Георг Кляйн - Либидисси
Мы знали о феномене под названием мау. Вводя нас в курс дела, куратор Шпайка коснулся и этого весьма примечательного для региона явления. Заразная болезнь пока не вышла за пределы города и его предместий. И есть пока основания полагать, что она со своими отвратительными симптомами может по-настоящему развиться только у прибывших из западного зарубежья. Куль проинформировал нас о бытующей среди наших медиков точке зрения, согласно которой жители города обладают иммунитетом против древнего местного вируса, однако передают его не имеющим такой защиты пришельцам. В городе, напротив, считают мау новой, занесенной с гнилого Запада венерической болезнью. И не упускают случая похвалиться в разговоре с чужаками тем, что мужчины и женщины местных племен здоровой силой своих неиспорченных тел не дают проникнуть в них ядовитым сокам презренной болезни.
В одном из донесений Шпайка приводилась пословица, процитированная Кулем: Лучше сунуть голову в задний проход собаки, чем держать нос по зловонному западному ветру. С нескрываемой гордостью куратор Шпайка заметил, что его подопечный раньше других, задолго до первых сообщений в прессе, осознал опасность, которую несет заразная болезнь для мирового сообщества, и известил об этом свое начальство на родине. Более того, Шпайк употребил обозначение мау в самом первом своем донесении, и лишь год спустя, на симпозиуме Международного агентства по борьбе с эпидемиологическими заболеваниями, оно было официально введено в медицинскую терминологию в качестве аббревиатуры. Сентиментальные нотки, неожиданно зазвучавшие в речи Куля, резали слух. Хвастаться способностью своего воспитанника добывать информацию — такое считается грубым нарушением служебной дисциплины в отношениях между сотрудниками. Нам стало неловко, будто мы услышали скабрезную шутку из уст старика. Желания задавать какие-либо вопросы о мау поэтому не было.
Формуляр с плотным текстом, набранным чуть ли не каллиграфическими буквами, мы изучали очень внимательно. Указ министерства был переведен на пять европейских языков и японский. Перевод на наш добрый старый немецкий был ужасно корявым и пестрел несуразностями. По-видимому, его выполнили без знания языка, с помощью устаревшего программного обеспечения. Мы принялись вчитываться в английский вариант текста. Обследования, которое предписывалось указом, похоже, было не избежать. Буклет содержал перечень городских народных амбулаторий, занимающихся таким освидетельствованием, и составленный в алфавитном порядке список врачей с собственной практикой, также уполномоченных его проводить. Кончик твоего указательного пальца прошелся по напечатанным мельчайшим шрифтом именам и остановился под тем из них, последовательность слогов которого позволяла предположить, что оно — западного происхождения: Линч Зиналли. В пользу этого доктора Зиналли говорило и то, что его клиника находится на бульваре Свободы Слова. Почти все остальные адреса представляли собой типичные для города сокращения — комбинации из цифр и букв, насчитывающие порой не менее десяти знаков. Мы знали, что таким образом не просто зашифрованы названия улиц, но создана стройная, с собственной логикой, система определения их координат. Создана в первый период расцвета гахисизма, в те годы, когда секта, находясь в подполье, только набирала силу, причем автором системы называют — с гордостью за ее хитроумную сложность — самого Великого Гахиса. Даже посредственные таксисты должны знать наизусть более ста сокращений и уметь истолковать их как указатели путей, ведущих к нужным целям. В повседневной жизни коренное население ориентируется в городе по именам давно осевших здесь родов и семейств, по зданиям с характерными чертами в архитектурном облике, а то и по событиям, флюиды которых еще витают над теми местами, где они произошли. Употреблять же названия улиц времен иноземного владычества запрещено под угрозой наказания, и Куль решительно отсоветовал нам пользоваться ими в общении с горожанами.
Куль сказал, что детального плана города нет даже у Центрального ведомства. Существующие карты — еще дореволюционных времен, и полагаться на них нельзя. Так, широко разрекламированные пятилетние планы предусматривали снос целых улиц; бессовестные чиновники колониальной администрации просто заменили их в макетах города муляжами новых аллей в спроектированных, но так и не построенных кварталах. Тем дело и кончилось. Снимки, сделанные со спутников, в нашем ведомстве только начали анализировать. Пыльная шапка над городом и крайне интенсивное образование облаков между морем и горами отрицательно сказываются на качестве съемки. Расстелив перед нами чертеж, Куль объяснил, как расположены по отношению друг к другу основные кварталы города, и ты сразу воспринял странную форму бульвара Свободы Слова как нечто вполне естественное. Его южный конец открытой петлей охватывает Гетто Великого Пророчества, или Гото, как его называют на городских диалектах и пидди-пидди. После ухода Иноземной державы доступ в этот квартал иностранцам заказан. Однако соблазнительно парадоксальным образом на единственной улице, пролегающей между бульваром и Гото, обосновались бордели, танцевальные зальчики и клубы с сауной. Увеселительные заведения образуют узкую, но очень длинную буферную зону между главной городской магистралью и запретным кварталом. Гото, старейший из единообразных по архитектурному облику районов города, расположен на трех холмах, и его тесно стоящие, многоэтажные, невероятно узкие здания из голубой глины, воздвигнутые еще в Средние века, были бы достопримечательностью мирового значения, если бы туристические группы имели доступ туда.
Кивком головы ты показал, что нам пора идти. Идти в клинику к доктору Линчу Зиналли — и начинать знакомиться с жизнью города. Мы решили не торопиться. Даже позволили себе прогуляться вверх по бульвару в ненужном для нас направлении. Три дня и три ночи дал нам Центр, чтобы найти Шпайка и решить связанную с ним проблему. Мы чувствовали в наших жилах свежесть, твоя улыбка была непринужденной, походка — пружинистой. Как всегда, когда нам предстояло трудное задание, мы словно обрели крылья, а мир, в котором нужно было действовать, встречал нас струями восходящих воздушных потоков.
12. Свежесть
«Эсперанца», куда я=Шпайк вошел с обильной испариной по всему телу и дрожью в коленях, похоже, не затаила на меня никакой обиды. Как приемная мать, которую ее воспитанники окончательно настроили на мирный лад, гостиница вновь приняла блудного постояльца. С веранды, оставив позади себя иностранцев, сидящих за моим бывшим столиком, я=Шпайк, набравшись духу, спускаюсь в бар. Бурый полумрак в нем за последние годы не претерпел изменений, разве лишь чуть потемнел. Я=Шпайк пробираюсь между тесно поставленными, еще пустыми столиками, кладут руки на латунную кромку стойки — точь-в-точь как прежде, сцепив большие пальцы, — и тут же возникает многообещающий контакт: дверь в стенке за стойкой открыта и позволяет видеть маленькую кухню. Чернокожий парень нарезает для коктейлей лимоны, необыкновенно горький местный сорт, — ломтиками. Почувствовав на себе мой взгляд, он поднимает глаза — и лицо его искажается гримасой узнавания. Наверно, ему хочется, чтобы оскал его был принят за улыбку радостного удивления, однако впечатление скорее такое, будто парень, впав в панику и ощутив свою беспомощность, пытается этим оскалом угрожать — мне, возвращенцу из былых времен.
Испуг 243-го, выражение страха, долго не сходящее с его лица, заряжают меня энергией. Тихо произнеся старый номер, я=Шпайк подзываю малого к стойке. Он повинуется и таким образом рассеивает последние мои сомнения. Это тот самый 243-й, что свободно говорил по-французски и после памятной для меня ночи вдруг исчез из бани. Первый раз мне встречается парень, служивший у Фредди боем и начавший потом другую жизнь. И вот он уже выслушивает, чего я=Шпайк от него хочу. Подгоняемый страхом, тут же придумывает, как исполнить мое желание. Мы покидаем бар через кухню. Старенький грузовой лифт приходит в движение почти бесшумно. В его кабине 243-му приходится выдержать осмотр с кратчайшего расстояния. Я=Шпайк удивлен: служа в отеле, молодой человек очень окреп. Мощные мышцы шеи распирают воротник форменной куртки. Память рисует мне его плечи более узкими, ягодицы — более плоскими. Сегодня 243-й был бы для меня староват, но трепетный взгляд вновь делает моего спутника юным и прелестным. Наверху нас встречает коридор без окон; с потолка, на большом удалении друг от друга, свисают тусклые лампочки. Перед одной из низких дверей мой проводник останавливается и показывает на ручку. Вопрос, не передать ли Фредди от него привет, бросает парня в жар. Обхватив мою правую руку длинными пальцами, он шепотом умоляет меня не рассказывать ни Фредди, ни Аксому, ни Луи, что именно он привел меня к этой двери. Потом припадает к той же руке губами, целует ее, лижет теплым влажным языком — и, не оборачиваясь, бросается вниз по лестнице.
