Катрин Лове - Потешный русский роман
Я сообщаю Марин, что ко мне кто-то влез. Рылся в моих вещах, я в этом уверена, у меня есть свои метки, и теперь я все перетираю мягкой зеленой тряпкой.
— Вот что бывает с теми, кто заводит мимолетные романы, — роняет Марин.
— Что, прости?
Я повторяю «прости» — на тот случай, если вдруг все дело в ненадежности связи через океан.
— Ты все правильно поняла, — подтверждает Марин и спрашивает: — А что с замком?
— С каким замком?
— С дверным, конечно! Ты что, не проверила? Утверждаешь, что к тебе влезли, и не удосужилась проверить замок?! Бред какой-то!
— С замком наверняка все в порядке.
— Наверняка в порядке… Что значит «наверняка в порядке»? Если замок в порядке, значит, его открыли ключами, в противном случае, его либо взломали, либо вскрыли — тем или иным способом.
— Я понятия не имею, что и как произошло.
— Прекрасно.
Я жду продолжения этого ее прекрасно, но Марин молчит.
— Что прекрасно? — спрашиваю я.
— Давай на этом остановимся, Валентина. Ты наверняка кому-то давала ключи, или оставила их где-то, или потеряла, только и всего.
— Я никогда никому не даю свои ключи.
— Да они вечно валяются где попало.
— Думаю, я такая не одна.
— Неправильно думаешь. Кроме того, с ключей можно очень легко и быстро снять слепки. Возможно, это дело рук ревнивца.
— Какого ревнивца?
— Одного из тех мужчин, с которыми ты общаешься. Один твой любовник оказался ревнивей других, вот что я имею в виду.
— В каком смысле ревнивей?
— Ревнивей.
— Это смешно. Тебе прекрасно известно, что я завожу только короткие романы. Надолго никто не задерживается.
— Видимо, среди кучи «короткоиграющих» мужиков нашелся некто, возомнивший себя чуточку менее проходной фигурой.
— Если и так, зачем этому человеку ключ от моей квартиры?
— Так он демонстрирует свою власть, превосходство. Он может входить к тебе, когда захочет.
— Зачем?
— Да низачем. Просто чтобы продемонстрировать тебе эту власть.
— Не понимаю.
— Именно поэтому с тобой такое и происходит.
— Да со мной такое впервые, Марин!
— Все когда-то случается впервые, старушка. Можешь описать мне профиль твоих последних, э-э-э, не знаю, как их называть, может, «сердечки транзитом», как тебе? Попытаюсь вычленить из общего списка тех, кто способен на нечто подобное.
— Профиль? Они же не подозреваемые, черт возьми!
— Мое дело предложить.
— И потом, не так уж их и много, ну, мужчин.
— Тем лучше. Если список короткий, я справлюсь быстрее.
— Марин…
— Да?
— Я допускаю, что причина в другом. Кого-то может интересовать то, чем я сейчас занимаюсь.
— С чего бы твоему любовнику интересоваться тем, что ты делаешь?
— Вот спасибо, добрая ты моя.
— Просто я реалистка, а ты нет.
— Надо же, я и не знала.
— В том-то и заключается разница между нами. Это объясняет, почему ты пишешь романы, а я работаю. И почему другие люди, в том числе твои любовники и весь остальной мир, работают, пока ты пишешь.
— Ты очень меня утешила.
— Я описываю суровую реальность, дорогая. Я питаю огромное уважение к пишущим людям, что бы мы делали без них в самолетах и на пляжах.
— Предупреждаю, Марин, я уже влезла на стул и готовлюсь сунуть голову в петлю.
— Пока одни пишут, другим приходится вкалывать, производить материальные блага и оказывать услуги первостепенной важности, например, вершить правосудие.
— Ну конечно, правосудие!
— Именно, я без колебаний причисляю правосудие к услугам первостепенной важности.
— Объясни, по какой причине, пока я не оттолкнула стул левой ногой.
— Если позволить преступникам бегать по улицам, даже такие лунатики, как ты, не смогут написать ни строчки.
— Как разумно устроена природа, Марин, и до чего же мудр Господь!
— И велик, дорогая. Волки режут овец, кошки ловят мышей, черви роют подземные ходы, проветривая почву, ночных бабочек больше, чем дневных, двуногие реалисты трудятся и оказывают услуги, а романтики пишут романы, что, тем не менее, не должно мешать им взглянуть на замок во входной двери и выяснить, не взломан ли он.
— Марин…
— Что?
— Я действительно не понимаю, кто мог…
— Над чем ты сейчас работаешь?
— Над русским романом.
— Снова!
— Снова.
— В нем что, будет две тысячи страниц?
— Марин, петля уже у меня на шее.
— У тебя в столе, случайно, не лежат папки с «горяченькими» конфиденциальными сведениями?
— Нет.
— Тогда забудь. Если к тебе действительно влезли, это был акт устрашения. Любовного устрашения.
— Но зачем?
— Чтобы передать послание.
— Не понимаю какое.
— Ничего удивительного! Ты много чего о многом понимаешь, даже о самых абсурдных вещах, но никогда ничего не смыслила ни в любви, ни в привязанности, ни в одержимости, ни в ревности. В этом суть твоего очарования.
— Не люблю, когда ты так со мной говоришь, Марин. Можно подумать, твоя собственная жизнь записана начисто на веленевой бумаге.
— Могу выразиться яснее, подруга, смени замок и посмотри, что будет.
— Знаешь, вокруг Ходорковского ведутся всяческие игры, и я подумала, что, если…
— Ты ведь сказала, что пишешь роман.
— Пишу.
— Значит, этот твой Ходорковский будет героем романа?
— Верно.
— Следовательно, играм конец.
— Не понимаю.
— Ч.Т.Д.[17], дорогая. Всем плевать. Могу тебя заверить, что миру плевать на судьбу реального Ходорковского, что уж говорить о литературном герое! Этот тип — идеальный козел отпущения для народа, который растерзал бы его на куски — если бы мог, и идеальная отмазка для Запада.
— Отмазка?
— Ну да, «дело Ходорковского» — отличный повод для вечной и бесконечной песни о правах человека и всей остальной чепухе. В данном случае можно защищать права предпринимателя. Ладно, хватит, тебе все это известно куда лучше, чем мне. Если ты действительно хочешь оказать честь Ходорковскому, помести его в роман и оставь там.
— Я слезаю со стула, Марин, боюсь, крюк не выдержит.
— На твоем месте, я бы изменила ему имя, этому твоему Ходорковскому. Подобрала бы что-нибудь более простое, музыкальное, не такое русское. Если собираешься сделать из человека героя, придай ему романтический облик. Реальность выглядит устрашающе.
— Почему всех вас так волнует проблема героя?
— Какой же роман без героя, дорогая? Еероический герой должен быть романтиком. Он рискует все потерять, но в конце концов берет верх над своими врагами, он красиво страдает, никогда не отчаивается, а любит так… как бы получше выразиться… романтично, да, вот именно, он герой романа, и у него романтическое чувство, которое захватывает и нас, читателей. Мне очень жаль, но твой продажный бизнесмен этому профилю не соответствует. Я бы на твоем месте…
— Будь ты на моем месте, Марин, думаю, ты давно оттолкнула бы стул ногой, такие, как ты, умеют завязывать настоящую «скользящую петлю» и рассчитывать соотношение сил между телом, которое предстоит повесить, и крюком, который должен выдержать его вес.
— Полагаю, это комплимент?
— Да.
— Когда ты уезжаешь в Россию?
— Дней через двенадцать.
— Значит, успеешь поменять замок.
Ирландия
В воздухе сегодня столько электричества, что затянутое тучами небо грозит вот-вот расколоться и обрушить на мир грязный ледяной дождь. Эта мерзость проникает под крыши домов, в кроны деревьев, стирает контуры гор и силуэты людей, вышедших утром из дома по делам и без оных, она заползает им под череп, пропитывает мысли, и они бегут, как крысы с корабля. В небе столько электричества, что самое простое и разумное, что можно предпринять, это сложить немного вещичек в заплечный мешок и отправиться в путь, задрав нос или глядя в землю, не имеет значения, потому что ничего лучше живой человек сделать все равно не может.
По другую сторону границ, за которыми простираются бескрайние российские земли, нашпигованные полезными ископаемыми, действующий президент завел себе заводного дельфина. Стоит нажать на кнопку, и китообразное начинает шевелить плавниками. Фотография президента и его млекопитающего стала медийным хитом. Если вглядеться повнимательней, сразу все понимаешь. Нет нужды слушать комментарии специалистов-дельфинологов. Во всяком случае, никто их не слушает и не читает. В диких российских степях людям и без того есть чем заняться. И мне тоже.
Мой разум зациклен на разлитом в воздухе напряжении и поглощен разнообразными мрачными мыслями. Я думаю о людях, у которых вдруг начинает болеть нога или какая-нибудь другая часть тела, болит и не проходит. Они идут к врачу и узнают, что скоро умрут. Врач сообщает им, что эта вроде бы ерундовая болячка — вершина айсберга, таящегося в глубине тела. Узнав новость, люди смотрят в окно и проклинают дождь. А ведь специалист только что сказал, что их судьба вскоре канет в небытие, их собственная судьба вместе с их телами, душами и мыслями. Через несколько недель или месяцев их не станет. Думаю, некоторые, выслушав врача и посмотрев в окно, задаются вопросом, когда они смогут пуститься в путь, теперь, после того как ледяная глыба начала дрейфовать и вот-вот их придавит. Я знаю, что в этот же самый момент другим людям, у которых тоже заболела нога, говорят, что все это ерунда и боль скоро пройдет. Они выходят на улицу, покупают лотерейный билет, выигрывают крупную сумму — или не очень крупную, встречают красивую девушку, она сидит на скамейке у озера. Существует как минимум два типа романов и два же, как минимум, типа читателей романов. Одни совершенно не сопрягаются с другими. Они селятся отдельно друг от друга, у них разные жизни и разные книжные пристрастия. Все перемешиваются со всеми в реальной жизни, в которой события могут происходить одновременно, сообщение о скорой гибели, выигрышный билет лотереи, изумительная девушка на скамейке на берегу озера и — в путь, задрав нос или глядя в землю, это не имеет значения.
