Ирина Потанина - Русская красавица. Анатомия текста
— Это имя? — спросила Соня, изумленно хлопнув ресницами, когда встречавший гостей хозяин вечеринки представился. Встреча, как и договаривались, состоялась недалеко от Сонечкиного дома. Типчик сел в машину к ребятам, чтобы изнутри руководить процессом проезда на стоянку.
— Типчик? — переспросил он, не спуская глаз со светофора… — Нет, это фамилия!
Тушь тяжело хлопнула по нижним векам Сонечки. Вообще у Софьи была маниакальная привычка красить ресницы так густо, что однажды, моргнув, раздавила ими пролетавшего мимо комара.
— Ну и должность немножко… А в целом — фамилия…
Сонечка решила, что Типчик шутит, и много позже была ужасно поражена, узнав, что ошиблась. Еще больше она удивилась, узнав, что вечеринки — это вовсе не хобби, а работа Типчика. Собирал с друзей, их приятелей и приятелей приятелей средства, часть растрачивал на организацию мероприятия, остальное брал себе за услуги и больше вообще ничем в жизни не занимался.
— Алкоголь, наркотики, беспредел… — пригласивший Сонечку парень деловито расспрашивал Типчика. Рядом с хозяином мероприятия — импозантным, рыжим, долговязым, улыбчатым, одетым в майку-сеточку и ярко-рыжие джинсы (позже, став завсегдатаем, Сонечка узнала, что Типчик каждый раз, надевая другие джинсы, перекрашивает в тон им волосы) — спутник Сонечки казался блеклым и обыденным. Этот смазливый темненький парень настолько не привык к такой роли — обычно он везде слыл пижоном и красавчиком — что чувствовал себя сейчас очень неуверенно. — В общем, что я хочу спросить… — продолжал он, нервно перекладывая голову с одной держащейся за руль руки на другую. Он терпеть не мог пробки и очень нервничал, когда попадал в них. — И секс у вас там тоже, выходит, беспорядочный?
— Можно, — улыбнулся Типчик. — Можно что угодно, лишь бы всем в кайф. Поощряется все, кроме насилия…Но у тебя, паря, не встанет просто…
— Чего это? — обиделся Сонечкин спутник.
— Да не лично у тебя, не дрейфь! Вообще ни у кого. Не те вещества. Трахаться под этим делом — штука абсолютно невозможная. Танцы, шмансы, обжимансы — это сколько угодно. На тебя такая энергия обрушится, такой прилив любви ко всему миру, что без этого и не обойдется. И радость, радость такая будет…
— Счастлив, влюблен и сексуально безопасен… — пробурчал себе под нос парень. — Набор начинающего идиота… Ну, где?! Где?! Задолбали, блин! — разозлившись, он лихо дернул руль и объехал пробку по тротуару.
«И все действительно было так, как предсказал Типчик.» — через день записывала в своем дневнике Сонечка. — «Очень лихо, весело и необъяснимо радостно. Напоминало чем-то знаменитую квартиру номер пятьдесят. Снаружи — обычный дом, ничем не примечательный подъезд с кодовым замком, стандартная дверь, ведущая в обычную четырехкомнатку улучшенной планировки. А внутри… Двадцать человек на двое суток решивших открыть свое сознание для любых веществ и ощущений. Музыканты, художники, ценители… Поначалу — каждый своим делом. Эти играют — настоящее, кстати, живое, этническое… Эти — на стенах по развешенному ватману вытворяют нечто авангардное. Мы — ходим, отсматриваем, отслушиваем, употребляем, восторгаемся… Позже — все вперемешку. Типчик мучает бандуру — выходит плохо, но весело. Лютик, он же бандурист, старательно вымачивает кисточку в разных красках. Уверяет, что краска от этого не портится, а автопортрет иначе не получится. Еще позже — мы с высокой, грудастой девицей находим друг друга. Я в восторге от ее фигуры — все живое, наполненное, никакой пугающей неестественностью невесомости. Я уже творю и не могу остановиться… Одежды сброшены, мы с кем-то из присоединившихся разрисовываем тело красавицы припасенным провидцем-Типчиком театральным гримом. Выходит здоровски! Модель в одних трусиках с интересом наблюдает себя в зеркало, мы — то рисуем на ней смешной купальник в стиле ретро — с панталончиками и строгой маечкой, то смываем все и принимаемся покрывать тело всевозможными абстракциями. Я, например, рисую ромашки… Мой партнер по художествам — ему по негласной договоренности отдана задняя часть «полотна» — выписывает умопомрачительных драконов с хвостами, переплетающимися и уходящими куда-то вдаль, скрываясь между ягодиц модели. Всем очень весело. Девица мужественно позирует, стараясь не вертеться. Она ни на секунду не прекращает улыбаться — пытаюсь нарисовать свое солнышко на сверкающих крупных передних зубах. Но зубы тут же скрываются, потому что моя модель принимается что-то рассказывать — я вообще не понимаю слов, но воспринимаю ее речь правильно: как доброжелательное, свежее журчание весеннего ручья. Моя модель делается все прекрасней, смотрит на меня томно и предано, слизывает с губ лепестки моих ромашек и вздрагивает каждый раз, когда я ставлю очередную пикантную точечку на ее темный, налившийся сосок. Мы возбуждены до предела.
— Что происходит? Катерина, ты совсем очумела? — в комнате новое действующее лицо. Мы с моделью синхронно вспыхиваем. У нас есть на то права. Обеим нам вошедший отглаженный тип с благородной осанкою — муж. Мне — бывший, ей — теперешний. Он, вероятно, отсиживался все это время в комнате с бильярдом. Я до туда пока еще не дошла.
Мы встречаемся взглядами и в мозгу у меня включается сирена. Представляю, как размахиваюсь сейчас, как швыряю ему в лицо одежду его избранницы… Он морщится, потому что металлический ремешок от брюк больно бьет по глазам. А я? Я запрыгиваю на подоконник, раскачиваюсь, хватаюсь за штору, сильно отталкиваюсь ногами от стены и лечу через всю комнату, выставив вперед свои шпильки. Врезаюсь ими в его грудь, валю с ног. Упираюсь в пузо коленом, заношу острую заколку над пульсирующей веной горла:
— Я же предупреждала, не попадайся мне на пути! Теперь придется тебя убить. — говорю спокойно, с небольшой долей сожаления.
— Ты прекрасно выглядишь, — отвечает он…
Стоп! Сирена в мозгу смолкает. Последнюю фразу он говорил уже не в моих мыслях, а наяву. И не мне, а своей нынешней пассии. Она журчит в ответ что-то невразумительное. Что-то о том, чья это заслуга. Кивает на меня. Выхожу из-за спины своей модели… Немая сцена, занавес.
— У тебя отличный вкус, — говорю с кривой усмешкою, показывая глазами на свою модель. — Пожалуй, теперь я понимаю, отчего мы расстались…
— Это не она, — отмахивается мой бывший муж. — Это Катерина, а та — Катрин! — он громок и блестящ. Он явно не в себе. Кривляется и ерничает, намеренно грассируя «р» и немного пошатываясь. Потом улыбается грустно, но очень по-доброму. Так, будто говорит о неизбежном зле, с которым давно смирился. — Вот так-то. Кто ж ходит на такие вечеринки с женами?
Я вспоминаю, сколько вечеров проторчала одна дома, прикидываю, сколько вечеринок он мог посетить за это время со всевозможными любовницами, испытываю очередной приступ брезгливости, беру тряпку и быстро-быстро, как со школьной доски, стираю свои добрые ромашки с Катерины. Она остается неприлично голой и прикрывается спереди пиджаком.
— Катерина, пойдем. Я там на очереди. Хватит страдать эксибицио… эксибициа… экс… — он никак не может вспомнить слово, и долго еще жует его, хотя все давно поняли, одели его Катерину прямо поверх драконов и передали из рук в руки… Пара уходит. Она испуганно притихла, он все еще «экс»-кает… Во мне просыпаются бесы.
Смотрю в упор на своего партнера по рисованию. Это оказывается тот парень, что пригласил меня. Тем лучше. Тем больше оснований действовать. Подхожу вплотную, не сводя глаз. Что-то вспыхивает между нами, распаленными всеми предыдущими занятиями.
— Да, Сафо, я хотел расспросить тебя… — в комнату возвращается мой бывший муж и замолкает. Присутствие того, в качестве мести которому я все это делаю, распаляет меня еще больше. Но мой партнер смущается, вдруг обнаружив, что мы не одни в комнате. Впрочем, мы и до этого были не одни — по углам тут все время сидели какие-то компании, обсуждали что-то свое, нечто пробовали… Осознание всего этого немного тормозит процесс, но мы находим выход. Не прощаясь, уходим на подоконник и торжественно задергиваем за собой шторы. Я гениальна, или Типчик все врал. Любые вещества можно победить, умеючи…»
Она сидела дома, чувствовала себя больной и строчила воспоминания о прошедшем празднике. Ей было нестерпимо стыдно. И за то, что отдалась первому встречному, и за то, что не помнит, как его зовут… И вообще ничего не помнит, кроме того, что все случилось за тюлевыми занавесками, на глазах у ее бывшего мужа с перекошенной физией глядящего на эти показные страсти…
И чем стыднее становилось Сонечке, чем более отвратительную картину рисовала ее память — «Во, дают!» — крикнул кто-то из угла комнаты, и все вокруг тут же обратились в довольных, переглядывающихся зрителей… — тем больше гордости и упрямого хвастовства обретал ее текст.
