Сильвия Хутник - Карманный атлас женщин
Идет в регистратуру и хочет, наконец, сказать, что ей надо. Но бдительная очередь шипит: «А куда она лезет, а в конец, а не видит, что ль, что люди стоят!» И, пришибленная, бабка топает в конец хвоста, ей хочется пить, даже очень, пересохло у нее ото всего этого на нервной почве, но у регистраторши не попросит, не то снова очередь заверещит, что она, дескать, опять что-то замышляет. От отсутствия воды ей становится плохо, она теряет сознание, падает на мужика, стоящего перед ней, который тоже теряет равновесие. Эффект домино: очередь трещит, рассыпается и в крик. О боже, что творится!
Следующий.
Разумеется, большинство приходят к врачу по крайней мере раз в неделю, стихийно образуя своеобразный клуб «тех, кому за…». Здесь и поговорить можно, хоть рот раскроешь, а то все сериалы да сериалы. В очереди завязываются ненастоящие дружбы. Здесь есть место для обмена опытом, соображениями, как приготовить жаркое, как воспитать правнука, как вывести пятно со скатерти. Взаимопонимание — основа межчеловеческого общения. В него входит сочувственное кивание, механическое поддакивание, недоверчивое качание головой, прикладывание руки к щеке со словами «Что вы говорите, подумать только». А также — вытягивание ног с надеждой, что кто-нибудь о них споткнется и с этим человеком можно будет поговорить. Ноги уже как деревянные, неестественно распухшие, с выступающими варикозными венами. Врач возмущается:
— Ну и почему вы не носите специальные колготки, которые улучшают кровообращение, я же говорил вам!
— Потому что они в аптеке стоят сорок злотых, а скидок на них нет. И нет польского аналога, и нет акции, и нельзя их выиграть в кроссворде из «Телепрограммы». Потому что у меня на месяц пятьсот злотых и девяносто грошей. Потому что мне пан доктор лекарств на двести злотых понавыписал. Где уж мне эти рейтузы купить? Все гребу окостеневшим пальцем в кошельке, и чем больше гребу в поисках денег, тем больше их там нет. Пересчитываю, надеваю очки, перебираю простыни на полках в шкафу. Ничего. Заглядываю в банку из-под кофе. Два таракана и то же самое: пусто. Ну и чем мне ноги обматывать? Может, какими-нибудь бинтами, а то у меня дочка принесет немного с дежурства в больнице, что вы, пан доктор, на это скажете?
— Боже упаси, вы себе так доступ крови перекроете, доступ кислорода, артерии не выдержат и лопнут. И тогда уже святой Иуда Фаддей по Безнадежным Делам не поможет.
— Что же мне, пан доктор, делать?
— Купить колготки в аптеке, я ведь уже вам говорил.
Одним из завсегдатаев очереди в поликлинике была пани Мария. Чемпионка по варикозу, голубая слониха с телом навыворот: сначала вены, потом кожа. Эта восьмидесятидвухлетняя женщина жила на Опачевской, так что до поликлиники ей было близко. Улица, как и дом, в котором жила пани Мария, осталась с довоенных времен. В ее конце трамвай делал круг. Здесь курсировали специальные одновагонные трамваи линии «R», впрочем, нерегулярно: обреченные на одиночество на маршруте, трамвайщики компенсировали дефицит общения у круга на углу Груецкой. По Опачевской были проложены трамвайные пути, как раз посреди зеленого скверика, до той поры имитировавшего парк. Улица заканчивалась не как сейчас, у Иерусалимских аллей, а недалеко от линии электрички на Щенсливской. В конце XX века улица как бы разделилась: тогда вокруг торгового центра стали строить эксклюзивные жилые комплексы. Там поселились молодые семьи, так называемые «кредитные», а еще вьетнамцы и прочие азиаты, которых уже не вмещал ближайший чайна-таун. А вот начало, примыкающее к Груецкой, осталось анклавом стариков. Тех, кто еще помнил пекарню «Закопянка» или хотя бы открытие кондитерской Амброзяков. Это для них до сих пор существуют пункты обслуживания, которые производят впечатление городского музея под открытым небом, случайно сохранившегося по недосмотру девелоперов. Сапожник, ювелир, парикмахер с занавесочкой в витрине, портной. Малоэтажная застройка доходила когда-то до проспекта Жвирки и Вигуры, поглощая теперешнюю улицу Банаха. Как раз на том отрезке стоит до сих пор здание Свободного польского университета.[18]
Лекции и семинары начинались там во второй половине дня. Их посещал отец пани Марии, Марек Вахельберский. Дочка приходила за ним вечером с мамой, и они втроем возвращались в дом номер 104. Большой дом, с характерно скругленными углами. Квартира, где жила пани Мария, была на последнем этаже. Окна выходили на маленькую детскую площадку, которая теперь прячется от шумной улицы на задворках дома. Но перед войной рядом проходили трамвайные пути, так что площадка была чисто символической. Мальчишки постарше любили подложить железяку под идущий трамвай, а дети помладше играли в Щенсливском парке. Пани Мария тоже. Обычно по воскресеньям там бывало много народу. Мороженое из лотков, висевших на шее продавца, воздушные змеи, мячи, обручи, гоняемые по дорожкам прутиком. Благообразные родители и их бегающие и безумствующие дети. Так было даже в последнее воскресенье августа 1939 года. Исключительно хорошая погода, по радио диктор говорил о теплом континентальном воздухе, который не сразу, но прогонит слоистые облака. В 16.30 на стадионе Польской армии имени маршала Юзефа Пилсудского начался футбольный матч Польша— Венгрия. Несмотря на то что варшавяне копали рвы по всему городу, на трибунах собралось более двадцати тысяч болельщиков. Польша выиграла, люди думали, что точно так же они выиграют и войну.
Пани Мария помнит, что в тот день отец был чем-то очень взволнован и все время что-то шептал маме. Вечером они поссорились, и мама плакала в ванной. На ней было приталенное летнее платье. Платье она купила себе сама на день рождения в известном торговом доме братьев Яблковских. Утром все изменилось: нервы, плач, стояние во дворе и разговоры на улице.
Несколько дней спустя Опачевская была перекрыта баррикадами, доходившими точно до дома номер 104.
Девочка Мария сидела тогда в подвале и хотела пойти в школу. Ее не интересовали войны, стрельба и наваленные на землю доски. Она считала, что это какая-то шутка, что это просто военные учения. Что сейчас в мегафон задорно крикнут «конец учений» и можно будет вернуться наверх, в свою комнату, к своим книгам. Ей было пятнадцать лет, ее волосы были заплетены в толстую темную косу, длинную, почти до пояса. От скуки она расплетала и снова заплетала ее, тогда как женщины из их дома молились, плакали или сидели молча. Мужчины либо шли в армию, либо сказывались больными и тоже пристраивались в убежищах. Это было самое начало войны, в кладовках полно продуктов, атмосфера взвинченная. Страх смешивался с эмоциями, вызванными новой ситуацией. Позже это чувство должно было переродиться в болезненное отупение. Как только стихала стрельба, кто-то бежал наверх и приносил в подвал в корзинах яблоки, джем, оставшийся в квартире хлеб, а иногда и что-то сладенькое. Много выпивки. Когда сильно долбили, мать давала Марии вино и приказывала пить. Пей, детка, пей и ни о чем не думай, сейчас все это кончится. Пьяный подвал впадал в истерику или неестественную радость, граничащую с безумием. В голове шумело, ломило в висках.
Нас на этот раз засыплет или немного погодя? Внизу нельзя было оправляться, так что надо было выбегать в подъезд и присаживаться около перил. Всякий раз, делая пи-пи, можно было отправиться на тот свет.
Самое плохое случилось год спустя, когда семья Марии была вынуждена покинуть дом и переселиться в огороженный центр города. На Опачевскую они вернулись не скоро и только вдвоем с матерью.
В августе 1944 года[19] обитатели дома снова спустились в подвалы. Человек примерно семьдесят. В основном женщины и дети, потому что мужчины бегали с винтовками. Немцы бросили гранату, и все погибли. Пани Мария с матерью были в это время наверху: на минутку забежали взять кастрюлю у соседки. Так и остались стоять с этой кастрюлей и все слышали. Там внизу взрыв, шум, тишина. На войне так бывает: чудесное спасение, счастливый случай, неизвестно за что дарованный судьбой.
Это чудесное спасение-то и исковеркало Марии жизнь. С тех пор она ждала только смерти, мучилась угрызениями совести, что ее не размазало по стенам подвала. Как это так: соседка из пятой квартиры мертва, ее новорожденный ребенок мертв. Никто, кроме нее с матерью, не выжил. А по какому такому закону если уж гибнуть, то всем разом. И вместо того, чтобы бежать что есть мочи куда подальше или притвориться, что ее там не было, пани Мария зафиксировала в своем сознании стоп-кадр того дня, остановилась в том времени и не хотела больше никуда двигаться.
Потом им удалось спрятаться в квартире на первом этаже, но под конец восстания их загнали на территорию базара «Зеленяк», что был напротив. Бригады озверевшей Русской освободительной народной армии[20] под командованием Каминского[21] согнали жителей соседних домов на площадь. У водоразборной колонки толпились полумертвые от страха люди, которых время от времени забавы ради убивали солдаты. Умшлагплац[22] для гражданского населения Охоты.
