Алексей Мясников - Как жить?
— Пора уходить, — сказала она.
Я обвил ее шею, рука моя скользнула под кружева и блаженно растеклась по широкой, теплой груди. Лариса встала, я повернулся к ней лицом и почувствовал, как ее тело засасывает меня. Колено уткнулось в ее бедро. Ноги наши сошлись, я с силой надавил на застоявшееся, сочное, переполненное жизнью тело. Я пытался втиснуться между ножек, а они не поддавались и тогда, пригнув колено, надавил на низ живота. Лариса вздрогнула, на спину легла ее горячая ладонь. Приседая, я опускал свои руки ниже, ниже, пока не добрался до высоких холмов, пока не взлетел на их вершины и не вцепился, не притянул их к себе.
— Не надо, не надо, — шептала она, — я не знаю тебя, я боюсь.
Вдруг она оттолкнула меня. Порылась в шкафу и ушла в ванную комнату. Когда вернулась, деловито развесила платье. Я начал раздеваться. Исчезли первая дрожь и первые страсти. Все было добротно, по-домашнему. Раскурив сигарету, я присел на стул. Лариса возилась с постелью. Вот сложила покрывало. Вот взбивает подушки. Нагнулась над простынями. Халат подскочил вверх, обнажив пару голых, ядреных ног. Движение ее рук отдавалось по всему телу, пробегало мелкой рябью по плотным бедрам. Глядя на эти тяжелые пласты, на этот широченный, емкий зад, я уже начал опасаться: смогу ли? Одолею? Найдется ли вообще мужчина для такой женщины? Коня бы сюда, коня! Будь жеребец, разве он рассуждал бы? Он ржанул бы сдавленно, взвился бы на дыбы и, цокая копытами, понес бы, понес свою черную шишковатую стрелу, наткнулся на сомкнутые бедра и обрушился бы на узкие плечи женщины, соскальзывая и упираясь в них передними копытами. И женщина осела бы тяжело, уткнулась плечами в постель и, чтобы устоять, расставила бы подкосившиеся ноги и распахнула зад перед этой дрожащей неукротимой катапультой. Нетерпеливый перестук копыт, хлесткий удар хвоста, и откуда-то снизу под углом в женщину врывается бурлящий поток семенной жидкости. Тяжеловесный снаряд ударяется в ее чрево, сбивает дыхание, сотрясает внутренности и снова откатывается, раздражая плотно облегающие берега и выворачивая их наизнанку. Женщине больно, она кусает губы, стонет, но поджимая в страхе зад, ждет, ждет следующего удара, и он обрушивается на нее, размалывая все на своем пути, взбивая пенные хлопья, исторгая из женщины крики боли и вожделения, слезы, слюну и кровь.
Я быстро скинул все, что на мне оставалось, и юркнул в постель. Я обнял сразу нескольких женщин, впился в целое семейство губ, гладил и разминал грудь, живот, бедра целого стада. Талия у нее отсутствовала, бюст сразу переходил в бедра, и только мощные складки выдавали подвижную часть туловища. Но живот был нормален. Это бесформенное, громоздкое тело не было безобразным. Оно подчинялось законам особой гармонии, здесь были свои прелести. Зарываясь головой в необъятную грудь, я чувствовал под собой трепетное тело женщины. Оно легко отзывалось на мои ласки, управляло собой энергично и непринужденно. Однако я терялся от чрезмерного изобилия. Я пытался подмять ее под себя, но накрыть ее всю было невозможно. Корабельной палубой она покорно расстилалась подо мной, качала и грела. Я загребал ее, но все валилось из рук — добра было много, слишком много. Тело ее выскальзывало, не поддавалось. И лишь когда я начал свирепеть от томления, от жадности, от желания, оно стало покорным, заскрипело от цепкой хватки и потянулось ко мне. Уткнувшись в расщелину тяжелых грудей, я обхватил их руками и придавил к небритым щекам. Я растирал ее затвердевшие сосочки о свою щетину и топтал, топтал эту огромную женщину, чтобы завоевать ее тело, сделать его подвластным, чтобы оно не ошеломляло, не стесняло меня, не засасывало бы, как трясина. Я поднял лицо и соединил грудь, соски ее были влажны. Они требовательно уставились на меня, я попытался поймать их ртом, но, сколько ни пытался, как ни ворочал — грудь была слишком велика, и нужна была пасть бегемота, чтобы справиться с нею. В этой неравной борьбе я, кажется, забыл про Ларису. Между ног вклинилась ее рука, В следующий миг я уже купался в лучезарном море. Меня подбрасывали его теплые волны и, срываясь с гребней волн, я уходил все глубже и глубже. Нет, ее не назовешь неуклюжей. Тело ее ритмично пульсировало подо мной, широченные бедра ударяли в бока, а руки лежали на моей спине и с каждым взмахом давили меня ко дну. В ней было много ребячьей непосредственности, и это возбуждало меня. Мой маховик раскручивался, и уже оба мы дрожали в тяжелых, немыслимых оборотах. Словно широкий солдатский ремень я стегал ее тело безжалостно и хлестко. Запаренный, взмокший, я свалился, наконец, в сладком изнеможении, а она благодарно обняла меня и целовала голову, ерошила слипшиеся волосы.
— Иди наверх, — предложил я.
— Я раздавлю тебя.
— Я потому и прошу.
Она неловко приподнялась. Села сначала боком, потом развернулась ко мне спиной. Кровать сразу прогнулась, я был вдавлен в глубокую яму и она, повернув голову, виновато спросила:
— Может не надо?
И не дожидаясь ответа, приподняв свой зад, она шарила под собой, ища мой поникший стебель. Когда нашла, встряхнула и, не выпуская из рук, присела на него, убедилась, что все в порядке, сделала несколько движений, после чего отняла руку и опустилась до основания. Пружины взвизгнули. Кровать лязгнула всеми железками, а вскоре заметалась, как утлая лодка. Она действовала не спеша, методично. Движения ее были сильны и звучны, как удары кузнечного молота. Но меня занимало другое. Я пожирал глазами необъятный мясистый зад. Меня все больше влекло к нему. И чем дольше я ласкал его, тем сильнее раздирало желание познакомиться с ним поближе.
Я признался в этом Ларисе. Она пыталась что-то возразить, но я уже тянул на себя огромный зад, она жаловалась, ей было больно. Я был в отчаянии, я уже ничего не хотел, я мучился от бессильного желания. Вдруг Лариса опрокинулась на спину. Не успев понять, в чем дело, я оказался верхом на ее груди и сразу же, не без ее участия, попал за щеку. Она поправила подушки, подняла выше голову и деловито закачала головой, тщательно, вытянув губы, смачивая меня слюной. Сочные губы блестели, тонкие ноздри раздувались на вдохе, румяная, как апорт, головка неутомимо кланялась моему паху. Но я желал большего. Лариса отпустила меня. Без слов развернулась ко мне спиной и тогда я вкусил наконец всю сладость общения с ее великолепной задницей. Она ойкнула, когда я вошел туда, но потом успокоилась и я начал медленно, осторожно развивать свой успех. Я заходил туго, чувствовалась близкая кость. Я прижимался к ней всем существом, путался в складках ее живота и, подхватывая на весу полные матовые груди, сходил с ума и хватал разгоряченным ртом ее спину, шею…
… Утром я улетел.
* * *… Мог ли я думать, что увижу ее? И тебя Нина, и тебя Стелла, и вас Елизавета Михайловна, и тебя, которую я так и не узнал как зовут, и тебя, имя которой давно забыл, и тебя, и тебя… Но отчего такой страх? Какой страшный уродливый сон наша встреча. Мне жутко смотреть в ваши шальные незрячие глаза. Ну, очнись хоть одна, это же я — Витя! Делайте что хотите, но узнайте же, признайте меня!
Их нагота заслоняла, душила меня. Я падал в мешок, сотканный из голых, знакомых мне женщин, и он затягивался все туже и туже. Еще мне казалось, что это большие белые камни. Сейчас они обрушатся на меня, и белая гора встанет на этом месте.
Да они ли это, боже? Уж не сама ли судьба, воплотившись в их образы, догоняет меня, а я бегу от нее, бегу как от собственной тени. И мне стало смешно. Ну вот он я. Я иду вам навстречу, я падаю ниц и целую землю, в которую сейчас вы меня втопчете, целую, как целовал когда-то вас.
И вольный табун обнаженных женщин набежал на меня, ударил жаром и потом. Проскочила одна, другая. Они обходили меня, перепрыгивали и уносились, обдавая пылью, запахом взопревших тел. И ни одна из них не задела меня. Я повернул голову и увидел проносящиеся мимо ноги. Костлявые и толстые, стройные и кривые, гладкие и волосатые — они мельтешили, как спицы раскрученного колеса. Мысль, что они так и пробегут мимо, вдруг обожгла меня, стала нестерпимой. «Куда же вы?» Я пытался достать их, хотя бы задеть кого-нибудь, но они ловко обегали меня, и руки мои, распарывая воздух, падали снова в пыль. Слезы текли по грязным щекам. Я хотел подняться, но ноги не слушались. И, когда пробежала последняя, я ползком, на карачках бросился за ней. Но и она уже смешалась с толпой. Я видел лишь развевающиеся, как конские гривы, волосы, спины, спины, да мерно раскачивающиеся бедра. За собой они оставляли мрак. Стало темно и прохладно.
Женщины слились в одно полыхающее зарево. Оно все удалялось, пока не превратилось в светящееся пятно, потом в точку, а потом и совсем не погасло.
Когда говорят
Когда мне говорят, в чем смысл жизни, я вспоминаю одну историю.
Служил я солдатом. В городе. Давали нам на полдня увольнительную. Что было делать с этой увольнительной? Кино нам и так показывали. Кормили нормально. А лет нам было 18–20. Чего не хватало? Конечно, женщин. В ней-то, в женщине, и был смысл увольнительной.
