросе.
– Но я знаю, – сказала она, пытаясь не засмеяться, – знаю. Вы виконт Шарль-Анри де Валь д’Амбрён, жизнь жестоко с вами обошлась, вы всегда отдавали ваше сердце только бессердечным женщинам и сейчас хотите основать христианский очаг в своем замке в Дордони. Не так ли?
– Вы преувеличиваете, – возразил Шарль-Анри тихо, невольно краснея от стыда. – Я говорил не совсем это. Вы заводите атаку слишком далеко.
– Так это была атака? – спросила она. – Вы меня удивляете… Мне-то показалось, что я слышала стон раненого мужчины. Порядочного мужчины.
– Ах, я вас умоляю! – Шарль-Анри решился наконец. – Я вас умоляю, госпожа де Кравель. Кстати, как там ваш добрый кузен Вильгельм? Торговля в Мюнхене хорошо идет?
Мари перестала смеяться, и они молча переглянулись. Ей снова было сорок лет, и платье уже не казалось новым.
– Слава богу, да, – сказала она спокойно, помолчав мгновение. – Слава богу, торговля идет хорошо. Мы ведь оба в этом нуждаемся. Не правда ли?
Настал черед Шарля-Анри нервно отвернуться, пряча разрыв на своем изношенном пластроне. Она машинально подняла руку и заправила порванное место под фрак, тем самым словно становясь его сообщницей – и оба вместе это осознали. Переглянувшись, они с нежностью обменялись улыбками. «Нам больше нечего сказать друг другу», – подумал Шарль-Анри устало, но с непонятной ему самому радостью. Этот простой жест резюмировал все: и его собственную комедию, и то, что она ее понимала и была готова предоставить ему немедленную помощь. Впервые за долгое время Шарль-Анри смутно почувствовал, что взволнован. Хотя еще слабо сопротивлялся:
– Но, вообще-то… Представим себе, что я преуспел в своем предприятии с этой уже созревшей и слишком откормленной кобылой: ведь вы потеряете свой кусок хлеба!.. Давно вы учите этих дам светским манерам? Ну… пытаетесь?
– Полгода, – сказала она, состроив гримаску. – А вы? От кого вы обо мне узнали?
– От русских, – сказал он. – Парочка игроков… знаете?
– А! Варвара и Игорь… Они очаровашки, но повсюду говорят слишком громко.
Она растроганно улыбнулась, без всякой злобы. И Шарль-Анри оценил это. Поразмыслив, спросил:
– А насчет меня как вы догадались?
– О! – сказала она, откинувшись назад со смехом (и ей опять стало двадцать лет). – О, это просто! Я никогда не видела ни одного красивого мужчину, которому за двадцать лет попадались только бессердечные женщины. Такого не бывает. Ваша тактика основывается на нелепице, мой дорогой виконт. Поверьте мне, ее надо сменить.
Оба громко рассмеялись, встревожив юную Брунгильду, вальсировавшую неподалеку с каким-то уланом. Она метнула в их сторону, в темный угол, откуда доносился этот смех, разъяренный взгляд, которого они не видели.
– Вы не ответили на мой вопрос. Что бы вы стали делать, если бы я женился на вашей ученице? – настаивал Шарль-Анри (не замечая, что говорит о своем браке уже в сослагательном наклонении).
– О, для начала я бы сказала «уф!», – ответила Мари. – А потом, честно, понятия не имею. Прокляла бы вас и одновременно пожалела. Но скажите, это имение в Дордони тоже иллюзия?
– Отнюдь нет, – ответил Шарль-Анри в запоздалом порыве к респектабельности. – Только оно действительно в Дордони, то есть далеко от Парижа. Земли вокруг давно заложены, я так и не смог их продать.
– И вы взяли бы туда с собой Брунгильду? – спросила она, машинально восприняв то же сослагательное наклонение.
– Ну уж нет! – возразил Шарль-Анри с чрезмерной, внушенной ужасом твердостью. – Нет. Собственно, я никогда не встречал женщин, с которыми захотел бы там жить… Там или в другом месте, – добавил он. – Впрочем, в Париже я никогда не жил. Мне было бы невозможно…
Он оборвал свою фразу, попытался продолжить и умолк. Скрипки вдруг стали весьма опасны, и эта женщина, сообщница с прозрачными зелеными глазами и беззаботным смехом, чье лицо отметили нежные и сумасбродные воспоминания… эта женщина с безумным, но явно щедрым прошлым тоже стала очень опасна. Он попятился, когда она положила ладонь на его руку, и уже заранее отрицательно качал головой, даже прежде, чем она спросила:
– Но тогда… почему бы и нет? Я обожаю деревню!
Улыбка теперь была и в глазах Мари, а доверие, облегчение и веселость делали ее совершенно неотразимой. У Шарля-Анри почти не было сил сопротивляться этой улыбке. Но, возможно, он все-таки упустил бы свое счастье, если бы тут внезапно не появилась юная Брунгильда, застыв столбом возле их столика, словно вытесанная из того же несокрушимого дерева. Ее глаза полыхали, голос гремел.
– Кажется, сегодня вечером моя родственница забыла о своем возрасте, – заявила она по-французски, на сей раз, хотя бы по форме, без ошибок.
И тут Шарль-Анри с ужасом увидел, как улыбка вдруг исчезла с лица Мари; увидел, как она поспешно встала, слегка поклонившись и всячески показывая осознание своей вины и дурного поведения. Увидел, что она готова извиниться, и понял при этом, что не сумеет вынести, если она сделает это перед ним – ее природным защитником и будущим любовником.
– Полагаю, это вы забыли о своем, – сказал он, вставая в свой черед. – Ваш юный возраст уже не является достаточным извинением, мадемуазель Геттинген, – четко произнес он с язвящей почтительностью, – чтобы вы забыли о наших с мадам де Кравель летах. И уж в любом случае недостаточным, чтобы избавить вас от извинений. Так что я жду их, – закончил он резко (потревожив дух своего предка Эмери, брошенного Людовиком XV на пять лет в Бастилию за заносчивость).
Юная валькирия, ничего не знавшая об этом образцовом предке, колебалась, переминаясь без всякого изящества с ноги на ногу. «Как молодой медведь», – подумал рассеянно Шарль-Анри. Он не осмеливался посмотреть на Мари, но ему хотелось повернуться к ней и заключить в свои объятия – как можно скорее, теперь, когда за него решал кто-то другой, кто-то, кого он, Шарль-Анри, всю свою жизнь недооценивал и не слушал и кто, возможно, был в конечном счете всего лишь мелкопоместным сельским дворянчиком и гулякой, уважительным к приличиям, верным своей жене и скорым на гнев.
– Маменька… – начала девица, – матушка сказала бы…
