Олеся Мовсина - Чево
Хотя насчет последнего обстоятельства была у Кашицы кой-какая мыслишка. Хорошо, что сегодня как раз воскресенье, рабочих на заводе нет, а ключи от клонировочной можно выиграть у Ворошиловского в честном бою. Охранник с удовольствием поставит на кон вверенную ему связку ключей, так как в последний раз продул последний пятак и едва удержался, чтобы не бросить предательский взгляд на своего трехствольного друга.
Яромир Кашица очень давно не имел, но очень хотел иметь собаку
Дело в том, что по ночам молодой контрразведчик и пожилой начсмены, оставаясь вдвоем в огромном здании Секретного завода, загадывали друг другу загадки.
25
(Еще из дневника).
Когда родился мой мальчик, я поняла, как похожи друг на друга жизнь и смерть. Нет, неправильно — рождение и умирание. Знак поменялся с минуса на плюс, но неподъемное для человеческого рассудка чудо снова заставило меня задыхаться и искать поддержки у кого-то более сильного. Но таковой среди людей ни в первый, ни во второй раз так и не нашелся.
А я хотела знать, что произошло, как так у человека получается исчезнуть, превратиться в ничто и — наоборот. Почему из пустоты появляется новое существо с всезнающими, самодостаточными глазами? (У моего Матвея были именно такие глаза с первых же дней.)
И главное, что указало мне на их сходство, — это моя роль. Роль человека, самого близкого тому, кто умер, и тому, кто родился. Я давно перестала быть беспечной и безответственной школьницей, но только теперь — впервые и сразу дважды — почувствовала свою незаменимость на земле. В том смысле, что нельзя попросить кого-то, чтобы он за тебя временно пожил, пока ты будешь отдыхать. С ума сходя от усталости, отрывая свинцовое тело от постели, чтобы в пятый раз за ночь накормить и успокоить орущего младенца, я чувствовала только одно: это должна сделать я, это только я могу сделать, и никто… Даже если бы за детской кроваткой стоял целый сонм бабушек и нянюшек, всё равно — никто бы не исполнил роли вместо меня. Не схалтурить, не увильнуть, ни на секунду не обмануть заходящуюся криком неотвратимость.
Такое же чувство было несколько месяцев назад, когда я спрашивала, почему это случилось именно со мной, когда искала хоть какой лазейки для успокоения и не находила. Эдак стояла перед железной стеной, билась в нее головой, а уйти со своего места не могла, потому что уйти с него просто невозможно.
Конечно же, теперь было счастье. Но это было очень трудное счастье. Когда-то, в детстве, а особенно, наверное, в ранней юности — для радости не нужно было прилагать усилий. Как дыхание: оно — мне, а не я — ему. Всё, кажется, плыло навстречу, и что-то удавалось схватить, а что-то плыло дальше само по себе. Теперь каждая минута радости стала стоить мне титанического труда. То, что раньше двигалось само, теперь приходилось заводить и толкать вручную. Но странно и прекрасно — радость, достигнутая таким путем, ничуть не искажалась и не умалялась. Дотащившись через весь день до вечера, вытащив любимого человечка из-под бремени мокрых пеленок, массажей и болей в животике, я зависала над кроваткой как зачарованная. Судорожно смеялась, касаясь щекой спящего личика, а его молочно-карамельный запах, кажется, щекотал мне самое сердце.
И было только одно чувство, превосходящее по силе этот нежный дрожащий восторг. Было, оно же и осталось, чувство — страх. Вообще я утверждаю, что материнство — это что-то сродни болезни разума, измененное состояние сознания, непостижимое для непосвященных.
С первых дней жизни моего сыночка мне стало казаться, что так или иначе я его потеряю. Спрашивается — с какой стати? Но это спрашивает здоровый рассудок, может быть, исключительно мужской. Болезни, несчастные случаи, какие-то невиданные катастрофы материализовались в кошмар и начали всюду преследовать меня своими наглыми глазами. Нервы оголились: я боялась, что не смогу защитить, я боялась, что со мной самой что-нибудь случится, а он останется один, я боялась даже застрять в лифте или поскользнуться в темноте. И при этом понимала глупость своего истеризма. Но избавиться от него не могла.
Возможно, это чувство знакомо всем, особенно молодым, мамашам. Другое дело, у меня оно усугублялось страшным опытом: еще незабытой, такой неожиданной и уж совсем не объяснимой гибелью любимого мужа.
(Да-да, надо будет написать об этом статью, не забыть, нашему редактору подобные вещи нравятся.)
26
Среди прочих премудростей, которыми наградил Марка Дом на поляне, значилась так называемая техника ускоренного общения. Целью этой штуковины была возможность в предельно краткий срок не только втереться в доверие к незнакомому человеку, но и узнать этого человека как облупленного. Мимолетный диалог с прохожим на отвлеченно-бытовую тему должен был заменить, по мнению Мэтра-с-кепкой, десятилетие отсидки за одной партой плюс застенно-коммунальное проживание по соседству.
Каким именно образом это должно было происходить, лично мне до сих пор неведомо. Думаю, не одно физическое, а тем паче юридическое, лицо заложило бы душу дьяволу в ломбард, чтобы только сунуть свой нос в секрет этой уникальной техники. Им я одно могу подсказать: принцип примерно тот же, что и в сборе информации при помощи городских реалий — нужно уметь видеть в малом символ большого.
Йозеф был первым человеком, которого Марк смог «прочитать» с помощью Метода. После беседы с Баллистиком нашего искателя чрезвычайно интересовал человеческий фактор. Интриговал, даже можно сказать. Поэтому, когда на автозаправке с ним случайно заговорил нагловатый Парис среднего достатка, Марк поддержал разговор жадно и во всеоружии. Надо сказать, он так рьяно схватился за дело, что после двух первых реплик о цене на бензин собеседники перешли на ты, следующие две вдохновили Йозефа на дружеский похлоп Марка по плечу, а в результате наш герой оказался приглашенным «вечерком покатать шары», то есть, как он понял, на партию в боулинг.
У Йозефа вдоль щеки была пущена тонюсенькая трубочка, почти проводок, берущий свое начало где-то в глубине уха. Марк было подумал, что это слуховой аппарат (из тех, что так любят рекламировать по радио), но вовремя смекнул — телефон. Трубочка поминутно пикала, и ее хозяин тут же начинал говорить как бы с самим собой, со своим альтер-эгом, а потом внезапно снова переключался на реального собеседника. Сначала Марк испугался, что такой живой гипертекст создаст непреодолимые преграды в общении, но оказалось: чем больше информации, пусть бессвязной, исходит от испытуемого, тем удобнее испытателю.
— Нет, извини, брат, вообще-то, твоя очередь… Ну и ну… Да ни за что… Он ему и не простит никогда… Ладно, сделаю, бывай… Да это я насчет телефона, тут меня попросили… Ты-то как? А, это ты, конечно узнал… Нет, солнышко, всё хорошо… Да закрутился я… А ты где? Отлично… Ну, о чем речь, буду… И прилично платят? А я вот, вишь, занялся… Але, нет! Ну и передай ему…
Марк едва успевал вставлять необходимые по плану реплики, когда понимал, что Йозеф обращается на сей раз к нему, а не к невидимому абоненту. «Удобно ему, наверное», — промелькнуло в разведческом мозгу.
— Сколько раз я говорил ей, чтобы не оставляла! Ладно, завтра приеду — разберусь… И ты тоже… Пока не прислали… Ага, пока… А как там твоя эта русская, Глафира или Графена, забыл, с которой ты тогда в яму провалился, ты всё еще с ней? Разошлись? Помню, как ты рассказывал…
А этого не мог ожидать никто. Полагаю, что даже создатель техники ускоренного общения получил бы на месте Марка обухом по голове. Дело в том, что в беседе Марка и Йозефа сработала обратная связь. Поняли, да? Оба настолько проникли в мысли друг друга, что — сам не желая того — Йозеф ухватил кусочек Маркова воспоминания и принял его за свое. Как-то так. Понятно ли я объясняю?
Возвращаясь после встречи домой, Марк долго думал, прежде чем сесть за отчет. Вот он — своего рода герой времени, Йозеф. Пустота, пустота и — недоверие. Какие-то мелкие биографические неудачи, а скорее всего — общее движение нечистого на руку окружающего мира — убедили этого молодого еще человека не верить никому и ничему. Он чувствует, что ничего нельзя изменить, а потому живет совсем машинально, взращивая в своей бесплодной голове одну за другой бредовые идеи. Да, грустно, а с виду — вроде бы симпатичный.
История последнего увлечения Йозефа была бы нестерпимо скучна для Марка, если бы не впадала в истерику абсурда. Нашего нового знакомого не интересовало в жизни практически ничего, кроме мобильных телефонов. За последние три года он сменил несколько десятков моделей, а теперь строил грандиозные планы. Синдром коллекционера? Желание самоутвердиться, быть самым-самым? — Марк формулировал предположения, словно фразы для учебника психологии. Но ведь старые, слегка поднадоевшие телефоны Йозеф дарил, продавал и терял без намека на жалость. А как жадно мечтал и бегал в поисках каждого нового экземпляра! И черт бы с ними, с телефонами, теперь у него был самый новый, управляемый только голосом, не требующий прикосновения руки! Но ведь вот до чего докатилось больное воображение! Йозеф обдумывал проект вшивания особой трубки под кожу человека, так, чтобы она была всегда с тобой, но в то же время не мешала передвигаться, работать, мыться, спать — да мало ли, в конце концов, чего делать. В общем, чтобы не мешала. Йозеф намеревался запатентовать свое изобретение и стать первым его пользователем после того, как обдумает еще одну деталь. Он пока что не мог решить, каким образом окружающие, заинтересованные и просто посторонние наблюдатели, будут догадываться о наличии у человека в голове самого престижного в мире телефона. Он предполагал, что это будет какая-нибудь мелкая деталь, вроде бирочки, торчащей из уха. Но эта деталь должна стать известной всем, она должна вызывать зависть и восхищение.
