Михаил Веллер - Легенды Невского проспекта (сборник рассказов)
Вот же падла на нашу голову, думают несчастные стажеры, но возражать боятся.
А сержант-борец, подкрутив гайки подчиненным, идет отдохнуть на свежий воздух. И к десяти не возвращается. И к завтраку не возвращается.
И вообще не возвращается.
И председатель землячества с ненавистью прикидывает, сообщать ли ему в консульство и куда надо о ЧП, или лучше подождать еще, может, все само утрясется... придет, скотина. Очень нужны ему пятна и накладки в послужном списке – студентам-то что, а у него служба! у него своя карьера! все сволочи эти интеллигенты, и армия им не поможет. Вот отдай хорошего парня в университет – и пиши пропало. Разложит его это гнилье!
А наш борец вечером поглядел на часы и старательно высчитал, что вполне успеет сесть на автобус и погулять чуток по центру Парижа. Он с крестьянским здравомыслием рассудил, что французского он не знает, завтра же на первом занятии это выяснится, и его, уличенного во французской непригодности, антикоммунисты-французы вернут к черту отправителю: чего это вы нам подсунули? Семь бед – один ответ, так надо ж пока попользоваться чем можно. Не зря ж он здесь. Что друзьям-то расскажет? Вообще ему было на все на это наплевать, он был мастер спорта, и его всегда возьмет любое спортобщество. А в Париже его интересовали исключительно парижские проститутки, французская выпивка и плюнуть вниз с Эйфелевой башни. Такая скромная программа-минимум. Более ему о славной столице Франции все равно ничего не было известно.
Он пришел на остановку, спросил у подошедшего автобуса: «Париж?» Ему ответили – ла-ла-ла, Париж! Он доехал, похоже, до центра, и начал пешую прогулку. Комплексами он не страдал, нервная система отличалась тренированной стабильностью, и обалдения от заграницы он никакого не испытывал. Скорее, раздражала – говор кругом дурацкий, выпендриваются. Так что из ощущений присутствовало только, что подобает случаю выпить.
Увидел вывеску «Ресторант» – вот и остограмимся! Народу нет, помещение маленькое: клетчатые скатерки, настольные лампы – скромный такое ресторанчик; гадюшник, а чистенько. То, что надо. Сел и сказал гарсону: «Коньяк». Гарсон принес рюмку. Он сглотнул рюмку, придержал гарсона за рукав и изобразил пальцами, что он подразумевает под словом «коньяк». Гарсон сказал: «Ви, мсье», и принес двойной коньяк. Он сглотнул двойной – шестьдесят-то граммов! лягушатники! – придержал гарсона за рукав, и стал втолковывать этому недоумку, что имел в виду бутылку, черт возьми! Что он – за рюмкой из эдакой дали приперся? И что-нибудь закусить.
Гарсон склонил птичью голову и начал чирикать. Наш борец раздраженно нарисовал на меню бутылку и ткнул вразумительный рисунок ему в лицо, пристукнув по середине стола: чтоб, мол, вот такая была здесь!
Гарсон сделал уважительное лицо и притаранил бокастый темный пузырь, весь в паутине. Наш понял, что залетел в паршивого пошиба забегаловку, где норовят сбыть чужаку завалящий хлам, неликвиды. Зараза! Хрен с ним... Обтер пузырь салфеткой, сунул ее грубо гарсону – твоя вообще-то работа! Гарсон благоговейно распечатал, повертел перед борцом на тарелочке вынутую пробку с буквами, и налил в большой бокал на самое донышко. Наш с улыбкой наложил свою лапу на его ручку и долил доверху. Гарсон выпучился и пискнул. Эх! Наш шарахнул, крякнул, понюхал скатерть и пощелкал пальцами – неси жрать. Гарсон дернул кадыком и показал меню – что, мол, прикажете? Тот – пальцем в гущу строчек: раз, два и три – это неси! Однова гуляем! И получил под нос яства: спаржу, устрицы и лягушачьи лапки.
Отодвинул он эту дрянь, пригорюнился, и стал думать, как по-французски «мясо». Мясо он не вспомнил, и стал вспоминать «хлеб». А за соседним столиком изящная дама кушает что-то вроде мясной подливки. Пахнет ничего, съедобно. Наш тычет в направлении этой подливки и растопыривает четыре пальца – неси, значит, четыре порции, как-нибудь подхарчимся.
И начал он пировать по-французски: выпьет – закусит – посмотрит по сторонам. Сейчас еще захмелимся – и пойдем пошарим, где тут девчонки есть.
А дама поглядывает на него, и вроде даже мельком улыбается. А ничего, в общем, дама. Одета простовато, но смотрится ничего. И не старуха еще, лет так на вид тридцати пяти, в самом соку. Еще драть да драть такую даму. А чего она одна, спрашивается, в кабаке сидит? И винище трескает!
Неплохо бы с дамой и заговорить, но кроме слов «пардон, мадам» ничего абсолютно же в голове не пляшет. И он ей ласково улыбается. А она ему, после третьей кажется, начинает глазки строить.
А коньяк оказывается весьма забористым. Еще бы не забористый, он столетней выдержки. И наш начинает пальцами по столу показывать, что, значит, хорошо бы потом прогуляться вместе. Все будет благородно, не сомневайтесь. А дама посмеивается. Это выглядит она на тридцать пять, а на самом деле там сидит хороший полтинник. А наш парняга похож на Жерара Депардье, только лицом куда свежей и проще, и корпусом стройнее; и смотрится он на фоне парижских заморышей и вырожденцев очень даже и очень ничего. Настоящим мужчиной смотрится.
Он как-то пытается придать лицу французское выражение и залучить даму за свой столик. Дама поперхивается своей подливкой и двигает подбородком – фасон блюдет. Он хочет истолковать этот жест в свою пользу как приглашение, сгребает свое добро и переселяется к ней: наливает ей полфужера коньячку для знакомства. Дама хохочет и спрашивает, судя по интонациям, а есть ли у него деньги. Порядок; не волнуйся – не обманем, за ужин плачу я. И, зная культурное обращение и галантность, целует даме ручку. Похоже, договорились.
Гарсон подает счет, борец разбирает цифру, и у него делается лицо, будто задавил его противник тяжелой весовой категории: багровое и неживое. Просто его дубиной по темени оглоушили. О существовании таких цен в природе его не извещали даже университетские профессора. Ресторанчик из недешевых оказался – столетним-то коньячком на Елисейских полях поужинать.
Он пересчитывает свою ничтожную наличность: срочно линять надо, пока полицию не вызвали. Дама делает успокаивающее движение и вынимает из сумочки кошелек. Ат-лично! Это гусары денег не берут, а мы служили в других войсках: хочешь мужика – так поставь ему выпить, нормально; хоть и француженка, но с пониманием баба оказалась.
Она сажает его в шикарный белый ситроен – ни хрена себе! вот это заклеил! – и он прихватывает ее за ляжки прямо тут же. Она смеется, бьет его по рукам и везет. И привозит к себе.
Квартира – обалденная... Ковры мохнатые по щиколотку, лампочки и столики во всех местах напиханы, бар забит пестрым суперпойлом – это он удачно зашел. Нет, в Париже хорошо.
Он валит даму на белый бархатный диван-аэродром, а дама смеется и толкает его в ванную. Хрен ли он не видел в этой ванной, он еще вполне чистый, тем более не после тренировки, не потел. Он ей объясняет, что сначала – в койку, а потом можно и в ванну, конечно, спинки друг дружке тереть и в кораблики играть, хорошее дело. И в конце концов они доволакиваются до спальни с гигантской кроватью. Он интересуется только предварительно выяснить, когда муж вернется; но она в упор не понимает. А ясно, что жена капиталиста, откуда ж еще такая роскошь. Ладно – тем хуже для него: получит по шее классовый враг; гарсон в кабаке в случае чего свидетель, что она сама его завлекла, пользуясь его незнанием парижских обычаев.
Она предстает в прозрачном пеньюаре до пупка, благоухая шанелью. И он ей показывает, как в нашей деревне кобыл объезжают, почем фунт сладкого и сколько в рубле алтын. И она приходит в совершеннейший экстаз, потому что такого она в своей блеклой французской жизни не встречала. Здоровьишко у французов не то. Кураж не тот. Он же профессиональный спортсмен, он деревенский здоровый парень, вырождение наций его не коснулось: он привык и не с такими партнерами на ковре возиться. А тут удовольствие! Дама стонет, рыдает, умирает, верещит на пол-Франции, смотрит на него расширенными глазами; и в свою очередь преподносит такие изыски, что у него дыхалка обрывается, потому что таким приемам никакие тренеры по борьбе, даже заслуженные и экс-чемпионы Союза, обучить, конечно, не могут. А если бы могли, то сменили бы специальность – на более приятную и легкую: и заколачивали бешеные деньги!..
Наутро она лепечет, что если сейчас не поспит, то умрет, а это будет досадно – ей только понравилось жить. А он решает, что парижская программа удачно выполнена, чего еще, и тоже обрубается, как убитый. А вечером она везет его ужинать, и уж тут он жрет мяса от пуза, вот только когда она заказывает гигантского рака, он никак не может втолковать, что раки требуют пива.
Он является в кампус через двое суток, и земляки его встречают в ужасе, как привидение. А председатель закатывает истерику, кричит о трибунале и вендиспансере и запрещает отныне покидать территорию!
Он – председателю: да брось ты! ну чо – дело житейское, клевую бабу склеил, а трахается она – ты не представляешь! Вот послушай, чо делает... Ну, не молодая, но очень ничего, и выпить ставит, хата обалденная – а кровать!.. а ванна!.. Председатель выспрашивает интимные подробности про бабу, вздыхает и облизывается. И приказывает: все, ни-ни-... иначе – сам понимаешь! Борец говорит: да она в пять часов за мной к воротам подъедет, ты что, я обязан выйти; нехорошо женщину динамить – иностранка. Что она о нас подумает? Дружба народов. – Не сметь!!! – Борец вздыхает: слушай, говорит, ну вот тут... возьми сто франков, что ли, и замнем. Председатель колеблется, но говорит: ты что?! – Ладно, двести. А иначе, говорит наш – прет пыром! – заложу я тебя, как Бог черепаху: что это ты мне адресок дал, и просил нашу водку продать, и шмотки тебе купить, и вообще не сомневайся – сделаю, что тебе Монголия будет заграницей. Да хрен ли мне, говорит, вообще этот французский, отродясь я его не знал и век бы не слышал, плевать хотел. Но наш замполит, говорит, всегда учил, что к подчиненному нужен подход. Вот те подход: ты за меня – я за тебя, поддержу там, похвалю, проголосую. И будь здоров, понял?
