Владимир Круковер - Девять опусов о зоне

Адольфа Гитлера "Моя борьба", приписывая их В.Ленину и К.Марксу. Но и Верт не знает, что его чудесная память и лукавый ум не будут по достоинству оценены преподавателями юрфака. Курсовая будет зачтена и похоронена среди многочисленных образцов студенческой компиляции. А сам "хозяин" никогда свои курсовые не читает, а если, вдруг, и прочтет – не отличит Гитлера от Маркса.

Но Верт сейчас уже не думает о "хозяине", а курсовая по криминалистике почти закончена. Верт сейчас обращен мыслями к странному поведению Гоши. Сомнение в его сумасшествии часто закрадывалось в чуткую душу афериста.

– Профессор, – обращается он к входящему с дымящейся кружкой

Брикману, – какой язык сдавал на кандидатском минимуме?

– Инглиш, – со свободной естественностью отвечает гибрид бандита с ученым.

– Переведи, to be or not to be?

– Быть или не быть, – переводит профессор и разражается длинной английской фразой, продолжающей монолог Гамлета.

Верт чешет в затылке. Его смутные подозрения об иной сути

Гошиного сознания подтверждаются фантастически. Но напрягаться

Адвокат не желает. От заинтересованности в человеке один шаг до привязанности к нему. Верт не желает быть привязанным ни к кому.

– Гут, – говорит он резко. – Чай попил, суффиксы выписал – дуй спать, мешаешь работать.

Вспыхнувшая надежда профессора на понимание гаснет, как перегоревшая лампочка. Он грустно выводит свое долговязое тело из кабинета, вздыхая, укладывает его на жесткую "шконку" и пытается заснуть.

А Верт сидит в кабинете и старательно отгоняет мысли об удивительном. Он не имеет права расслабляться – до побега остается два дня, так как именно через два дня должны вывозить детсадовский заказ вместе с заветной песочницей. И ему нужен не интеллигентный профессор, а примитивный Гоша, чтобы пустить эту гору мяса прокладывать гончим псам ментовки ложный след, отвлекая легавую свору от драгоценной особы Верта.

ОПУС ШЕСТОЙ (Красноярский край, Решеты)

Если сидишь – сиди.

Если идешь – иди.

Главное – не мельтешись попусту.

Сегодня в лагере два важных события. Первое – отоварка (зэковская получка, зарплата, выдаваемая натуральным продуктом). Первым отоваривается третий отряд. Третьим – первый, козлячий. (В первом отряде сконцентрированы главные "козлы" зоны: повара, шныри, штабные писаря, банщики и прочая шушера. Козлами или вязаными называют милицейских прихвостней, тех, кто служит охранниками лагерей. Термин

"вязаный" произошел отчасти из-за повязок, которые носят "козлы", отчасти – в виде намека на их повязанность с оперативной и иными службами мест заключения).

Плотная, кишкообразная очередь дымится перед лагерным ларьком.

Вокруг вьют петли шерстяные. Лагерная "шерсть" – это полублатная молодежь, шестерки настоящих воров, авторитетов. Они взимают с мужиков дань на БУР. БУР – это барак усиленного режима, где и находятся ПКТ – помещение камерного типа и ШИЗО – штрафной изолятор.

БУР – это тюрьма в тюрьме, он всегда заполнен непослушными осужденными, некоторые проводят там по несколько месяцев, приобретая аристократи-ческую бледность кожи, цингу и туберкулез.

Профессор стоит перед продавщицей, он отоваривается на громадную сумму – на три рубля. Ассортимент радует глаз: желтый "Столичный" маргарин, сигареты "Памир", карамель "Розовая", слипшаяся в однородную массу, стержни для шариковых ручек, настоящий (не тюремный) хлеб. Глаза профессора разбегаются. Хочется взять и конфет побольше, и маргарин нужен, да и от хлеба грех отказываться.

Дормидон Исаакович вспоминает указания Адвоката и, прикрыв от соблазна глаза, покупает чай и сигареты на все деньги.

И чай, и курево являются в тюрьмах СССР главным и самым устойчивым эквивалентом денег. Чай, конечно, котируется выше, так как по нелепому указанию свыше зэкам запрещено продавать более 100 граммов чая в месяц. Цена заварки колеблется на черном рынке лагерей и тюрем от двух до пяти рублей. Надо сказать, что флакон одеколона стоит на черном рынке три рубля, а бутылка водки – пять, что лишний раз подтверждает высокую валютную ценность чая. Если чай мы приравняем к доллару США, то по зоновскому курсу он относится к сигаретам 1:10. Пачка чая – десять пачек сигарет. Можно – махорки, только желательно Моршанской.

Пока профессор, выполняя вертовские инструкции, меняет на импровизированном базарчике рядом с баней сигареты на хорошее сало и чеснок, ознакомимся с экономикой лагеря поподробней. Дедушка Маркс вместе с дедушкой Лениным учили нас, что экономика – один из многих краеугольных камней, из которых сложено любое социальное построение.

Но, если в капиталистическом обществе экономика стоит на первом месте, то в социалистическом – на первом месте стоит идеология.

Идеология стоит, а мы идем в светлое будущее коммунизма. Плохо только, что на этой дороге много остановок. Вот так, выйдешь утром в светлое будущее, а тут колбасу выбросили, надо остановиться, купить.

Купили килограмм, двинулись дальше – туалетную бумагу дают. Как не остановиться. В общем, к вечеру мы обнаруживаем, что не дошли до коммунизма, с утра надо начинать поступательное движение сначала.

Эта дорога очень напоминает ленту Мебиуса.

Лагерь, в отличие от социалистического общества, больше похож на общество капиталистическое. Как мы уже упоминали, вместо долларов или дойче марок там приняты к обращению их эквиваленты: чай и табак.

На лагерной нелегальной, но во все времена существующей, барахолке можно приобрести любой товар. Если требуемого продукта или требуемой вещи в ассортименте нет – его или ее можно заказать. Так, Верт в прошлую отсидку заказал к Новому году арбуз и получил его. Он выглядел весьма импозантно в заснеженном лагере, поглощая этот деликатес.

Процветает на рынке зоны и просто товарообмен, например, новые штаны – на фотоальбом или сало – на копченую рыбу. Но обменщики выглядят убого по сравнению с гордыми владельцами чая. Так выглядят наши туристы за рубежом, когда сжимают в потной ладони несколько долларов, жалобно глядят по сторонам и стараются выменять на икру или водку фирменные джинсы.

Владелец чая идет с видом американца в России. Он независимо шествует вдоль рядов, а взмыленные торгаши семенят сзади, уговаривая осчастливить их покупкой. Что чувствует в это время владелец валюты

– мало изучено. Профессор, возможно, первый ученый в нашей стране, сумевший испытать сходные чувства. Он неспешно шел мимо барыг, а они, видя его пустые руки, угодливо склонялись перед потенциальным валютовладельцем, подсовывая ему под нос шматки великолепного сала, отливающею бархатной желтизной, настоящее крестьянское масло, наборы сверкающих авторучек, самые черные милюстиновые костюмы (подобные костюмы, по сути являющиеся обыкновенной рабочей робой – высший шик на зоне) и многое другое.

Приобретя ядреный чеснок и отличное сало с прожилками, почтенный доктор наук вернулся в барак, где застал нестандартную ситуацию шмона. Шмон, или обыск на предмет обнаружения у осужденных предметов, запрещенных к хранению в зоне, бывает двух видов: общий, массовый или локальный, по наколке (наводке). При общем шмоне всех осужденных выгоняют на плац, где они в зависимости от времени года или трясутся, как паралитики (зимой), или поплевывают себе под ноги и тайком курят (летом). Локальный шмон проводится в конкретном месте по конкретной наводке. Например, некто "Х" закурковал (спрятал, положил в курок) в свой тайник какой-то предмет, назовем его "Z". А некто "У" видел гражданина "Х" в этот таинственный момент и доложил, соблюдая конспирацию, куму (оперативнику) по имени "В". Тогда "В" идет в барак, для отвода подозрения от "У" переворачивает несколько нейтральных кроватей, тумбочек, а потом, будто случайно наткнувшись, извлекает предмет "Z" и спрашивает – чей он. Естественно, что "Х" свое причастие к этому предмету не выдает, а усиленно играет желваками, мечтая поймать осведомителя и засунуть ему этот предмет в задницу.

Формула эта выглядит очень просто: Х + Z + У = В – Z.

Но сейчас мы наблюдаем ситуацию нестандартного локального обыска, потому что этот обыск проводится в тумбочке Верта, которую даже во время общих обысков прапорщики обходят, от греха подальше, стороной.

Обыск проводит начальник оперативной части – старший кум – Паша

Батухтин. Паше 40 лет, он капитан, его дважды роняли, в мусоросборник и с крыши, но он выжил, привычки ищейки не потерял, зато обзавелся двенадцатикратным морским биноклем и наблюдает за поведением зэков с различных возвышенных мест, тщательно маскируясь.

Предыдущие падения с высоты неблаготворно отразились на его психике.

Паша Батухтин методично выкладывает содержимое тумбочки, приговаривая:

– Так, сигареты, блокнот, книга, водка, халва, конфеты… Чая нет. Странно…