Эрленд Лу - Тихие дни в Перемешках
Что делаешь?
Работаю.
Молодец.
Подумываю сходить тут в местную пивнушку. У них каждую среду наци-викторина.
Опять ты за свое.
Угу.
Я это ненавижу.
«Ненависть» не слишком сильное слово?
У меня аллергия на эту твою якобы ребячливость.
Думаешь?
Да.
Понятно. А ты что делаешь?
Я только уложила детей.
Понятно... и...
Не спрашивай о Бадере.
Не буду.
Мой врач должен взять соскоб твоей кожи.
Чего?
Он говорит, что может сделать вакцину, чтобы я лучше тебя переносила.
Правда?
Да. Но ему нужно получить твои молекулы или что-то такое.
А тебе это надо — легче меня переносить?
Думаю, да, нам ведь все равно еще много лет тесно общаться.
Но ты разве... не...
Не спрашивай о Бадере!
Не буду.
Он живет на Гинденбургштрассе.
Хорошо.
Врач, я имею в виду. Дом номер восемь.
Хорошо.
Доктор Энгельс.
Хорошо. Он молод?
Нет.
Стар?
В общем, да.
Не знаешь, он не был замешан в опытах на людях?
Прекрати!
Потому что в противном случае я бы ему не очень доверял.
Честно говоря, Телеман...
В его кабинете не чувствуется наци-дух, там не пахнет нацизмом?
ТЕЛЕМАН!
Времени пять утра, Телеман читает в книге «Праздники Найджелы» такой пассаж: «Да, я знаю, бытует мнение, что мужчину легко избаловать, если готовить ему изыски. В этом есть своя правда. И я не стала бы на первом свидании варить обед, накрывать стол и прочее а-ля прекрасная домохозяйка, но кастрюлька теплых итальянских макарон, которые можно вдвоем уплетать прямо в постели, — согласитесь, это совершенно другое дело. По-моему, обязательно надо отпраздновать свою первую ночь вдвоем, пусть на часах полчетвертого утра.
Помнится, в экранизации одной из моих любимейших книг, „Ревности" Норы Эфрон, Мерил Стрип кормит Джека Николсона спагетти-карбонара. И что может быть лучше для эротичного праздничного перекуса после любовных ласк в ту ночь, когда он в первый раз остался у тебя до утра? Конечно, целая пачка макарон — это слишком много на двоих, но я бы притащила с собой в спальню полную кастрюлю, а не какие-нибудь тощие изыски, красиво сервированные на тарелке. Куда девать остатки, спрашиваете вы? Ну, можно еще разок наработать аппетит».
Он читает этот отрывок раз, другой, третий, четвертый, пятый, отщепляет от него кусочки и рассматривает их со всех сторон. Разбирает на составляющие, он увлекался этим в студенческие годы, вспоминает Телеман, но тут же одергивает себя — никаких воспоминаний. Они, конечно, тоже театр, но старомодный, так что долой воспоминания. Телеман пьян. И он только что поглотил карамельно-шоколадное ретролакомство, которое приказала ему приготовить его анима. Аккуратно вмешал кукурузные хлопья в шоколадную смесь так, чтобы она покрыла все хлопья, и с трудом дождался, пока готовый десерт охладится в холодильнике на небольшом блюде или подносе минимум один час. За время ожидания Телеман напился. И заказал на «Амазоне» фильм «Ревность». Три фразы из текста о спагетти-карбонара особенно зацепили Телемана. Во-первых, «вдвоем уплетать макароны прямо в постели». Во-вторых, «ночь, когда он в первый раз остался у тебя до утра». И наконец, «еще разок наработать аппетит». Последнюю фразу невозможно понять иначе, как откровенно бесстыжее приглашение. Сперва они занимаются этим до трех утра. Потом Найджела исчезает на кухне и появляется через полчаса с кастрюлей спагетти-карбонара. Потом они занимаются этим снова. И наконец, доедают остатки. Понятно, что дальше оно может идти только в том же ритме. Заколдованный круг: совокупление—карбонара—совокупление. Раз, раз, раз, Найджела бежит на кухню, карбонара, карбонара, раз, раз, раз. Потрясающе. И сколько раз так было? Сколько раз кто-нибудь впервые оставался у нее на всю ночь до утра? Дважды? По разу на каждого мужа? А кавалеры до них? Чёёёрт! Раз тридцать-сорок? Телеман в этом не сомневается. Он нарезает круги по крохотной комнатке на Банхофштрассе. А как же Саатчи? Евреи бекон не едят. Во всяком случае, обычные евреи. Хотя Саатчи может оказаться каким-нибудь особенным. Возможно, она тем и прельстилась, что он необычный еврей? Так было бы куда пикантнее для обоих. Фу, гадость! Вот свинья!
Телеман откупоривает новую бутылку вина. Так, бумага и ручка. Старомодное рукописное письмо производит больше впечатления, чем какой-нибудь мейл. Запечатанный конверт требует к себе уважения.
How can I say this to you?[85]
My darling, where to start?[86]
Please read this![87]
Please read this, Nigella, please![88]
I am not just another fan. Please continue reading.[89]
Meet me outside Wembley Stadium at five o'clock on august 1st.[90] (Уэмбли? Как пошло. Но что еще придумать. Он плохо знает Лондон. Надо было ездить туда, но Нина соглашается только на колыбель нацизма. Черт!)
I am a norwegian dramatist (big word, I know), a few years younger than yourself. A few years younger than your pretty self?[91] Ой нет, так нельзя. Но возраст — его главный козырь. Возраст и театр. Найджеле нужен мужчина помоложе. Об этом она думает день-деньской. Но она несвободна. Она не может сказать этого вслух, не задев Саатчи. Он старше ее на шестнадцать с чем-то лет. Это пикантная разница, пока мужчине тридцать пять или сорок, но не в семьдесят. Найджела рвется на волю. Возможно, ей хочется еще детей. I am fertile and can easily give you children. One child? Two? It's up to you[92]. В каком возрасте женщины перестают рожать? М-да.
Не лучше ли прямо в лоб: I can save you from Saatchi. Please continue to read! I know that you hate your husband. That's ok. Don't be ashamed. Let the hatred embrace you[93].
А так говорят? I am love[94]. Нет, едрена вошь, не то.
Thank you for the music[95]. Музыку? Она же не может не понять, что он имеет в виду готовку. Музыка как метафора еды? А почему нет? Живя с этим сухарем Саатчи, она наверняка изголодалась по метафорам.
Dearest Nigella. Thank you for the music[96]. Идеальное начало. Please continue reading. I can save you. 4 ever[97].
Дзинь-дон.
Чего?
Дзинь-дон.
Кто там?
А ты как думаешь?
Это довольно некстати.
Телема-ан! Мы уже здесь, все вместе.
Да?
Ты будешь открывать?
Ладно.
Привет.
У тебя и видок!
Да.
Привет, папа.
Привет, Хейди.
Привет.
Привет, Бертольд.
Привет, папа.
Привет, Сабина.
Что делаешь?
Так, разное.
Ты, что ли, не спал ночью?
Не знаю. Кажется, нет.
Так мы идем на Цугшпитце?
Опять?
Дети хотят показать тебе его.
Хотят?
Да.
Телеман, мы же об этом договаривались.
Разве?
Мы говорили об этом вчера вечером.
Понятно. И разговор прошел нормально?
Даже очень.
Хорошо. Простите за беспорядок. У меня есть остатки шоколадно-карамельного десерта. И наверно, немного спагетти-карбонара на столике у кровати.
Мы только что позавтракали.
Ну да, конечно.
Папа?
Что?
А почему на стене написано «Найджела»?
Это... вот... так было. Я снимаю очень задешево, сразу комнату с мебелью и... надписями на стенах. По-моему, у немцев такой обычай или поветрие — да, Нина? Они здесь любят писать на стенах?
Что ты сказал?
Кто хочет, поймет. Этот обычай остался у них с войны.
Ты идешь?
А что, если вы сходите без меня? А я бы пока поразмышлял о театре и, возможно, вздремнул?
Я считаю, тебе надо пойти с нами.
А это что?
Пьеса.
А-а.
А что насчет Бадера?
Бадера?
Он идет на Цугшпитце?
Нет.
Хорошо.
Папа, так ты идешь?
Возможно.
Потрясающий вид.
А мы что говорили!
Да-а. Совершенно потрясающий. Вид.
Смотри, папа!
Да, потрясающе.
Это Австрия.
Правда? Это она так выглядит?
Да.
На вид прекрасная страна.
Телеман! Спокойно.
Я проголодался. Думаешь, у подъемника дают фрицель-шницель?
Держи себя в руках!
Я?
Да.
Я должен держать себя в руках?
Да.
Это ты должна держать себя в руках.
И я тоже.
То есть мы оба должны держать себя в руках?
Да.
Тогда следующий вопрос: что происходит у тебя с Ба...
Замолчи!
Нельзя говорить?
Не при детях.
Что здесь происходит?
Ничего, Хейди.
Вы думаете, я дура?
Нет.
Мы хотим сохранить твое душевное равновесие. И тогда ты, возможно, победишь сегодня вечером Анастасию.
Мне ее никогда не победить.
Что за пораженческий настрой.
Тебя это вряд ли колышет.
Конечно победишь.
Ни за что.
Ты победишь ее, если сохранишь душевное равновесие.
Которое я потеряю, если ты расскажешь мне, что происходит?
Да.
Тем более я хочу знать, что происходит.
