Борис Карлов - Плагиат (Исповедь ненормального)
Кенгуру заржало и, трясясь всем туловищем, стало подливать на платок пятновыводитель. Владимир улыбнулся, сказал «всего доброго» и поспешил в сторону набережной.
— Нет, ты понял, студент!.. — доносилось до него ржание кенгуру.
Мороз сковал Неву толстым льдом. Метелица гнала снежную пыль вдоль русла, то там то здесь закручивая её буранчиками. Снег заметал ведущую на другой берег тропинку и одинокую лыжню вдоль холодной гранитной набережной.
Встречным ветром на Владимира пахнуло горелым. Впереди, у одного из жилых домов, столпились жильцы со скарбом в руках и зеваки. В небо поднимались клубы чёрного дыма. Пожилая дама в старомодном вортничке особенно сильно волновалась, подбегала к пылающим дверям парадной, обжигалась и всё время звала кого-то.
— Муж у неё там остался, — сказала одна из погорелиц. — На втором этаже, шестнадцатая квартира. Инвалид безногий, герой войны. Уж так она его ждала, уж так любила все эти годы!..
Владимир поставил портфель у парапета набережной, пересёк улицу и остановился у самой парадной. Здесь уже обжигало лицо пламенем, дым разъедал глаза, повсюду сыпались искры. Юноша стянул кашне, обвязался им до самых глаз, накинул капюшон, затянул и завязал тесёмки. Если куртка не загорится, он не пострадает.
Выбил ногой прогоревшую дверь — и в два прыжка на второй этаж по задымленной лестнице. Квартира номер шестнадцать, дверь нараспашку, в прихожей стена огня.
— Есть кто-нибудь?!
Никакого ответа.
Закрыв глаза рукой, пробежал сквозь пламя. В первой комнате никого, в другой тоже. Вот он! На кресле-каталке военный человек в орденах, весь седой. Он без сознания.
Набросил байковое одеяло, подхватил как ребёнка, пробежал сквозь огонь, потом вниз по лестнице и — на воздух. Позади с треском обвалилась прогоревшая балка крыльца.
Набережная уже запружена пожарными и скорыми. Морозный ветер ударяет в лицо, ветеран открывает глаза. Едва слышно произносит:
— Спасибо, сынок. За таких как ты… не зря воевали…
Тут инвалида подхватывают врачи, кладут на носилки. Женщина, всё ещё плача, но теперь от радости, мечется между мужем и спасителем, произнося несвязное… Милиционер с записной книжечкой пробирается через толпу.
— Где он?..
— Да только что здесь стоял…
— Значок на груди — не то «ГТО», не то «Разрядник»…
— Кто парня знает?..
Никто не знает.
А его уже и след простыл.
10
Гусев и Телегин досмотрели кино, вышли на улицу Петра Лаврова и молча побрели по бульвару. Денег у обоих не было ни копейки, и как развлекать себя дальше, они не представляли.
— Надо башлей надыбать, — сказал Гусев.
— На что?
— Проститутку снять или хотя бы нажраться. Так жить нельзя.
— А сколько надо?
— Кажется, четвертной. Это если на Московском вокзале.
— Четвертной… — повторил Телегин. — Ты хоть помнишь, что такое четвертной? Это, практически, четверть зарплаты.
— Для кого как.
— Погоди, четвертной — это на одного?
— Пожалуй, да.
— Не, нам не светит.
— Так чего делать?
— Чего-чего, подрастать. Вырастешь, женишься, будешь свою жену трахать… даром.
— Когда вырасту, мне и без жены любая даст. Блин, какой был секс, какой секс! Один раз с двумя сразу, другой раз с негритянкой… Слушай, Теля, ты заметил, как они говорят? Ну, дети, наши сверстники.
— Я как-то ещё не пообщался.
— Много не надо. Они таких слов не знают.
— Каких?
— Ну, «достать», «блин», «отстой», «зажигать», «колбаситься», «трахаться», «дискотека»…
— Колбасились ещё у Зощенко. Кстати, в провинции почему-то произносят с ударением на «а».
— Неважно. Практически, весь наш лексикон им недоступен. И это ещё не считая воровского жаргона.
— Жаргона?..
— «Беспредел», «крыша», «базар», «перетёрли»…
— Действительно, сами не замечаем. Это в девяностых, от депутатов. «Правовой беспредел». Дикторы часто употребляют. А как здесь говорят «трахнуться»?
— Блин, язык не поворачивается. «Ебаться», что ли…
— Прости господи! Я уже и слово такое позабыл.
— Оказывается, есть. Кстати, «блин». Сейчас прямо так «блядь» и говорят. Некоторые через слово, как семечки щёлкают. Я-бля, он-бля, ты-бля…
— Тыбля! Каменный век, вот умора!
— Могу ещё парочку процитировать. Помнишь, как сперма называлась?.. А кончить?..
Гусев сказал.
— У-у!! А-а!! Вот ужас! Витёк, я не понял, ты когда успел этого нахвататься?
— В основном на чердаке. Там рядом курили старшеклассники.
— Способный, схватываешь на лету.
— Будто тебя не волнует. Ну, в смысле — секс.
— Ой, не то слово «волнует». А как «секс» будет?
— Ебля.
— Всё, больше не говори. Как мы вообще в первый раз такое пережили?
— Тогда не вдруг однажды утром прихватило. Постепенно привыкали, разрабатывали защиту, адаптировались. Теперь за что! Всё равно как по второму разу в армию. Самое обидное, что для нормальных женщин мы дети, а ровесницы — все целки. Причём не только морально, но и физически.
— Что же делать?
— Если тёлки в ближайшие дни не будет, раздавлю пузырь, — Гусев покатал пальцем мягкий шарик, спрятанный за ухом под кожей. — На фиг это всё надо.
— Что значит раздавлю? Не имеешь права, нас трое, в конце концов.
— Трое. А что эта третья из себя целку строит? Тоже мне недотрога, восемь раз замужем. И мы ей вообще-то не чужие…
Телегин, как всегда в ситуации этого вечного треугольника, почувствовал уколы ревности.
— Не восемь, а четыре.
— Я не понял, Теля, ты её защищаешь?
— Нет. Она, конечно, ведёт себя неправильно, могла бы отнестись по товарищески. Как это… расслабиться и постараться получить удовольствие.
— По товарищески можно и без удовольствия, — сказал Гусев раздражённо.
У метро «Чернышевская» постояли в раздумье, греясь у входа тёплым воздухом.
— Надо достать полтинник… — заговорил Телегин, припоминая один случай. — Есть одно место. А полтинник… считай, ползарплаты.
— Давай, давай, рассказывай, — оживился Гусев. — На любое дело подпишусь.
— Помнишь, в конце девяностых ломали дом. На углу Надежденской и Сапёрного переулка.
— Допустим.
— Тогда рабочие нашли в стене свёрток. А в свёртке два килограмма золотых монет царской чеканки. В городских новостях был такой сюжет. Потом ещё ходили разговоры, что им ничего не дали, поскольку они нашли не сами по себе, а на работе.
— Какая квартира?
— Сорок пять.
— Как же ты номер запомнил? Ах, да… И кто там живёт?
— Откуда я знаю. Дом ломали на капремонт, уже выселенный.
— Пойдём, узнаем, тут рядом.
— «Между окнами гостиной комнаты в стене, под обоями, шпоном и штукатуркой в капитальной стене отсутствовал кирпич. Удивительно, что прежние, не один раз сменившиеся хозяева квартиры, вешали на это место часы или картины, всякий раз высверливая дыру и вбивая пробку буквально в нескольких сантиметрах от тайника. Возможно, что легко определяемую на простукивание пустоту в стене они относили к строительному браку и вбивали крепления в более надёжный участок».
— Ты это наизусть? А, ну да.
— Между окнами на уровне часов или картины.
— Без проблем. Интересно, кто там живёт?
— Кто бы ни жил, надо попробовать договориться и поделить.
— А, всё равно, я по любому готов. Договориться или не договориться…
— «По любому» я не согласен. Ты вообще-то что имеешь в виду?
— Да ладно, ничего, не ссы. Ты представляешь, сколько одна монета может стоить?
— Где ты её продашь?
— На Рубинштейна, возле скупки. Там искать никого не надо, жуки сами подходят. Особенно если ребёнок, сразу видно, что спёр из дома. Им такого легче всех облапошить.
— Я вижу, у тебя опыт в этом деле.
— Был грех классе в четвёртом. Искупил, был жестоко наказан. Запомнил на всю жизнь.
— Пойдём, посмотрим, где эта квартира. Иногда дверь или окна могут сказать многое о хозяевах.
То шли, то бежали. Гусев совершенно преобразился. Непрерывно болтал, сбивая дыхание и заходясь кашлем.
— Продадим пару монет, остальные все спрячем. Сдадим в камеру хранения. Там, на вокзале, такие шмары… За четвертной готовы на всё, любые фантазии. А если забуриться у неё дома, с выпивкой, можно надолго. Всё, что хочешь, хоть каждую минуту. Я как раз впервые… классе в девятом. С моим старшим брательником сутки просидели за столом у одной такой шмары. Все пьяные, она голая, мы голые, сиськи до пола, пизда нараспашку, кровать разобранная…
Друзья остановились, засунули руки в карманы, согнулись и напряглись, как будто бы уже сию минуту описаются.
— Слушай, тут сортир есть? — процедил Телегин сквозь зубы.
— За гаражами одно место знаю… Пошли… Ссука, Берёзкина, я ей такое не прощу…
