Михаил Холмогоров - Второстепенная суть вещей
Пушкинские штудии вообще дело опасное. Он подчинил стихосложение ритму ровного, здорового дыхания – процесса легкого и почти бессознательного. Оборотная сторона – даже самые известные стихи проскальзываешь, не замечая подтекста. Хотя фразы Пушкина, порой неполные, часто всплывают в памяти по самым разным поводам, его чрезвычайно трудно цитировать. Схватился за книгу, нашел… И – нет, одной фразой не отделаешься, надо дальше. Не спасают ни тщательно автором расставленные точки, ни даже деление на строфы. Уже и про внезапно понятый оттенок забыл – за слово цепляется другое, а тут еще одно, и как ловко, как изящно сказано… глаза разбегаются – еще слово, еще фраза и целая строфа!
Особенно осторожным надо быть при расхожих началах, когда торопливая бездумная инерция спешит очертя голову довести идиому до конца, только вглядишься – идиомы-то и нет. Она разрушена. И не разрублена метафорическим топором, как у лихого Маяковского, а с игривым изяществом, неприметно и коварно. «К нему и птица не летит, И…» – нет, не зверь, как вам подскажет инерция! – «… тигр нейдет». И, споткнувшись об обломки привычной фразы, уже видишь этого сильного, отважного и осторожного зверя на мягких кошачьих лапах. Поэзия точнее алгебры.
Из уст в уста ходят одни и те же цитаты, а справиться, откуда они, что им предшествует или продолжает, нам как-то все недосуг. А напрасно. Стоит хоть иногда одолеть лень…
Ну вот, например. Все помним из школы:
Уж небо осенью дышалоУж реже солнышко блистало…
А как начинается строфа?..
Но наше северное лето,Карикатура южных зим,Мелькнет и нет: известно это,Хоть мы признаться не хотим.Уж небо осенью дышало…
Собственно, о лете – времени, проведенном в деревне, – мы и собирались писать. О чем еще писать длинной русской зимой, которой, как каждый год кажется, конца не будет, когда единственным вещественным доказательством смены времен года остаются яркие фотографии? Маяковский, уча делать стихи, заметил: «Хорошо начинать писать стих о Первом мае этак в ноябре и в декабре, когда этого мая действительно дозарезу хочется». И хотя дозарезу хочется убрать слово «Первом» (увы, нельзя – цитата), прав Владимир Владимирович.
Первоначальное значение слова «лето» – да, это год, в лето… но почему-то все протестует против такой трактовки. По-настоящему, кажется, оно сродни слову «лететь». «Лето пролетело» – как естественно это звучит – никого же не смущает тавтология «песню петь». А тут даже слова не однокоренные. Но вихри революции смели букву «ять», через которую писалось лето, расчистив этимологическую дорогу к полету.
Нашему летнему образу жизни еще нет названия. Хотя бы потому, что в определениях мы нетверды, и кто такой «однодворец», существует ли разница между понятиями «имение» и «поместье», объяснить внятно не в состоянии. Наверное, есть в нем и внутренняя полемика, и противопоставление краснокирпичным пародиям на рыцарские замки – монстрам, плотным кольцом окружившим Москву и порой стоящим чуть ли не впритык на издевательских шести сотках, занимая половину из них. Мы церемонно ездим к соседям с визитами, но в то же время соревнуемся, у кого картошка рассыпчатее, а для полного смешения всего и вся подпускаем немного англомании, сделав главным предметом зависти ровный стриженый газон. И дело, конечно же, не в частнособственнических инстинктах. Совершенно символическое знание, что данный кусок земли является твоим, заставляет как бы отвечать за его красоту и сообразность. И меньше всего хочется покорять природу. Лучше самим покориться ее прекрасной власти, ограничив своеволие посадкой цветов, кустарничков и какой-нибудь нетребовательной петрушки-укропчика. Садовод из нас пока что никакой, а один из соавторов и вовсе зарыл семена цветов на двадцать сантиметров в землю, только потому, что так мы по совету знающих соседей сажали кусты.
Я научилась просто, мудро житьСмотреть на небо и молиться Богу.И долго перед вечером бродить,Чтоб утомить ненужную тревогу.
Наверное, Ахматова имела в виду что-то совсем иное, но нельзя точнее передать, что чувствуешь, когда, преодолев лень, выходишь за калитку и идешь безо всякой цели, потому что куда ни глянь – простор и тянущая за душу жалкая и великая русская природа. И в этом лишенном конкретной сиюминутной надобности движении открывается такая осмысленность, что кажется, ни в чем не уверен, ни в одном своем поступке и действии, а вот этот, проделанный неспешным шагом за пять минут недалекий путь от дома, скажем, до берега Волги – единственное, что в твоей жизни уж точно было сделано верно.
Среди всех прочих отличий деревенской нашей жизни – полное отсутствие свежих газет (зимние пошли на растопку) и телевизора. Что остается? Ведь даже в самый грибной лом не будешь сутками бродить по лесу. И остается величайшее из семейных наслаждений – чтение.
Когда гонорары были большими… Подумать только, было и такое. Давно, правда, в старину. Так вот, когда гонорары были большими, один из соавторов – тот, что семена турецкой гвоздики глубоко в землю зарыл, на гонорар от первой своей книги купил «Полное академическое издание Сочинений А. С. Пушкина» о семнадцати томах. Их мы и привезли в нашу тверскую глушь.
Здесь замечательно читается русская классика. Особенно в дождь. Особенно вечерами. Особенно Пушкин.
Читать, конечно, можно по-разному. Вслух и про себя. Вместе и порознь. В хорошую погоду и плохую. В доме и на террасе. И все выйдет каждый раз по-своему.
Вот, например, если тепло, солнечно и на дворе белый день, надо вынести кресло-качалку на террасу и неторопливо выбрать для него место. Угол зрения здесь чрезвычайно важен. Береза на краю нашей деревни вселяла в душу мир, покой и надежду на «все образуется». Мы ее любили. Любили настолько, что не поленились очистить от омертвевших сучьев, она стала стройной и, как в классическом натюрморте, составила композиционный центр вида на Волгу: за ней был заливной луг, и гребень березовой рощи, на том уже берегу и в силу своей удаленности иного оттенка зелени… Но минувшим летом стихия похулиганила: случился ураган в нашей деревне. И, устраиваясь в кресле, теперь невольно избегаешь любимой позиции – глаз пугает пустота.
Берешь «Онегина» – толстый том с черновиками, а к нему непременно комментарии Лотмана. И так, строчка за строчкой, входишь в текст: хватит ли лета до последней строки десятой главы?
Совсем другое дело – чтение в холод и дождь в натопленной избе. Здесь требуется что-то страшноватое и мистическое, скажем, «Пиковая дама» или наоборот, насквозь анекдотический «Граф Нулин».
Нет, конечно же, «Граф Нулин»! Во-первых, тоже деревня. Во-вторых, уныние природы за окном обостряет восприятие пассажей сатирических. К примеру, таких – о Наталье Павловне, героине. Как своенравная природа побеждает позу: из манерной барыни проглядывает ленивая русская баба. Заодно проехался поэт и по литературной моде, отставшей от века.
Она сидит перед окном;Пред ней открыт четвертый томСентиментального романа:Любовь Элизы и Армана,Иль переписка двух семей —Роман классический, старинный,Отменно длинный, длинный, длинный,Нравоучительный и чинный,Без романтических затей.Наталья Павловна сначалаЕго внимательно читала,Но скоро как-то развлекласьПеред окном возникшей дракойКозла с дворовою собакойИ ею тихо занялась.
Насмешка сильна психологической точностью, с какой описано утомление от духовного труда, рассеяние (признаться честно, сколько раз сами с облегчением отрывались от скучных мыслей ради пустого развлечения) и – круг интересов замкнулся: личность исчерпана азартом болельщика за козла или дворнягу.
Впрочем, что Наталья Павловна. Мы и сами-то, споткнувшись об артикуляцию легкой французской речи, торопимся посмотреть, не надо ли поленца подкинуть, а там старый «Комсомолец» с прошлогодней новостью и недоразгаданным кроссвордом… Но это так, к слову. А если серьезно, то, дочитав «Графа Нулина» до конца, разбредаемся по углам. Анекдот оказался не так прост. Комизм положения иссякает в простом пересказе сюжета. Но здесь – характеры, они взывают к размышлениям.
Листаем другие тома Пушкина – с его статьями, обрывистыми мыслями о литературе. Едва ли эта поэма осталась бесследным эпизодом.
Из наброска к так и не завершенной заметке о поэме «Граф Нулин». «В конце 1825 года находился я в деревне», – так она начинается. А завершает ее абзац: «Я имею привычку на моих бумагах выставлять год и число. „Граф Нулин“ писан 13 и 14 декабря. Бывают странные сближения».
Три слова, но как растянуты долгими гласными и аллитерацией на детонирующем «н» – фраза уходит в бесконечность раздумья. А ведь действительно странное сближение. В Петербурге гвардейские офицеры подняли восстание, требуя политических свобод, и чтоб немедленно, сейчас же взошла «звезда пленительного счастья». Вот тогда-то и исполнится юношеская мечта:
