Борис Ряховский - Тополиная Роща (рассказы)
Кежек отогнал жеребенка. Подлез под кобылу, легко выпрямился, поднял.
Когда Кежек опустил кобылу и вылез из-под нее, Абу подлез под кобылу и сделал то же самое без усилия.
Кежек одобрительно буркнул. По его знаку подвели коня, он сел в седло и сказал Абу:
— После набега погоним скот на север, ваш колодец не миновать. Потягаемся, будем верблюда поднимать. Если не надорвешься, поборемся… потешим ребят и сердара Жусупа.
Скрылся отряд в степи.
Нурмолды снял тюк и седло с верблюдицы, сказал: «Чок!»
Верблюдица поднялась и ушла, похлопывая широкими мягкими подошвами.
Суслик глядел из дверей своей юрты.
На второй урок Нурмолды собрал женщин. Некоторые из них летом ходили в соседний аул к предшественнику Нурмолды, дальше первых букв не продвинулись. Ни книг, ни тетрадей они в глаза не видели, писали прежде на дощечках обугленными зернами пшеницы. Розданные Нурмолды тетради, учебники и карандаши привели женщин в тихое оцепенение. Одни терли ладони о юбки; другие выскочили из юрты и побежали за кумганами, поливали друг другу на руки.
Сурай сидела тут же, ее не восхищал блеск карандашей, не пугала чистота тетрадного листа. Не слышала Нурмолды, глядела отстраненно, — ему казалось, рассматривала его. Мгновениями, встретившись с ней глазами, он не мог отвести взгляда. Две морщинки, скобкой охватывающие рот, делали ее лицо горестным и одновременно детским.
…Ночью она пришла к нему в юрту. Еще не тронула, не окликнула, он увидел лишь блеснувший шелком рукав и узнал ее.
— Жусуп возвращается, — сказала она, села на корточки у него в ногах. — Уедем к русским… К тебе в город. В аулы к табынам… Потом пригоним Абу его верблюдицу обратно.
— Я дожидаюсь Жусупа.
Она отошла к противоположной стенке, недолго повозилась, укладываясь. Донесся шелест ее серебряных украшений.
Нурмолды поднялся, подошел к ней. Под дыркой в покровной кошме белело, как насыпало горку снега. В чуть размытой снежно-белым светом темноте Нурмолды угадывал край платка, щеку. Нашел ее руку, с силой потянул, заставил подняться.
— Уходи, Сурай.
— Уйду с тобой! — Она вырвалась, отскочила в глубь юрты.
Створки дверей разошлись (подслушивали, понял Нурмолды, окаченный холодом, отступая, — так слепил свет луны), протиснулась женщина, злобно вышептывая: «Бесстыжая, тебя что, блохи заели, не сидишь на месте!» за ней проскочил в юрту Суслик, следом лезли еще, незваные.
В гневе Нурмолды вытолкнул одного, другого, шире раздвинул створки дверей и велел убираться остальным.
Отдалились голоса. Нурмолды сказал:
— Теперь ты уходи.
Сурай быстро уходила в степь. Ее фигурка чуть виднелась на белой равнине, когда он бросился вслед.
Он догнал ее, поймал было за руку. Скользнул по горячей ладони холод браслета. Сурай оттолкнула его, исчезла за рядком джиды: будто прыгнула вниз.
Луна глубоко зарылась в облако. Наполнились темнотой, слились низкие сетчатые кроны.
Сурай выдало дыхание. Он обернулся, шагнул, выбросил руки. Он летел, сияли ее глаза, она летела навстречу.
В последний миг он свернул, — он не летел, лишь потянулся. Она рассмеялась: как неловок! Она по-детски, неожиданно обрывала смех так, что разорванный на взлете звук повисал в ушах.
Она поймала его руку, насыпала пригоршню ягод джиды. Ягоды были теплы: Сурай выгребала финики из кармана платья.
— Вкусно, — говорила она, — я такие ягоды ела в детстве, здесь же, на Устюрте, кочевали.
— Э, вот севернее, — говорил Нурмолды, набивая рот финиками, а затем обсасывая сладкий крахмал и выплевывая костяные пульки, — вот севернее, на Эмбе, попадаются рощи джиды.
Сурай потянула его за собой, они проскользнули в глубь серебряного шатра: то слились кроны джиды. Сколько ягод, ликовала Сурай, сколько ягод!.. Своим быстрым кулачком она ловила рот Нурмолды, лезли в нос торчащие у нее между пальцев листья. Он тряс головой: «Щекотно!», хватал зубами запястный браслет. Она отдергивала руку, вновь притискивала кулачок к его губам, заставляла открыть рот. Он ворочал сладкую кашу во рту и в ответ на ее: «Ага, сладко?» — благодарно мычал. Она ладонями легонько хлопала его по щекам, при каждом хлопке косточки вылетали у него изо рта.
Далекий, тягостный собачий вой достиг их ушей.
Нурмолды взглянул на притихшую Сурай, она легонько пошевелила головой и невесело улыбнулась: вот отчего ее лицо было обращено вверх — ей в волосы вцепились иглы джиды. Он стал перед Сурай на колени, легкими касаниями разбирал ее волосы. Волновал запах ее волос, ее кожи, смешанный с конфетным запахом давленой ягоды.
— Пора и обратно, — сказал Нурмолды и тотчас услышал под ногами дробный звук: она вытряхивала ягоды из кармана.
Догоняя ее, Нурмолды взглянул на небо, там простиралась волнистая равнина. Схватил Сурай за руку:
— Вернись!
Она изогнулась, цапнула зубами его руку. Тогда Нурмолды подхватил ее на руки, понес. Она билась, вывертывалась из рук.
— Ножками не хочешь… не хочешь! — хрипел он.
— Не хочу, — зло, мстительно отвечала она.
9
От юрт летел крик. Нурмолды поставил Сурай на ноги. Не приблазнилось ли?.. Крик застрял в ушах, испуг холодом стянул спину.
Теперь Сурай смирно шла рядом.
Крик повторился, наполненный тем же смертельным ужасом, на излете разорвался рыданиями.
Возле крайней юрты стоял большеголовый человек с винтовкой за плечами и шашкой, в ногах у него, скрючившись, лежала женщина. Нурмолды склонился над ней, увидел, что лежит она на груди парня.
— Мой жеребенок! Единственный!.. — выкрикнула женщина. — Почему они не убили меня?
Человек пробасил:
— Чего воешь? Толкую тебе, живой он. Только что без памяти… Стал бы я мертвеца тащить!
Лисий тымак, знакомый голос: Кежек. Тут же мужик в тулупе, с винтовкой за плечами держал в поводу коней.
Кежек узнал Нурмолды:
— А, ты…
Он был туп от усталости.
Набежали люди, окружили. Женщины унесли раненого в юрту.
— Туркмены не были?.. — спросил Кежек. — А ГПУ? Дрыхнете, а мы хоть пропадай… Видать, погоня повернула на колодец Жиррык… — Он указал на одного подростка, на другого:
— Возьмите коней… своих оседлайте, наши не годятся. Встаньте в караулы на увалах… Так старайтесь, чтобы вам было далеко видать… А сами прячьтесь в тени. Сегодня полная луна, как нарочно… А ты… ты поезжай к солончаку… в конце его овраг. Там Жусуп с джигитами… Скажите, ждем.
Вернулся Абу, он побывал возле раненого. Набег не удался, сказал он Нурмолды, адаев будто ждали. Преследуют их милиция и туркмены. Адаи уходят от погони кучками, место сбора — колодец Кель-Мухаммед. Такого колодца он не знает. Нурмолды тоже не знал, — видно, забытый колодец, не пасут там, трава худая, оттого и название: бедствовал какой-нибудь горемыка и взмолился: «Приди, Мухаммед».
Неслышно появился в ауле отряд. Спешивались, снимали раненых с носилок (жерди от юрт укреплены между спаренными лошадьми).
Суслик держал в руках бинокль, пританцовывал возле долговязого человека в колпаке, тот пучком травы вытирал коню холку.
Коня увели, долговязый («Жусуп», — шепнул Абу) пошел к юрте шурина, где заухала мутовка в бурдюке: взбивали кумыс.
Сняли с седла человека в барашковой шапке, бережно поставили. Нурмолды узнал Рахима. Разминая руками на ходу затекшие ноги, он подошел к Нурмолды, знаком позвал с собой.
Навстречу им из школьной юрты вышел рослый человек, в руке у него был зажат кусок ткани, который он стряхнул с хлопающим звуком. Человек надвинулся, вглядываясь. От платка исходил запах мятых ягод джиды. Нурмолды узнал Даира.
Даир было схватил за плечо Нурмолды, но Рахим отогнал его движением руки.
Школьная юрта была пуста. Вошедшие следом люди зажгли светильник, расстелили скатерть. У одного из них был большой, хищно изогнутый нос, во втором Нурмолды узнал старикашку Копирбая.
Рахим отослал их и, не предваряя разговор ни объяснениями, ни расспросами, будто они простились с Нурмолды на закате, так же вот за чаем, сказал устало:
— Жусуп уводит адаевцев в Персию. Я помогу тебе уйти отсюда живым, скачи к своим, надо помешать Жусупу увести народ на чужбину.
— Вы хотите моему народу добра, поэтому ходили в набег с бандитами, озлобляли туркмен?
— А куда мне было деваться? Тебя бросили на Кос-Кудуке, меня увезли связанного — и возят с собой, как барана. Я терплю: лучше погибнуть от рук своих… от тюрков, чем от русских.
Нурмолды молчал.
— Я бы поехал к ГПУ сам, — продолжал Рахим, — но разве поверят мне, бежавшему из ссылки?
Вошел большеносый человек с чайником.
— А этого белуджа, — указал на него Рахим, — Жусуп выставляет проводником в обетованную Персию. Завтра на совете у Жусупа он заявит, что адаевцев в Персии обберут и прогонят обратно. Заявишь, белудж?
