Дорис Лессинг - Трава поет
— Он будет о тебе заботиться, — рассмеялся Дик, — этот старый боров не так уж и плох.
Столь небрежное отношение сперва оскорбило Мэри, но потом она поняла, что муж всего-навсего лишь грубовато выразился и попыталась себя успокоить, но негодование никуда не делось. «Да кем он себя возомнил? » — думала Мэри. Однако Дик не знал о том, что она испытывала, и по глупости радовался.
Он в спешке выпил две чашки чая, а потом отправился переодеваться, вернувшись в шортах и рубашке цвета хаки, чтобы попрощаться с женой, прежде чем отправиться на работу в поля. Когда он ушел, Мэри тоже встала и огляделась. Сдвинув всю мебель на середину, Самсон мыл комнату, в которой накануне они сидели с Диком. Женщина прошла мимо него, выйдя на веранду, которая, по сути, была всего лишь продолжением железной крыши, поддерживаемой тремя соединенными невысокой стеной кирпичными колоннами. На веранде стояли несколько жестяных банок из-под бензина, выкрашенных в зеленый цвет. Краска местами вздулась и слезла. В банках были высажены цветущие кусты и герань. За стеной веранды имелся участок, покрытый пес- [105] ком светлого цвета, а за ним — чахлые низкорослые кустики, уходившие вниз под уклон, у подножия которого раскинулась низина, поросшая высокой сверкающей травой. За ней снова тянулись кусты, волнами изгибались гряды, перемежаясь с низинами, упираясь на горизонте в холмы. Осмотревшись по сторонам, Мэри увидела, что дом был построен на пологом склоне огромной, несколько миль в поперечнике лощины, окаймленной холмами, которые, если глянуть вперед, казались далекими, прекрасными и подернутыми синей дымкой, но при этом, если оглянуться назад, возвышались совсем недалеко от задней части дома. Мэри подумалось, что здесь, должно быть, очень жарко. Заслонив ладонью глаза от света, она посмотрела из-под руки на низины, показавшиеся ей причудливыми и красивыми: перед ней раскинулись бескрайние просторы, поросшие темно-желтой травой, сиявшей на солнце золотом, а над ними — купол ярко-голубого неба. И среди всего этого великолепия звучал многоголосый хор птиц: низвергающийся водопад звуков, которых она никогда прежде не слышала.
Мэри обошла дом, остановившись позади него. Она обнаружила, что задник дома — прямоугольный. Две комнаты спереди она уже видела, позади них располагались кухня, кла- [106] довая и ванная. В конце короткой тропинки, укрытое разросшейся травой, находилось узенькое строение, напоминавшее караульную будку и являвшееся туалетом. С одной стороны дома имелся птичник с огороженным проволокой загоном, в котором было полно тощих белых кур, а чуть дальше, на проплешине, кулдыкая, царапала твердую голую землю россыпь индюшек. Мэри вошла в дом сзади, пройдя через кухню с печью и громоздким начищенным столом, занимавшим половину всего свободного места. Самсон в спальне застилал кровать.
Прежде она никогда не общалась с туземцами, выступая в роли хозяйки. Со слугами матери Мэри разговаривать запрещалось, в клубе она всегда была вежлива с официантами. «Проблемы с туземцами» для нее ограничивались лишь жалобами подруг на прислугу, которые они высказывали за чашкой чая. Естественно, Мэри боялась чернокожих. Подобный страх прививают каждой белой женщине в Южной Африке. В детстве ей запрещалось гулять одной, и, когда она спросила о причине, ей вполголоса, будто доверяя тайну, но вместе с тем довольно прозаично, в той манере, которую Мэри ассоциировала с матерью, сообщили, что туземцы гадкие и могут сотворить с ней ужасные вещи.
[107]
И вот теперь ей придется столкнуться с неминуемым, ей придется бороться с туземцами (она считала само собой разумеющимся, что борьбы не избежать). Мэри ожидала этой схватки с большой неохотой, но вместе с тем преисполненная решимости не дать слабину. И все же она была склонна отнестись с симпатией к Самсону, почтительному пожилому туземцу с добрым лицом, который тут же спросил ее, стоило ей зайти в спальню:
— Хозяйка желает осмотреть кухню?
Мэри надеялась, что ей все покажет сам Дик, но, видя, что туземец готов ей помочь, не стала возражать. Мягко ступая босыми ногами, Самсон встал впереди хозяйки и повел Мэри в заднюю часть дома. Там он открыл для нее кладовую: темное помещение с высокими окнами, наполненное всевозможной провизией. На полу стояли огромные металлические лари, в которых хранились сахар, мука и крупа.
— Ключи у хозяина, — пояснил он, и Мэри была удивлена, что он вот так спокойно сообщает о мере предосторожности, вызванной опасением Дика, что слуга окажется вором.
Между Самсоном и Диком царило полное взаимопонимание. Дик все держал под замком, но выдавал продуктов на треть больше, чем того требовалось. Эту треть Самсон при- [108] бирал к рукам, не считая это воровством. Впрочем, в этом холостяцком жилище воровать особо было нечего, и теперь, с появлением Мэри, Самсон надеялся на перемены к лучшему. Со всяческим уважением и почтением он показал новой хозяйке скромные запасы тканей, утварь, поленницу, объяснил, как работает плита, — все это было проделано с видом преданного смотрителя, передающего ключи законному владельцу. Когда Мэри попросила, он также показал ей диск от плуга, свисавший с сука над поленницей, и ржавый железный болт от телеги, которым в него били. Именно эти удары разбудили ее сегодня утром. Болтом колотили в диск несколько раз в день, сначала в полшестого, чтобы разбудить работников, живших в поселении неподалеку, а потом в двенадцать тридцать и в два, чтобы дать сигнал к обеду. При ударе раздавался громкий, лязгающий, пронзительный звук, разносившийся на многие мили.
Пока работник готовил завтрак, она пошла в дом. К этому моменту пение птиц умолкло, прерванное усиливающейся жарой. В семь утра Мэри обнаружила, что лоб у нее сделался влажным, а руки и ноги липкими от пота.
Дик вернулся через полчаса. Он был рад ее видеть, но выглядел озабоченным. Муж прошел через весь дом в заднюю его часть, и от- [109] туда Мэри услышала, как он кричит на Самсона на фанагало[4]. Мэри не поняла ни слова. Потом он вернулся и сказал:
— Этот старый дурак снова выпустил собак. А я ему велел этого не делать.
— Каких собак? И почему их нельзя выпускать?
— Если меня нет дома, псы начинают нервничать и сами убегают поохотиться. Порой исчезают на несколько дней. Всякий раз, когда меня нет, он их выпускает. А потом собаки попадают в беду в буше. А все потому, что Самсон, черт подери, ленится их кормить.
Всю трапезу Дик просидел молча, с мрачным видом, а в глазах читалось нервное напряжение. Сеялка сломалась, у поливальной машины отлетело колесо, а фургон нерадивые беспечные работники затащили на холм, позабыв выключить тормоза. Он вернулся на ферму, и теперь его вновь переполняло знакомое, привычное чувство раздражения и беспомощности. Мэри ничего не сказала: для нее это все было слишком странным.
Сразу же после завтрака Дик взял со стула шляпу и снова ушел. Мэри отыскала поварен- [110] ную книгу и отнесла ее на кухню. Прежде чем утро успело смениться днем, вернулись собаки: две огромные веселые дворняги с виноватым видом подошли к Самсону. Они понимали, что поступили дурно, сбежав. Мэри была для них чужой, и они не обратили на нее внимания. Собаки вволю напились, разбрызгав воду по полу кухни, после чего улеглись спать на шкурах в передней комнате, источая густой аромат убийств, которые они чинили в буше.
Когда кулинарные эксперименты на кухне, за которыми с вежливой снисходительностью наблюдал Самсон, подошли к концу, Мэри присела на кровать с пособием по фанагало. Ей представлялось совершенно ясным, что первым делом надо выучить язык: покуда она никак не могла объясниться с Самсоном.
5
На собственные отложенные деньги Мэри накупила ткани, украшенной цветочным узором, наволочек, немного льняного полотна, посуды, отрезов на одежду, сделала занавески. Дом постепенно утратил царившую в нем атмосферу непроглядной бедности и приобрел, благодаря ярким занавескам и кое-каким кар- [111] тинам, определенную миловидность, не потребовавшую больших затрат. Мэри трудилась не покладая рук и всякий раз, когда муж возвращался домой с работы и замечал новые изменения, искала в его взгляде удивление и одобрение. Через месяц Мэри прошлась по дому и убедилась — все, что было можно, она уже сделала. Кроме того, денег больше не осталось.
Она быстро привыкла к новому ритму жизни. Перемены были столь всеобъемлющими, что Мэри показалось, что она стала совершенно другим человеком. Каждое утро она просыпалась под звон гонга и, не вставая с постели, пила с Диком чай. После того как муж уходил в поля, она выкладывала продукты на день. Мэри подходила к делу столь добросовестно, что Самсон пришел к выводу — надеяться на перемены к лучшему не приходится: наоборот, он лишился того, что ему обычно доставалось, а ключи Мэри носила на поясе. К завтраку, если не считать приготовление пищи, она успевала расправиться со всей работой по дому; впрочем, Самсон был более искушенным поваром, нежели молодая хозяйка, и некоторое время спустя Мэри переложила работу на кухне на его плечи. Все утро вплоть до обеда она шила, после обеда снова шила, а после ужина сразу же отправлялась в постель, где засыпала сном младенца.
