Анатолий Семенов - Коровка, коровка, дай молочка

— А-а, — Анфиса закусила губу, усиленно соображая: — А чего это Нинка такая худющая? По-моему она не была такой.

— Точно, кожа да кости. В чём душа держится.

— Хворает, наверно.

— Хворала бы так не бегала бы сюда, а дома сидела.

— А кто видел Максимовну? Я как-то встретила её на улице. Ой! — страшно смотреть. Один скелет.

— Переживает, наверно.

— Да уж, переживать-то есть о чём. … Вечерняя дойка кончилась. Доярки расходились по домам. Анфиса спросила Дарью, когда они вышли на улицу с электрическими фонарями на столбах.

— Так и не пришла?

— Нет.

— Не нравится мне все это. Ой, не нравится! Чует моё сердце…

— Да я уж сама чую, — ответила Дарья.

— Давай завтра сходим к Максимовне и поговорим, — предложила Анфиса.

— Надо зайти и в самом деле, — согласилась Дарья. — Утром, сразу после дойки.

Но сходить к Верхозиным они не успели. События их опередили.

В тот день, когда Нинка не пришла на ферму, погода стояла неустойчивая. С утра было тихо, свежо. Потом сильно пригрело солнце. Мутные ручейки покрыли густой сетью окрестные поля и распадки, вытекая из огородов, ложбин и отовсюду, где ещё оставался заледенелый покров, соединялись в бурные потоки; матовое небо наполнилось трелями жаворонков и гулом колхозных тракторов, первый раз вышедших в поле на задержание влаги, а к вечеру поднялся холодный ветер, заморочало, и пошёл снег, — сначала мелкий, крупкой, потом хлопьями, и закружила метель.

Было уже совсем темно, и ветер выл всё сильнее, кружа возле труб и охлупней, забиваясь в щели, заметая снег к канавам и подворотням, когда Нинка и её младшая сестра Любка подошли к дому продавщицы Ольги Мартыновой. Девочки были одеты налегке, в демисезонных пальтишках. Любка тащила большую хозяйственную сумку. Сестры остановились у калитки и * молча стояли несколько минут, поглядывая то на ремешок от щеколды, качающейся на ветру, как маятник, то друг на дружку. Обе начинали уже дрожать от холода.

— Ты иди, — вдруг сказала Нинка, — а я подожду здесь.

— Ага! Какая хитрая! Иди сама.

Громко хлопнула доска на крыше и задребезжала мелкой дробью. Возле ног с шумом пронеслась скомканная газета. Снег хлопьями летел в лицо. Девочки встали спиной к ветру. Стояли рядом и молчали, пока не стихло.

— Хочешь, в ограде подожду или в сенях, — снова сказала Нинка.

— Иди сама, — повторила Любка.

— Меня заругают и выгонят. А ты маленькая, тебя не заругают.

Любка отвернулась, не желая слушать.

— Ну, если хочешь, пойдём домой, — равнодушно сказала Нинка, и, отойдя на два шага, добавила: — Мама умрёт — будешь знать.

Любка уставилась на сестру и долго молча таращила на неё глаза.

— Если мама умрёт, я сразу утоплюсь, а ты останешься одна, вот тогда будешь знать, — продолжала пугать Нинка.

Скривив губы в плаксивой гримасе, Любка подошла вплотную к калитке и стала дёргать за ремешок. Щеколда не поднималась. Нинка подошла и дёрнула ремешок со всей силы, открыла калитку. Вошли в ограду, робко осмотрелись по сторонам. Дверь в сени была открыта, внутри — темно. Девочки поднялись на крыльцо, и Нинка сказала:

— Иди. Попроси тётю Олю, как я тебя учила, и всё будет.

Любка, явно не желая иметь дело с тётей Олей и не желая возвращаться домой с пустыми руками, через силу сделала один шаг в темноту и остановилась. Нинка толкнула её в спину.

— Иди же. Ну чего ты?

… Ольга сидела на стуле в прихожей и вязала свитер из грубой серой пряжи. Рядом за столом сидел её сын Стасик, лет десяти вихрастый светловолосый мальчуган, — читал книжку. Ольга первая услышала подозрительный шум в сенях и прислушалась.

— Кошка скребётся, что ли? — сказала она и обратилась к сыну: — Посмотри-ка кто там.

Стасик вышел из-за стола и открыл дверь. Увидел бледную девочку всю в снегу с хозяйственной сумкой в руках, шире распахнул дверь. Любка перешагнула порог и остановилась.

— Батюшки мои! — воскликнула Ольга и положила на стол моток пряжи и недоконченный свитер со спицами. Встала и подошла к девочке: — Ты что, за покупками? А чего ж в магазин не пришла?

Любка вместо ответа склонила голову так низко, что лица её не видно стало совсем.

— Магазин уже закрыт и опечатан. Я сейчас не буду открывать, — сказала продавщица.

Девочка молчала, втягивая голову в плечи.

— Ты что, язык проглотила? — Ольга осмотрела девочку с головы до ног. — В такую метель пришла и сказать ничего не хочешь?

Любка чуть-чуть приподняла голову, стряхнула варежкой рыхлый снег с плеч, с груди, с живота; на сером шерстяном платке он начал таять, и влага собралась капельками между ворсинок; на хозяйственной сумке, на чулках и красных поношенных ботинках лежал и висел белыми хлопьями, но Любка не стала его стряхивать.

Снова воцарилось молчание. Ольга и Стасик смотрели на незваную гостью, а гостья смотрела себе под ноги на вязаный из пряжи коврик, на котором уже образовалось пятно от растаявшего снега.

— Вот так миленькая, приходи завтра в магазин, да пораньше.

Но Любка лишь покосилась на дверь, а уходить не думала. Это. порядком удивило продавщицу и озадачило.

— Вот так номер, — сказала она и повернулась к сыну. — Чего ей надо?

Стасик пожал плечами.

— Чего тебе надо? — спросила Ольга, наклонившись и стараясь заглянуть ей в лицо, но Любка отвела в сторону глаза. Ольга выпрямилась и, вконец растерявшись, смотрела с мольбой то на сына, то на упрямую девочку.

С минуту длилась мёртвая тишина. Слышно было лишь как повизгивает на валике диск электрического счётчика.

— Пойдём, Стасик, спать, — сказала Ольга, а она пусть стоит хоть до утра.

Люба встрепенулась и подняла голову.

— Ну! — понукала Ольга. — Говори скорее, что тебе нужно.

Любка проглотила подкатившийся к горлу комок и с трудом выдавила из себя, пролепетав еле слышно:

— Подайте Христа ради.

Ольга чуточку подалась вперёд и окаменела. В потемневших глазах её застыл ужас.

— Что… Что ты сказала? Стасик повернулся к матери.

— Она сказала…

Мать резко подняла руку и жестом приказала сыну замолчать, чтобы не слышать этих страшных слов. Теперь ей понадобилось время, чтобы прийти в себя. Опомнившись, все ещё с трудом верила своим глазам и ушам. Наклонившись и стараясь дать своему голосу как можно больше ласки, спросила:

— Есть хочешь?

Любка утвердительно кивнула, и слезинки, прозрачные и круглые как бусинки, покатились по её бледным щекам.

— Господи, Боже мой, — сказала Ольга и засуетилась, хватаясь за голову. — Иван! — вдруг закричала она, глядя в комнату, из которой стал доноситься храп: — Иван! Вставай! Стасик, буди отца. Сейчас, сейчас… Что же делать-то?.. Ой, Господи, — она подошла к Любке и наспех стала раздевать её. Сняла варежки, платок, пальто, и всё это вместе с хозяйственной сумкой бросила на диван.

— Нинка-то где?

Любка снова покосилась на дверь. Ольга поняла и в одном платье выскочила в ограду. Там было пусто. Снег кружил как в вихре. Прижав одной рукой разметавшиеся волосы, Ольга внимательно осмотрела все углы, прислушалась к свисту ветра и вышла из ограды. Нинка была на противоположной стороне улицы и как только увидела продавщицу, отвернулась и пошла прочь.

— Нина! — крикнула Ольга. — Постой!

Нинка остановилась. Ольга подбежала к ней и позвала домой.

— С ума сойти, в такой ветер стоять на улице, — сказала она, и, переходя через дорогу, пожурила слегка: — Что ж ты, голубушка, младшенькую посылаешь, а сама за углом прячешься. Нехорошо.

Войдя в прихожую, хозяйка помогла старшей раздеться, приговаривая:

— Сейчас, мои родненькие, сейчас разогрею чай, щи остались от ужина. Сейчас… Как же всё это случилось-то? Господи Боже мой! Кто бы мог подумать?

Иван! — крикнула она, повернувшись лицом к спальне. — Встал, нет? Пьяная харя. Налил шары, — сказала Ольга в сердцах и пошла в спальню.

Иван оказывается уже встал, разбуженный сыном, и натягивал брюки, сидя на кровати. Пока хозяйка наливала в тарелки щи, в прихожую вошёл хозяин в помятых брюках, в майке и босиком. Он сел на стул возле печки и, склонив кудлатую голову с тёмными густыми вьющимися волосами, уставился исподлобья на девчонок, часто моргая красными заспанными глазами. К нему подошёл и стал рядом Стасик, совсем непохожий на отца, — и светлыми волосами, и лицом, — весь в мать.

Ольга суетливо поставила щи на стол, нарезала хлеб, принесла из сеней тарелку с творогом и вазу с вареньем, обильно полила творог сметаной и посыпала сахаром. Пригласила девочек к столу, а сама быстро оделась, наказывая мужу и сыну никуда их не отпускать до её прихода и выключить чайник, когда закипит. Застёгивая на ходу пальто, выбежала из квартиры.

Она вернулась довольно скоро и привела с собой толпу женщин, человек десять, в основном пожилых домохозяек, живших по-соседству. Они ввалились как на святках, гурьбой, напустили холоду и были в крайнем возбуждении. Рассматривая дочерей уважаемой всеми Галины Максимовны и теснясь на диване и на стульях, стали рассаживаться. Девочки съёжились под пристальными взглядами и отложили ложки, которыми доедали творог.