Майкл Каннингем - Избранные дни
Но, должно быть, там, где работала Кэтрин, были и другие машины, машины, которые умели покалечить. Он сделал усилие, чтобы их себе вообразить. Он увидел перед собой прессы и барабаны, через которые пропускают готовое платье. Подходит ли она близко к этим машинам? Может, и подходит. Откуда ему знать? Ей могли поручить заправлять корсажи и блузки в большой агрегат. Агрегат представлялся ему размерами с экипаж, белым, а не черным, с пастью, в которую пихали только что сшитые платья и блузки, чтобы он отглаживал и складывал их, извергая целые облака пара.
Наконец прозвучал гудок Лукас подождал, пока мимо пройдет Джек Уолш и скажет: «Порядок». Потом выключил машину и заторопился прочь. Он бежал по Ривингтон-стрит, прямо по мостовой, лавируя между подводами и экипажами.
Когда он добежал до здания компании «Маннахэтта», оттуда уже вытекала река девушек и женщин, и, судя по их виду, в тот день никаких несчастий не произошло. Он принялся разыскивать в толпе Кэтрин. Несколько раз он обманывался — они все были такими похожими в этих голубых платьях. Они проходили мимо по двое и по трое, негромко переговариваясь, потягиваясь, сжимая и разжимая кисти рук, и в конце концов он набрался смелости спросить одну из них, а затем и другую, не видели ли они Кэтрин Фицхью. Ни одна, ни другая такой не знали. В швейном цеху трудились сотни девушек, и знакомы с ней были только те немногие, которые работали по соседству. Издалека Лукас заметил в толпе Эмили Хофстедлер, пухлую и беззаботную, непристойно над чем-то смеющуюся с подругой, но заговаривать с ней не стал. Он не будет с ней разговаривать ни о чем, а особенно о Кэтрин. Он спросил про Кэтрин еще у одной девушки, потом еще у одной. Некоторые в ответ улыбались и пожимали плечами, некоторые хмурились, а одна молоденькая темноволосая спросила: «А я не подойду?» Ее тут же со смехом утащили за собой подружки.
И тут он увидел ее. С ней была другая женщина, постарше, которая зачесала назад свои жидкие седые волосы и шла вытянув голову вперед, будто ее лицо спешило больше, чем остальное тело.
Лукас подошел к ним поближе и позвал:
— Кэтрин!
— Привет, Лукас, — сказала она, с безукоризненным терпением глядя на него.
— Как твои дела? Хорошо?
— Вполне. А твои?
Ну как на это ответить?
— Отчего бы я стал молиться? И благоговеть и обрядничать?
— Лукас, познакомься, это моя подруга Кейт.
Пожилая женщина наклонила голову.
— Кейт, это Лукас. Он брат Саймона.
— Сочувствую твоей утрате, — сказала Кейт.
— Спасибо, мэм.
— Ты хотел проводить меня до дому? — спросила Кэтрин.
— Да, если можно. — Он с трудом удержался, чтобы не схватить ее за руку.
— Кейт, похоже, у меня появился провожатый. Так что до завтра.
Пожилая женщина опять наклонила голову.
— До свидания, — сказала она. Ее лицо двинулось вдоль по улице, за ним последовало и тело.
Кэтрин встала подбоченившись.
— Лукас, хороший ты мой, — проговорила она.
— У тебя все в порядке.
— Как видишь.
— Ты позволишь пройтись с тобой?
— Я должна продать миску.
— Где она.
— У меня в сумочке.
— Не продавай миску. Оставь себе. Пожалуйста.
— Если хочешь, пойдем со мной.
Она пошла по улице, он пристроился сбоку.
Как ему было сказать ей? Как было сделать так, чтобы она поняла?
— Кэтрин, машины опасны, — сказал он.
— Могут быть опасными. Поэтому с ними надо быть осторожным.
— Опасны, даже если быть острожным.
— Но ведь быть осторожными — это самое большое из того, что мы можем сделать, правда?
— Ты больше не должна ходить на работу.
— В таком случае, мой дорогой, куда прикажешь мне ходить?
— Ты ведь можешь шить дома, да? Можешь брать заказы.
— А ты знаешь, сколько за них платят?
Он не знал, сколько за что платят, кроме его собственной работы, да и это-то узнал, только когда ему заплатили. Он шагал рядом с ней. Они вместе прошли через Вашингтон-сквер. Он нечасто здесь оказывался. Площадь лежала за пределами его мира; она не была предназначена для мальчишек вроде него. Вашингтон-сквер, как и Бродвей, была частью города в городе. Она лелеяла свой зеленый и пестрый покой, обрамленный дальними огнями, была местом, где прогуливались мужчины и женщины в платьях и пальто, где хромой нищий играл на флейте: где листья деревьев казались резным узором на фоне неба и пожилая женщина продавала с деревянной тележки мороженое; где ребенок размахивал алым флажком, который бился и развевался на ветру вразнобой с мелодией флейты, а флейтист в ответ флажку выставлял кончик рыжеватой бороды. Лукас пытался не отвлекаться на красоту площади. Он пытался оставаться самим собой.
— Куда мы идем? — спросил он у Кэтрин.
— К одному человеку, которого я знаю.
Миновав площадь, они подошли к магазину на Восьмой улице. Это скромное заведение помещалось в полуподвале и называлось «Гайя Импориум». В витрине магазина торчали на шестах две шляпки. Одна розовая атласная, другая — из жесткой черной парчи. Под ними на подушечках выцветшего синего бархата были выложены браслеты и серьги, они поблескивали, отважно сигнализируя о своем поражении.
Кэтрин сказала:
— Подожди здесь.
— А с тобой нельзя?
— Нет. Лучше я пойду одна.
— Кэтрин.
— Да?
— Пожалуйста, можно мне сначала взглянуть на миску?
— Конечно можно.
Кэтрин открыла сумочку и достала миску. Она казалась очень яркой в вечернем свете, противоестественно яркой. Она могла бы быть вырезанной из жемчуга. Вытянувшиеся по кромке странные символы — голубые завитки и кружки — притягивали к себе взгляд, подобно языку, настаивающему на своей непреложности в мире, который утратил умение понимать изложенное на нем послание.
— Ты не должна ее продавать.
Лукаса охватило минутное желание выхватить миску у нее из рук, прижать к своей груди. На мгновение ему показалось, что если будет утрачена миска, потеряется что-то еще, что-то такое, в чем они оба с Кэтрин нуждались, но чего никто им больше не предложит.
Она сказала:
— Продать-то ее я как раз и должна. Я быстро.
Она зашла в магазин. Лукас ждал. Что еще ему оставалось делать? Он стоял перед витриной, наблюдая, безмолвную жизнь шляпок и украшений.
И вот Кэтрин вышла наружу. Она устало поднялась по ступеням. Лукас вспомнил об усталости, одолевавшей его мать. Подумал, станет ли ей лучше теперь, когда музыкальной шкатулки больше нет.
Кэтрин сказала:
— Пятьдесят центов. Больше она мне не давала.
Она протянула ему монеты. Он хотел этих денег, они были ему необходимы, но он не мог заставить себя их взять. Он стоял молча, опустив руки.
Кэтрин сказала:
— Ты, наверно, заплатил больше. Но это все, что мне за нее дали.
Он не мог ни пошевелиться, ни сказать хоть слово.
— Не ругай меня, — сказала она. — Мне там несладко пришлось. Не люблю, чтобы со мой обращались как с воровкой.
И это из-за него. Он заставил ее унижаться. Он представил себе Гайю из импориума. Она, подумал он, должна быть невероятно тощей, с кожей цвета свечного воска. Она, он знал это, взяла миску в руки и разглядывала ее алчно и презрительно. Она назвала свою цену непререкаемым тоном человека, привыкшего покупать и продавать краденое.
Лукас сказал:
— Прядильщица ходит взад и вперед под жужжание большого колеса.
Он не отдавал себе отчета, громко или тихо он это сказал.
Кэтрин замялась.
— Ты никогда раньше не повторялся, — сказала она.
Откуда ей было об этом знать? Она что, слушала его, слушала всякий раз, когда он говорил как книга? Если да, то она и виду не подавала.
Он больше не мог сдерживать себя:
— Невеста оправляет белое платье, минутная стрелка часов движется медленно.
Кэтрин моргнула. У нее заблестели глаза.
Она спросила:
— О чем тебе рассказывал Саймон?
О чем ему рассказывал Саймон? Ни о чем. Он пел все те же старые песни, дразнил Лукаса малявкой, тайком ходил к Эмили.
Лукас ответил:
— Девять месяцев прошло в родильной палате.
Кэтрин уронила деньги к ногам Лукаса. Одна монетка прокатилась и легла у самого носка его ботинка.
— Подними и отнеси домой, — сказала она. — Мое терпение скоро лопнет.
— Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее.
Кэтрин заплакала. Плач охватил ее подобно судороге. Какое-то мгновение она стояла, глядя перед собой, одна-единственная слеза прокладывала себе извилистый путь по ее щеке, а в следующее мгновение лицо ее сморщилось и слезы потекли ручьем. Она закрыла лицо руками.
Он не мог сообразить, что сделать и что сказать. Он тихонько дотронулся пальцами до ее плеча. Она порывисто отстранилась.
— Оставь меня, Лукас, — всхлипнула она. — Пожалуйста, оставь меня в покое.
