Камен Калчев - Новые встречи
Гита круто повернулась, вильнув своим «конским хвостом».
— Прошу прощенья, но я уже подала заявление в жилищную комиссию, так что незачем на меня злиться! Жду решения!
Этого было достаточно, чтобы окончательно разрушить идиллию. Виктория выгнала Гиту, но на другой же день Гита, как ни в чем не бывало, заявилась вновь.
— Ты что, Вики, шуток не понимаешь? Могла ли я так поступить с тобой? За кого ты меня принимаешь?
Бывшая вдовушка только рукой махнула:
— Делай, что хочешь! Ну тебя к черту!
Все же Гита реже стала показываться у Виктории Беглишки, вот почему старания Филиппа Славкова встретить ее в этом доме оставались безуспешными. Но, как часто бывает, случайность вмешалась в их судьбу.
Как-то вечером Филипп, отправившись в Охотничий домик полюбоваться луной и съесть порцию кебапчета[5], встретил Гиту на улице. Он был в белом костюме, с неизменной красной розой в петлице. Там, где дорога ответвлялась к новому парку, Гита выросла перед ним, будто с неба свалилась. Она была в платье без рукавов, с большим декольте, открывавшим красивые плечи, и со своей знаменитой прической «конский хвост», привлекавшей всеобщее внимание.
— О, кого я вижу! — изумленно воскликнул Филипп.
— Старые знакомые, — с улыбкой отозвалась Гита, протягивая руку.
— Очень рад.
— Ты изменился, Фео, — продолжала она, осматривая его.
— Стареем, Гита, стареем.
— Зачем ты сбрил усы? Нет, так ты мне не нравишься, Филипп. С усами было шикарнее.
— Совсем напротив.
Он чуть посторонился, чтоб не мешать движению, и взглянул на часы.
— Торопишься?
— Да, на кебапчета… туда, в Охотничий домик.
Она посмотрела на него с подозрением.
— А где твоя жена?
— Дома.
— Мне бы очень хотелось с ней познакомиться.
— Почему же нет?
— Блондинка она или черноглазая?
— Брюнетка.
Гита замолкла. Филипп опять взглянул на часы.
— Где работает?
— В сберегательной кассе… Имеет высшее образование.
— Поздравляю тебя.
— Спасибо.
Отвернувшись, она устремила взгляд на аллею, ведущую в парк.
— Ты что делаешь?
— Работаю медсестрой.
— Поздравляю тебя.
— Не с чем.
Теперь она посмотрела на часы и повторила:
— Все же с усами было элегантней, Фео. Так ты виду не имеешь.
Он улыбнулся, пытаясь что-то возразить, но она прервала его:
— Приходи после кебапчета в новый ресторан на танцы.
— С кем там будешь?
— Один трезвенник составит мне сегодня компанию.
Филипп испытующе заглянул ей в глаза. Она ответила ему улыбкой.
— Гита!
Она сумочкой ткнула ему в живот.
— Растолстел.
Он поморщился.
— Кругом народ, Гита!
— Не так ли? — она подмигнула ему и еще раз ковырнула в живот. — Следи за поведением своей брюнетки, а нас предоставь трезвенникам.
Филипп отскакивал всякий раз, когда Гита пробовала ткнуть его в живот, и испуганно озирался, не видит ли кто-нибудь. Но в сгустившемся вечернем сумраке никто из прохожих не обращал на них внимания. И все-таки Филипп держался на приличной дистанции, которую Гита должна была соблюдать.
Они расстались друзьями, условившись встретиться в тот же вечер в новом ресторане, где чудесный оркестр и божественная певица. Филипп поклонился и поцеловал Гите руку. Приятно удивленная этим, она послала ему на прощанье свой волшебный взгляд. Он ответил легкой улыбкой, не забыв погрозить пальцем. Она еще больше развеселилась и уже издали махнула ему платочком. И, пока не скрылась, продолжала подавать какие-то знаки, которых нельзя было понять. В сущности, эти шутки не имели никакого значения, потому что, как только Гита свернула по аллее к ресторану, мысли ее тотчас же обратились на другое.
Оркестр играл, певица, позируя, разливала перед микрофоном свой низкий альт. Электрические лампы сияли, как множество солнц; все столики были заняты; высоко бил фонтан, освещенный красно-синими огнями. Плеск воды заглушался шумом оркестра.
Сердце Гиты уже стучало в такт музыке. Она торжественно вступила в зал и двинулась между столиками, кивая направо и налево. Так много было у нее тут знакомых.
В глубине зала ее нетерпеливо ждал Аспарух Беглишки, заблаговременно занявший круглый столик на две персоны.
9
Только этого приятеля Гиты, казалось, не коснулось время. И плешивая, с выпуклым теменем сократовская голова, и бескровное, сухое лицо, и острый взгляд голубых глаз, который часами мог быть устремлен в одну точку, и вся его низенькая, словно сплющенная, фигура, бесшумно шныряющая среди людей, — все было прежним, будто законсервированное.
И в жизни его не произошло серьезных перемен. Он остался, как был, завхозом общежития при «Балканской звезде» и не имел намерения покидать это место. Он занимался закупками, доставкой, ремонтом — делал все, что входит в обязанности завхоза. По-прежнему составлял «инвентарные списки» и «правила внутреннего распорядка», которые расклеивал по стенам общежития. С людьми предпочитал объясняться письменно, дабы не разводить излишних дрязг. Многословие и ненужная жестикуляция раздражали его. Он держался золотого правила — не доводить конфликты до крайности, если к этому не принуждают обстоятельства. А когда, случалось, впадал в ярость, бледное лицо его покрывалось красными пятнами, а в глазах зажигался зеленый, демонический огонь. В таких случаях он мог часами стоять как истукан, тупо глядя перед собой. О чем он думал в эти минуты бешеного озлобления, никто не гнал, как не подозревал и о том, какая буря бушует в его груди. В конце концов он брал себя в руки и вновь обращался к людям с улыбкой.
Оставаться незамеченным в ненавистном тебе мире было его заповедью, которой он придерживался терпеливо и неуклонно, никогда ей не изменяя. Конечно, он следил за событиями с огромным интересом, но и с еще большей осторожностью, потому что «противоборствующие», как изрек один из его учителей, должны или победить, или быть раздавленными. Сейчас он все еще находился в стадии ожидания победы, хотя чутье подсказывало ему, что час расплаты для него приближается. Больше, чем коммунистов, его волновал вопрос культа личности. На собраниях и заседаниях, в разговорах, в докладах и статьях — везде и постоянно употреблялось это новое выражение, эта доселе никому не известная формула. И это очень устраивало Аспаруха, ибо в старых книгах, к которым он любил обращаться, он вычитал, что среди избран-дых порой находятся недовольные, люди, жадные до перемен, они-то и открывают дорогу к власти, облегчая тем самым победу… Среди этих «избранных» Аспарух наметил себе одного, но годы подшутили и над Аспарухом и над его жертвой. Не успел Аспарух порадоваться победе и воспользоваться ее плодами, как произошло падение Бориса Желева. На что нужен теперь этот отвергнутый? Самое большее — служить своей жене, если, разумеется, она красива. И то ненадолго.
Времена решительно изменились. Аспарух Беглишки увереннее смотрел в будущее. Быть может, уже недолго ждать, когда он извлечет кинжал, чтобы отомстить за свои мытарства и страдания. У него на мансарде имелся радиоприемник, который связывал его с другим миром и по вечерам вливал в него бодрость. «Еще немного, еще немного, и власть коммунистов развалится!» Аспарух с явным торжеством выключал приемник и долго потом не мог заснуть. «Возможно ли? — спрашивал он себя. — Возможно ли?.. Однако одежка трещит по всем швам». Даже и в этом захолустном провинциальном городке. Он уже смелей и с некоторым вызовом оглядывался вокруг. Мантажиев, таскавший сумку страхового агента и периодически навещавший его, и тот не сомневался в победе. С Мантажиевым они строили планы, вычерчивали стратегические схемы, подсчитывали последние дни коммунистов. И надо же было в разгар этого политического ажиотажа на горизонте появиться Гите. Сначала Аспарух не обращал на нее внимания, как и на всех, кого он вычеркнул из своего блокнота. Но когда мотоцикл стал то и дело тарахтеть под окном мансарды, а «конский хвост» назойливо мелькать перед глазами, он понял, что наступил и его черед попытать счастья в любви. И эта мысль до умопомрачения взволновала его.
Как-то утром он вышел на веранду поздороваться с Вики, но остановился, пораженный представившимся ему зрелищем. На диване, слегка прикрытая одеялом, лежала Гита с обнаженными руками, в распахнутой на груди ночной рубашке, с сигаретой во рту. Гита любила по утрам выкурить в постели сигарету «для настроения», а потом уже приниматься за дела. Она курила, устремив взгляд в потолок, когда в дверях показался Аспарух. Он попятился, увидев ее, но не ушел.
— О, Аспарух! — воскликнула Гита. — Здравствуй! Как поживаешь? Входи!
Аспарух пробормотал извинения, но продолжал стоять, издали любуясь голыми плечами.
