Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома
Я так внимательно слушала Грету, что даже разжала кулаки. Но теперь они сжались еще сильнее, когда я подумала про миссис Альфонс с ее дурацкой химической завивкой в мелкие кучеряшки. С чего бы миссис Альфонс так волнуют мои отношения с Финном? Ей что — больше нечем заняться?
— Я тебе говорю, чтобы ты знала, в какое положение ты ставишь маму. И что все уже в курсе.
— Кто «все»? — вырвалось у меня, хотя я и не собиралась ничего говорить.
— Ну, если ты думаешь, что миссис Альфонс ничего не сказала Кимми, то ты глубоко ошибаешься. А если ты думаешь, что Кимми не разболтает об этом в школе, то ты, опять же… ну, в общем, понятно.
Кимми Альфонс училась со мной в одном классе. Самая обыкновенная девочка, ничего выдающегося. Я вообще о ней не вспоминала, пока Грета не упомянула ее в разговоре.
— Ладно, беги встречайся со своим разлюбезным дядюшкой Финном. Желаю приятно провести время!
Я не могла допустить, чтобы за Гретой осталось последнее слово. Не могла допустить, чтобы она испортила мне все воскресенье и лишила меня моей радости.
— Да что у нас может с ним быть? Все знают, что дядя Финн гей.
Я обернулась, чтобы посмотреть на реакцию Греты. Ведь я наверняка ее уела, и мне хотелось увидеть, как поблекнет ее улыбка. Только улыбка не поблекла. Наоборот, сделалась еще шире.
Выждав пару секунд, Грета произнесла:
— Я и не говорила, что Финн тебя любит. Я сказала, что ты влюблена в него.
Ну что можно на такое ответить? Ничего. Как всегда.
В тот день мы с Финном ходили в музей «Клойстерс». Я приехала в город на электричке. Финн встретил меня на Центральном вокзале, и мы пошли. «Клойстерс» всегда был нашим любимым местом. Всегда. Обычно мы приходили туда рано утром или совсем под закрытие, когда там мало народу. В такое время в «Клойстерсе» гораздо лучше, чем в любой картинной галерее или в том кинотеатре в Гринвич-Виллидж, где крутят старые фильмы. И даже лучше, чем в кафетерии «Хорн и Хардарт», где стоят автоматы, куда можно бросить монетку, и тебе выдадут порцию горячей еды, как в сериале «Джетсоны».
«Клойстерс» был лучше всех, потому что, войдя в музей, ты переносишься в другое время. «Клойстерс» — маленький островок Средневековья посреди Манхэттена. И это не просто фигура речи. Здание музея собрано из фрагментов нескольких средневековых монастырей, вывезенных из Франции в Нью-Йорк буквально по одному кирпичику. Даже вид из окон музея как нельзя лучше подходит ко всей атмосфере, потому что Рокфеллер скупил всю землю на том берегу реки, чтобы ее не смогли застроить. Может быть, даже Рокфеллеру нужно было иногда сбежать куда-нибудь из своего времени.
Я очень старалась не думать о том, что сказала мне Грета, но такое не забывается. Так что сестре все-таки удалось испортить мне день. Я старалась не подходить слишком близко к Финну, старалась не улыбаться все время. Только это не помогло. Может быть, Грета права. Может быть, я и вправду какая-нибудь ненормальная извращенка.
В тот день мы с Финном почти не разговаривали. Просто бродили молча по каменным коридорам. Я размышляла о том, как, наверное, здорово быть монахом. Из тех, кому по уставу запрещено разговаривать. Я представляла, как мы с Финном сидим в большом каменном зале вместе с другими монахами. И все молчат, все заняты делом: сосредоточенно иллюминируют миниатюры и буквицы в манускриптах тончайшими чешуйками золотой фольги. Время от времени мы с Финном отрываемся от работы и смотрим друг на друга через весь зал, не произнося ни слова. Но все равно слышим друг друга. Я часто представляла себе такие картины про нас с Финном. Такая у нас с ним была любовь. Так я себя убеждала. В этом нет ничего ненормального и непристойного. Ведь все происходит совсем в другом времени, где я — не совсем настоящая я. Или даже совсем не я.
Но я никогда не смогу стать монахом. Это попросту невозможно. Как невозможно перенесись в прошлое или вернуть Финна. Чтобы стать монахом, надо быть мужчиной. И верить в бога. У меня никогда не получится ни того, ни другого. Добрый и милосердный бог не стал бы создавать болезнь, которая убивает таких прекрасных людей, как Финн. А если он все-таки создал такую болезнь, то мне как-то не хочется поклоняться такому богу.
В тот день в «Клойстерсе» мы с Финном сидели на каменной скамье в самом дальнем углу полутемного каменного зала, и Финн спросил, как я себе представляю, что происходит с людьми после смерти. Я тряхнула головой и сделала вид, что не расслышала. Иногда я так делала с Финном. Притворялась, что плохо слышу, — чтобы он подошел ближе. И он подходил и наклонялся ко мне близко-близко. Вот и в тот день в «Клойстерсе» Финн придвинулся ко мне по скамейке, обнял меня за плечи и повторил вопрос.
— Что происходит со всеми нами? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.
Я пожала плечами и сказала, что ничего. Ничего с нами не происходит. Все просто кончается и погружается в черноту.
Финн серьезно кивнул.
— Да, я тоже так думаю.
Если бы я тогда знала, что он спрашивает о себе, я бы что-нибудь выдумала. Сочинила бы что-то хорошее о самой прекрасной вечности для Финна.
В ту субботу я взяла с собой в лес письмо Тоби. Ветки деревьев гнулись под тяжестью снега, который мог обвалиться в любую секунду, и от этого лес казался не то чтобы опасным, но каким-то тревожным и зыбким. Я шла вдоль ручья, покрытого тоненькой корочкой льда, и прислушивалась, не раздастся ли вдалеке волчий вой. Я сложила ладонь лодочкой, поднесла ее к уху и закрыла глаза. Слушала, слушала, но ничего не услышала. Вообще ничего.
Я перечитала письмо несколько раз подряд. Уже стало ясно, что сегодня мне не сбежать из настоящего. Даже в сапогах, которые купил мне Финн. Даже с мыслями о соколах в голове. Как будто в самом существовании Тоби на этой земле заключалась колдовская сила, державшая мои мысли в «здесь» и «сейчас».
Я была твердо уверена, что не стану с ним встречаться. Но теперь призадумалась. Может, нам все-таки стоит встретиться? Может быть, он из тех, кто понимает? Может, я тоже могу быть загадкой? Может быть, я приду на эту встречу и смогу быть такой, как мне нравится?
16
Секция D, стр. 26!
Это было написано на конверте, который соседка, миссис Джански, опустила в наш почтовый ящик утром в воскресенье. В конверте лежала газета. Вчерашний номер «Нью-Йорк таймс». Мои родители «Таймс» не читают. Они читают «Нью-Йорк пост», причем только по воскресеньям. Так что если бы не любопытная миссис Джански, которой давно пора оторвать нос на базаре, то у нас дома никто бы и не заметил этой статьи про портрет. И он бы остался висеть, где ему полагалось. Над камином в гостиной.
Конверт нашла Грета. И Грета же прочитала нам эту статью. Она позвала всех в гостиную. Я была у себя, одевалась к выходу. Неожиданно мне позвонила Бинз. Сказала, что они с подружками собираются прошвырнуться по торговому центру, и спросила, не хочу ли я пойти с ними. Я сразу подумала, что без мамы тут не обошлось. Наверняка она поговорила обо мне с мамой Бинз. Разумеется, я не хотела никуда идти. Но мама стала меня убеждать, что мне будет полезно развеяться, а если я буду все время отказываться, когда меня куда-нибудь приглашают, то меня перестанут приглашать и я останусь вообще без друзей. Поэтому я перезвонила Бинз и сказала, что пойду. Просто я знаю маму. Если бы я не пошла, она бы потом вспоминала об этом еще очень долго. И было еще кое-что, что подвигло меня на выход. По воскресеньям у нас в кинотеатре проходит ретроспективный показ фильмов, получивших «Оскара» за последние несколько лет. На этой неделе шел «Амадей», который мы дважды смотрели с Финном. Собственно, поэтому я и сказала «да».
После той репетиции в день отменившейся вечеринки Грета еще больше замкнулась в себе. Мне очень хотелось узнать, что ей сказал мистер Небович, когда они уединились у него в кабинете, но я знала, что спрашивать бесполезно. Если ей захочется рассказать, она сама заведет об этом речь, когда сочтет нужным. То есть, скорее всего, никогда. И вряд ли ее собеседницей буду я.
В то воскресное утро Грета усадила нас всех на диван, а сама встала перед портретом, повернувшись лицом к нам. Кстати, Грета оказалась права. Теперь, когда портрет висел в гостиной, действительно стало немного страшновато туда заходить. Мы перестали сидеть вечерами перед камином. Никому не хотелось находиться поблизости от портрета. Теперь мы сидели на кухне или расходились по своим комнатам. Папа обычно скрывался в маленьком кабинете, оборудованном в смежном с кухней чуланчике. А маме вообще никогда не сиделось на месте. И до портрета, и после.
Но в то утро Грета позвала нас всех в гостиную, и нам пришлось сесть прямо напротив портрета. Грета стояла, слегка наклонившись влево и уперев левую руку в бок. А в правой держала газету.
