Ежи Анджеевский - Апелляция

Утром в воскресенье, когда в 11 часов Полковник с Рафалом отправились гулять, Конечный, пользуясь этим, раскрыл на кровати тетрадь и написал:

Я вчера забыл передать свой разговор с гр. Рышардом Куной, директором ГПК в Лидзбарке и моим товарищем по работе в милиции, так как я его записал летом 1963 года по просьбе гр. доцента доктора Плебанского, копия у меня сохранилась, поэтому я имею возможность передать Вам его точно, Гражданин Первый Секретарь. Хочу отметить, что разговор происходил в директорском кабинете гр. Рышарда Куны, который вызвал меня к себе, как только я пришел на работу, я всегда следил за тем, чтобы при людях обращаться к нему официально, но с глазу на глаз по-прежнему говорил ему «ты».

Гр. Куна. Привет, старик! Ты что это такой бледный, признайся, гулял небось всю ночь, старый кобель?

Я. Да ты что? До того ли мне?

Гр. Куна. А жаль, тебе было бы полезно для нервной системы.

Я. Со мной все в порядке, мне не нужны такие лекарства.

Гр. Куна. Я гляжу, Мариан, ты не хочешь быть со мной откровенным. Я, видишь ли, не веду, как ты когда-то в Вилкасах, контроль за работниками, но, может, лучше тебя знаю, что происходит в коллективе и вообще. Что ты такое делаешь, старик, почему люди беспрестанно чешут о тебя языки и кругом ходят о тебе всякие сплетни?

Я. Ничего я не делаю.

Гр. Куна. Вот это плохо. Если б ты знал, Мариан, сколько мне звонят насчет тебя по телефону, сколько я анонимок получаю. Вот только сегодня целых три пришли, гражданин Конечный такой, гражданин Конечный сякой.

Я. А ты веришь?

Гр. Куна. Не заводись, Мариан. Кто сказал, что я верю? Мы с тобой не первый день знакомы, знаю, что ты хороший мужик, но пойми, войди в мое положение, когда все жалуются на кого-то из моих сотрудников, я вынужден принять меры. Что ты наговорил Доминику позавчера? Вспомни.

Я. Я отлично помню, что сказал гражданину Доминику.

Гр. Куна. Что он шпионит за тобой и он агент какой-то контрразведки?

Я. Не он один.

Гр. Куна. Может быть, я тоже?

Я. К тебе, Рысек, у меня пока что никаких претензий нет.

Гр. Куна. Пока что? Ну что же, приятно слышать такое от старого дружка, которому я в тяжелую минуту протянул руку помощи. Послушай, Мариан, я буду с тобой говорить откровенно, потому что иначе не умею и не хочу. Не обратиться ли тебе к хорошему врачу, я серьезно, у нас есть, говорят, поликлиника для нервных.

Я. Хочешь из меня сумасшедшего сделать?

Гр. Куна. Вот именно, чтобы ты им не стал, советую тебе, Мариан, лечиться, понял? Тут стесняться нечего, время теперь непростое, а нервы не у всех незыблемы, как государственная граница. Подумай, мы пойдем тебе навстречу, возьмешь больничный, подлечишься, отдохнешь, нервы у тебя окрепнут, медицина теперь на высоком уровне, послушайся доброго совета.

Я. Гражданин Доминик, надо думать, тоже так советует?

Гр. Куна. И что ты на него взъелся? Он говорит, что ты к нему пристаешь.

Я. А зачем он за мной шпионит и обезьяну из себя строит?

Гр. Куна. Что значит обезьяну? Мариан!

Я. Очень просто, позавчера я зашел выпить пива в «Радужную», а он обезьянничал, передразнивал каждый мой жест.

Гр. Куна. Ой, Мариан, Мариан, твои дела хуже, чем я думал. Опомнись, зачем Доминику тебя передразнивать?

Я. Он знает, зачем. Как ты думаешь, откуда он взял деньги, чтобы на той неделе купить «Ламбретту» за тридцать тысяч?

Гр. Куна. Ты что, не знаешь, он же выиграл в тотализатор, угадал пять номеров!

Я. Пять номеров — это верно, но только не в тотализатор, я эти тотализаторы знаю, они совсем по-другому называются, если хочешь знать, то я тебе скажу, на моем горе гражданин Доминик шикует и швыряется деньгами, Иуда проклятый!

Продолжения разговора с гр. Рышардом Куной я записать не смог, так как под конец очень разволновался, но уже то, что я привел, убедительно показывает, какие плелись вокруг меня интриги и как в этой обстановке даже такой вроде друг, как гр. Куна, показал себя оппортунистом, он, может, и не был непосредственно связан с контрразведкой, но, смекнув, что к чему, предпочел не рисковать и умыл руки, как Понтий Пилат, что меня очень обидело и расстроило, ведь он явно предал забвению годы наших общих солдатских невзгод, когда, проснувшись утром, ты не был уверен, доживешь ли до вечера и не сразит ли тебя вражеская пуля. Я теперь простил гражданину Куне, что он оказался по отношению ко мне таким перестраховщиком, его уже нет в живых, а был он, в общем-то, неплохим человеком, только полюбил красивую жизнь и потерял бойцовские качества, но Бог наш милосердный, взвесив все его добродетели и вины, вероятно, не осудил его слишком строго и не отправил в ад на вечные муки. Социолог не пошел на прогулку, прохаживался по коридору, я заметил, что он несколько раз взглянул в мою сторону.

После обеда в комнате психолога.

При слежке и провокациях по отношению ко мне применялись различные методы вплоть до употребления Электронного мозга, о чем я не могу доложить подробно, поскольку некомпетентен в этом вопросе, не знаю, как вышеназванный Мозг работает и в чем проявляется его шпионская деятельность, но во всяком случае я самым решительным образом утверждаю, что Мозг использовали для особых поручений, то есть тогда, когда агенты и шпионы оказывались бессильными, а надо было проверить, что я делаю, когда остаюсь один. Я располагаю множеством доказательств того, что при разных обстоятельствах меня ставили в интимные ситуации, причем делали это так ловко и незаметно, что лишь я один мог понять смысл различных жестов и гримас, проделываемых подосланными агентами. Я верю, что Руководство Партии примет меры, чтобы выяснить все обстоятельства, сопутствующие работе Электронного мозга, ибо не исключено, что столь мощное и опасное оружие может, попав в руки безответственных элементов, быть направлено также против Руководства, нанося вред единству Партии и демократическим основам строительства социализма.

Кроме Электронного мозга, основные действия, предпринимаемые против меня контрразведкой, сводятся к: 1) организации сети агентов и шпионов, фиксирующих каждый мой шаг, 2) обучению этих агентов и шпионов непрерывно передразнивать меня, что держит меня в постоянном нервном напряжении и очень мучительно, 3) подсыланию ко мне людей, знакомых мне лично или только в лицо в надежде, что я, не догадываясь об их работе в иностранной разведке, назову Пароль, в знании которого меня ложно обвиняют.

По поводу пункта 1.

Мне трудно назвать точное число агентов и шпиков, привлеченных контрразведкой к слежке за мной, но приблизительно полагаю, что их тридцать тысяч обоего пола, исхожу я при этом из того, что, хотя у меня прекрасная память на лица, я ни разу не заметил, чтобы один и тот же мужчина или женщина появлялись дважды в моем поле зрения в качестве подосланных агентов, а значит, для фиксирования каждого моего шага, включая дорогу на работу, а также поездки в Лодзь в Техникум и в Т. на лечение, приходилось вербовать не менее семи агентов в день, тройку и две пары, что в месяц составляет двести десять наемников, в год 2520, а в двенадцать лет 30 240, причем я сознаю, что это число лишь приблизительно характеризует масштабы направленной против меня кампании, потому что в нем не учтены все те, кто, как, например, мой шурин, гр. Виктор Томашевский, или другие мои сослуживцы, были на твердых шпионских окладах, причем столько времени, сколько требовалось по объективным обстоятельствам, и я даже приблизительно не могу определить, сколько человек этой категории участвовало в слежке, но уверен, что немало и что это стоило массу денег, не говоря уже о моральных издержках, которые тоже очень важны.

В отличие от постоянных, то есть штатных агентов, действующих индивидуально, массовая агентура редко работает в одиночку, обычно, по тактическим соображениям, агенты объединены в двойки и тройки, чтобы жертва полностью осознала, какими мощными средствами располагает контрразведка. Персональная слежка, как я заметил, никогда не продолжается весь день, поскольку, благодаря хорошей организации, основанной на непрерывной передаче нужных информации, лица, подосланные в двойках или тройках, могут ограничиваться отдельными выступлениями, действуя, однако так, что объект слежки убежден, что непрерывно находится под наблюдением и контролем, мне думается, что, если организационную систему контрразведки, несомненно связанную с Электронным мозгом, перенести на другое поприще и правильно использовать, она бы принесла большую пользу в политической, социальной и экономической сферах, но это требует внимательного и серьезного изучения, требует опытных и идейных людей.