Дональд Крик - Мартин-Плейс
Когда Слоун вышел из умывальной, Салливен сказал Дэнни:
— И чего треплется дурак? Посмотрел бы на себя со стороны, так нет! Просто втирает нам очки, чтобы мы думали, будто он сам ушел, когда его выгонят.
— Ну, положим, свою работу он ненавидит, — ответил Дэнни. — Это сразу видно.
— Он в некотором роде и себя ненавидит. Он же знает, что ничего из него не выйдет, вот и разоряется, как он уйдет и прочее. При Фиске он бы прикусил язык, будь спок.
Дэнни вытирал руки и думал о Слоуне: каждое утро тот садится за свой стол, и каждый раз кажется, будто это непредвиденная, хотя и ежедневная, случайность.
— По-моему, он верит в себя, — заметил он.
— А! Ты его не знаешь, как я его знаю! — стоял на своем Томми. — Говорят же тебе, что он последнее трепло.
«Вроде тебя», — подумал Дэнни и вышел из умывальной. Взяв шляпу и пальто, он направился к двери, по пути попрощавшись с Риджби. В кармане у него было тридцать шиллингов, и он мог два дня отдыхать от претворения в жизнь жалких остатков той увлекательной повести, которую сочинил для себя в первые дни своей работы в «Национальном страховании».
Поднявшись по Маркет-стрит на гребень холма, он увидел мост и бухту, тихо розовеющую в лучах заходящего солнца. Завтра он снова встретится с Изер перед лавкой Митфорда, но они не пойдут в Университетский парк и не станут гулять по соседним улицам, а сядут на трамвай и поедут в Ботанический сад. Там можно отыскать такие укромные места, что мир, от которого ты бежишь, вдруг перестает быть реальностью, — лужайка среди шелестящей чащи бамбука или скамья под гигантской магнолией, ветви которой могли бы укрыть десяток палисадников на Токстет-роуд. И только когда сгущающиеся сумерки напомнят, что время уже позднее, придется признать, что это всего лишь игра в прятки и они ведут себя, как школьники, сбежавшие с занятий.
Но завтра они в последний раз сыграют в эту детскую игру — в последний раз Изер встретит его, держа под мышкой учебник, якобы по дороге к Мери Брюэр, которая обещала помочь ей с алгеброй. В прошлую субботу они твердо об этом договорились.
Прильнув к его плечу на скамье под магнолией, Изер поглядела на него и сказала:
— Поговори со мной о чем-нибудь, Дэнни.
Ее наивность привела его в восхищение, и только потом ему вдруг показалось, что это не было настоящим задушевным разговором. Изер принимала любое его утверждение с таким нерассуждающим восторгом, что потом ему чудилось, будто он выступал перед равнодушной и глуховатой аудиторией.
Но когда он заговорил об их встречах, она обиженно надулась. Он сказал:
— Нельзя же тебе без конца беспокоить Мери Брюэр. Я могу приходить к вам и помогать тебе. Твоя мать привыкнет ко мне и начнет отпускать тебя со мной по субботам.
Изер неохотно согласилась, но потребовала, чтобы в следующую субботу они еще раз пришли сюда — в самый последний раз.
На скамью легла тень магнолии.
— Пошли, — сказал он. — Пора.
Встав, они поцеловались в первый раз, и сознание, что Изер любит его, пробудило в Дэнни светлую романтичную радость. Прохладный ветер отогнал тени, и Дэнни шепнул, когда она теснее прижалась к нему:
— Я люблю тебя, Изер.
— И я тоже люблю тебя, — ответила она.
— Я написал стихи об этом месте, — сказал он. — Хочешь их прочесть?
— Конечно, хочу! Ты, по-моему, все умеешь, Дэнни.
— Ну, так уж и все! — улыбнулся он.
Они снова поцеловались и медленно пошли по дорожке.
И вот теперь на мосту Дэнни вспомнились эти стихи:
По аллее сверни к баобабу,А за прудом налево пойди,Поднимись по истертым ступенямИ увидишь тогда впередиРуки фей в ароматных звездахИ одетую мхами скамью…
Милая безделка, подумал он. Глоток меда для начала. Он медлил, смакуя мысль о завтрашнем дне, и, вернувшись домой позже обычного, прошел прямо на кухню. Остальные уже сидели за столом, и его мать, дожидаясь, пока он усядется, пристально смотрела на соусник, словно это было воплощение божества, к которому она собиралась воззвать. Пока она читала благодарственную молитву, Дэнни с отцом соблюдали молчание, а Молли играла вилкой. Дэнни не раз казалось, будто эта казенная благодарность господу «за то, что мы сейчас будем вкушать», — по сути дела, лишь намек на то, что его мать может сводить концы с концами только с божьей помощью.
Деннис, нечувствительный к подобным тонкостям, потянулся за солью и сказал:
— На той неделе у нас установят новые машины: они изготовляют щетки втрое быстрее старых. Автоматы. Их только установить, говорит мастер, да пустить в ход. И все будет в ажуре, говорит он; администрация перестанет, наконец, выматывать из него душу с этим их повышением производительности.
Он поглядел на жену, и она сказала «да», рассчитывая сразу положить конец обсуждению. Молли пропустила его слова мимо ушей, словно он говорил на древнем языке ацтеков, и чтобы как-то загладить неловкость, Дэнни заметил:
— Интересно бы посмотреть, как работают эти машины.
Старательно пережевывая последний кусок, Деннис хитро прищурился.
— Посмотреть, — повторил он. — В том-то и штука! Сколько, по-твоему, нужно людей, чтобы смотреть за ними? Хватит ровно одного человека! Только одного! — тон его стал угрюмым. — Вот почему Джима Лэкина и Боба Тернера должны сократить, — он понизил голос до шепота. — Тут уж радуешься, что ты уборщик. Цех-то подметать все равно надо.
— А что случится, если ваша администрация приобретет много таких машин? — спросил Дэнни. — Если их приобретут все фабрики?
Деннис задумался: ответа на этот вопрос не было.
— Вот и хорошо, что ты работаешь не на фабрике, сынок, — сказал он. — На фабрике человек значит куда меньше своей машины. Я рад, что ты так и не стал за станок.
Дэнни молча продолжал есть. Вот она, радость… Стук калитки на рассвете, тяжелые шаги, затихающие по Токстет-роуд, фабричный гудок, фабричный грохот, грязный фабричный пол, метла, жалкое торжество метлы. А для него — радость приглушенного света и гранитных колонн, надежное перо в руке и градуированная шкала письменных столов и кабинетов впереди. В глазах отца он принадлежит к привилегированному классу. Но если «Национальное страхование» всего лишь тихий приют, как считает его отец, то пусть оно рассыплется в прах, таким оно ему не нужно!
Молли допила чай, отодвинула стул и ушла.
— Опять отправилась шляться! — проворчал Деннис. — И дома-то ей не сидится, и хоть бы разок сказала, куда идет.
Марта вздернула голову.
— Ну, это не только она!
В ее голосе был лед — ледяное крошево, которое поползло у Дэнни по спине, заморозив нож и вилку в его руках.
Лицо матери беспощадно обвиняло.
— Миссис Тейлор ничего об этом не знала, и я тоже, — сказала она. — А это продолжалось три месяца, так?
Деннис, близоруко щурясь, недоуменно переводил взгляд с жены на сына. Дэнни молчал. Подлость жизни, как трясина, как зеленая болотная мерзость, внезапно сдавила ему грудь. Он молчал не потому, что вдруг- пал духом, а потому, что боялся соприкосновения с чем-то чуждым и непонятным.
— Изер каждый раз говорила матери, что идет к Мери Брюэр, так?
Это было просто. Это обмануло их. Это была самая чистая ложь в мире.
— Да, — ответил он.
— А сама шла не туда, так? Ну, ваш обман не пошел вам на пользу, потому что Изер больше не выпустят из дому. Миссис Тейлор очень рада, что узнала все прежде, чем дело дошло до беды.
Его затошнило от выплеснутых на него помоев. Вне себя, захлебываясь отвращением, поднявшимся из самого нутра, он выкашлянул:
— Какая беда? Какая беда, по-твоему, могла из этого выйти?
— Сам знаешь какая. Не маленький.
В зловонном тумане он увидел Изер, ее широко раскрытые синие глаза и ощутил все поругание наивной чистоты. Он покраснел. К глазам подступили слезы, в горле стоял комок. Он ненавидел их. Он ненавидел и проклинал их всей болью израненной нежности своего чувства. Проклинал их стены, их сторожевые башни.
У него тряслись руки, и, внезапно охваченный яростью, он оттолкнул стул и вскочил.
— Это ложь! Грязная ложь! Скажи это миссис Тейлор… скажи, скажи! — он то всхлипывал, то дико кричал. — Она не выпускает Изер из дому. Кем она считает Изер? А меня? Спроси ее это! Спроси ее! Спроси!
Его голос прервался от гнева. Он не находил больше слов — они уже не могли вместить его бешенства, дать ему выход. Он бросил на мать последний пронизанный мукой взгляд и выбежал из комнаты.
Деннис оттолкнул тарелку и свирепо уставился на жену.
— Что, черт подери, случилось? Чего он натворил?
Она объяснила — спокойно и равнодушно.
— Ну и чего шуметь? Пригласил девочку погулять. Что тут плохого?
— Миссис Тейлор считает, что Изер еще слишком молода для таких прогулок, вот что тут плохо. А кроме того, они лгали.
