Виктор Пелевин - П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана
Но Лена уже пришла в себя.
— Ладно, — сказала она. — Петь не надо?
— Тебе нет, — ответил дядя Петя. — А девчатам еще как. Вера, за музыку сегодня ты отвечаешь. Давайте не мур этот, а что-нибудь лирическое. Ну или сами решите. Успокоилась?
Вопрос был к Лене.
— Успокоилась, — ответила Лена. — А можно мне сегодня два укола? Для верности?
— Для верности кому? — спросил дядя Петя и хихикнул.
Лена пожала плечами и сделала холодное лицо.
Дядя Петя посмотрел на майора.
— Я за каждую ампулу расписываюсь, — сказал майор. — Число, дата. Хотите, под свою подпись.
— Подпишу, о чем разговор, — согласился дядя Петя. — Видишь, девушка нервничает. Вдруг Михаил Семенович попросит встать богомолом, а она не сможет. Чтоб не оплошать, хе-хе…
Если первый укол всегда напоминал Лене включившийся в затылке прохладный фонтан, второй оказался похож на порыв арктического ветра, который мгновенно превратил всю воду в фонтане в маленькие кристаллики льда. Лена сразу же поняла, что у нее есть вторая пара ног и ухо тьмы. Ощущение было очень отчетливым, и ей потребовалось сосредоточить всю волю, чтобы убедить себя в том, что это обычная после укола соматическая галлюцинация.
— Девчат, — сказала она, пряча вторую пару ног за первой, — вы только не смотрите, когда Ботвиник придет. Ладно?
— Хорошо, — ответила за всех Ася и ободряюще улыбнулась.
Богомол появился перед Леной вскоре после того, как она залезла на тумбу и взялась руками за верхний малахитовый блок. В этот раз его голова была видна гораздо отчетливей, чем обычно, и Лена даже заметила маленькие щербинки на антеннах, которые торчали из области центральных глаз. Зато реальный мир — малахитовый зал и стоящие на тумбах подруги — теперь казался расплывчатым и приблизительным.
Богомол сразу перешел к делу, словно прошлый разговор и не прерывался.
— Чтобы стать одной из нас, — сказал он, — ты должна будешь сделать вот это…
И три его центральных глаза показали Лене мультфильм с жутким, но несомненным содержанием, в то время как два больших фасетчатых глаза внимательно следили за ее реакцией.
Лена была готова к чему угодно, но не к этому.
Теперь она поняла, что богомол имел в виду, когда говорил о выходе за границы человеческой этики. Он, оказывается, ничуть не преувеличивал.
— Никогда, — сказала Лена.
— Я не заставляю, — ответил богомол.
— Нет, — в ужасе повторила Лена. — Этого сделать я не смогу никогда.
— В мире богомолов такие законы.
— Ты хоть понимаешь, что ты сейчас предложил? — спросила Лена. — Ведь это зверство.
— Это не зверство, — ответил богомол веско. — Это насекомство. У нас так принято почти полмиллиарда лет. И не только у богомолов, кстати.
— А у кого еще?
Голова богомола приблизилась почти вплотную, и его большие фасетчатые глаза заглянули Лене глубоко в душу.
— Например, у pisaura mirabilis. У них во время любовного слияния самка поедает муху, пойманную для нее самцом. А у oecantus niveux самка высасывает соки из особой железы в теле самца. Самка cardiacephala myrmex ест отрыгиваемую самцом пищу прямо у него изо рта — из этого, кстати, через двести миллионов лет произошел ваш человеческий поцелуй, только люди, как всегда, убрали содержательную часть и оставили один пиар. У богомолов просто самый радикальный подход к проблеме…
— Откуда ты знаешь латинские слова? — спросила Лена.
— Это не я. Все это знаешь ты.
— Я никогда ничего подобного даже не слышала.
— Как-то раз ты случайно пробежала глазами статью на эту тему, — сказал богомол, — и твой мозг все запомнил. Ты просто не в курсе, что ты это знаешь. С богомолом такого никогда не может произойти.
Вдруг богомол исчез, словно его что-то спугнуло.
А в следующую секунду Лена увидела входящего в малахитовый зал Михаила Ботвиника.
* * *С Ботвиником были два обычных телохранителя в двубортных костюмах и дядя Петя, который успел к этому времени переодеться в черную майку с надписью:
AdihitПод ней был адидасовский треугольник, разбитый на полоски, только этих полосок было не три, а две, из-за чего треугольник походил на гитлеровские усы щеточкой.
Телохранители остались у дверей, а Ботвиник и дядя Петя вошли в зал. Ботвиник что-то доказывал дяде Пете, продолжая начатый за дверью разговор:
— …поэтому и говорю, что роспись пидорская. Чистейший пидор. Он и в стихах про это писал. Я, правда, не помню точно, в молодости читал. Ну вот был у него, например, стих, где он сначала гречонка пялит, как лорд Байрон. А потом ножиком его чик… С таким сверхчеловеческим хохотом…
— Это где? — спросил дядя Петя.
— Ну как там, — Ботвиник наморщился, вспоминая. — «И тогда я смеюсь, и внезапно с пера мой любимый слетает Анапест…» Вообще-то пидор тут только Анапест, автору не предъявишь. Но по другим стишатам можно и предъявить. Его маленькие девочки не интересовали, он только вид делал. Чтоб люди не поняли, кто он на самом деле, пять-восемнадцать, вон галка полетела… У дворян ведь тоже своеобразный кодекс чести был.
— Не знаю, — сказал дядя Петя. — Если уж стихи, то я больше Есенина люблю.
— А его-то за что?
— За стиль, — ответил дядя Петя. — «Шардоне ты мое, шардоне…» Божественно.
Ботвиник перекрестился и сплюнул.
— Знаешь, как Оскар Уайльд говорил? Стиль — последнее убежище пидараса.
— Наверное, — робко согласился дядя Петя. — А что, лорд Байрон действительно греченков… греченят… того?
— А ты думал, — ответил Ботвиник. — И дневник вел. Ладно, я тебе не лектор из общества «Знание».
Он обвел взглядом комнату и увидел Лену.
— Привет, зеленая! — сказал он с улыбкой. — Вот, пришел, как обещал. У меня полчаса.
Дядя Петя из-за спины Ботвиника сделал страшные глаза и качнул подбородком вниз. Лена поняла, что ей следует спуститься с пьедестала. Она постаралась сделать это с максимальным изяществом. Спрыгнув на пол, она гимнастически спружинила и присела в вежливом, но полном достоинства реверансе.
— Ну ты скачешь, зеленая, — пробормотал Ботвиник.
— Я пойду тогда, — сказал дядя Петя, — вы тут сами разберетесь. Девчат, музыка!
Он пошел к дверям. Вера запела «Колеса любви», а Ася с Кимой замурлыкали, изображая инструментальное сопровождение, — это был давно отработанный номер, где Лена пела на второй голос. Сейчас она молчала, но и без нее получалось неплохо.
Ботвиник снял халат, оставшись в одних трусах — черных «боксерах», как и положено последнему русскому мачо. Лена увидела на его плече татуировку — знаменитую летучую мышь.
И тут богомол вернулся.
Ботвиник, конечно, ничего не заметил. Лена уже понимала, что может беседовать с богомолом у него на глазах, и Ботвиник об этом даже не узнает. Больше того, ее общение с богомолом шло на таких скоростях, что за время, которое потребовалось Ботвинику, чтобы подойти к ней и взять за руку, они успели обсудить довольно многое.
Сперва богомол приблизил к ней свою голову, и три его центральных глаза повторили мультфильм о том, что ей следует сделать.
Теперь это уже не казалось Лене таким страшным.
— А почему именно голову? — спросила она.
— Это общий закон мироздания, — ответил богомол. — Поедание самца всегда начинается с отрывания головы любым доступным методом. А то ты не знаешь, хе-хе, у вас же этому все женские журналы учат. И потом, с физиологической точки зрения это улучшает секс. Когда удаляются тормозные механизмы, амплитуда рефлекторно-спазматических движений становится максимальной. Например, если блокировать у лягушки высшие нервные центры, она самопроизвольно начнет совершать копулятивные фрикции. Негры до политкорректности тоже считались хорошими любовниками, потому что не так загружены тормозными программами, то есть они в хорошем смысле слова безголовые. Отрывание головы — это метафора, которая в мире богомолов воплощается через буквальную реализацию…
— Где ты только так говорить научился, — пробормотала Лена. — Откуда ты, например, знаешь слово «метафора»?
— Я ведь уже объяснял один раз, — ответил богомол. — Все эти слова знаешь ты, а я ими просто пользуюсь.
— Я половины того, что ты говоришь, даже не понимаю, — сказала Лена. — Это точно не из моей головы.
— У тебя есть компьютер? — спросил богомол.
— Есть, — сказала Лена.
— Как ты думаешь, ты узнаешь все картинки, которые на нем можно найти?
— Нет конечно.
— Вот и здесь тот же случай. Не отвлекайся. Решай быстрее.
Лена почувствовала, что действительно пора определяться: Ботвиник уже вел ее к дивану.
— Мне бы с девочками посоветоваться, — сказала она богомолу и поняла, что требует невозможного.
Но, как ни странно, невозможное оказалось возможным: все три подруги одновременно возникли в нижней части ее поля зрения — словно телевизионные сурдопереводчицы, переводящие сразу на три глухонемых языка. Вера пела про колеса любви, Кима изображала музыку, а Ася смотрела прямо на нее, перебирая губами только для вида.
