Сергей Носов - Член общества, или Голодное время
“ Вы, наверное, голодны? ”
“А кто же тогда вы? ” – спросил я не в силах смириться с известием.
“Ха-ха-ха! – Зоя Константиновна кокетливо засмеялась. -
Молодой человек, а вы шалун. Мы друзья с Долматом Фомичом.
Меня связывает с ним многолетняя дружба ”.
Тоска мое сердце объяла.
Зоя Константиновна предложила выпить. Мы выпили за библиотеку Демьяна Бедного. Закусывали. Я резал ножом.
Сосредоточенно. Очень сосредоточенно, сам чувствовал: чересчур, не в меру выпитого, так быть не должно. Так не бывает. Бывает не так. Я сосредотачивался на своей сосредоточенности: нож ускользал. Я мог сосредоточиться только на чем-то одном: или на ноже, или на своей сосредоточенности. Или на том, что говорили. Демьян Бедный был библиотаф. Библиотаф – это тот, кто не дает читать книги.
“А вы, Олег Николаевич, нет. Вы не библиотаф от слова “ могила ”. Олег Николаевич даст ”. “Долмату Фомичу дал Олег
Николаевич. Нужную. Когда попросил ”. “Спасибо, Олег
Николаевич ”. Пожалуйста. Дал. Дал. Дал.
Зачем я слушаю это?
Сталин брал книги читать. А Демьян давал неохотно. Демьян
Бедный не давал никому, лишь Сталину. Сталин брал и читал.
У него были жирные пальцы. Однажды ревнивый Демьян сказал про Сталина: “Он возвращает с пятнами на страницах ”.
Могли б расстрелять. Уцелел. Но в опалу попал. Выгнали из
Кремля. Исключили из партии. Отлучили от “Правды ”.
Собрание книг досталось музею. Государственному.
Литературному. Государственному литературному.
Государственному литературному досталось музею.
Значит, все-таки они что-то подсыпали в вино. Значит, что-то подмешено.
“ Когда я впервые прочла об этом, а я об этом прочла в “
Огоньке ”… в начале, помните, гласности (и перестройки), я так взволновалась, я так взволновалась, что спать не могла две ночи подряд. Сталин пятна оставил на них! Представляете, пятна! Я решила найти эти книги!
Уникальные книги с уникальными пятнами… Это времени пятна. Пятна истории! Пятна истории, вам говорю!.. В те бессонные ночи в моем мозгу возникла новая дисциплина… ”
“Библиотрассография,- послышалось отовсюду, – библиотрассография…”
“ Да! – заставила вздрогнуть меня возбужденная Зоя.- Да!
Но теперь я скажу: библиотрассография – вот название страсти моей к указанному предмету! ”
Я ел. За едой терял нить разговора. Помню, был помидор и что-то о том, как листала, листала, листала… Он не оставил реестра. Приходилось искать. Устанавливать – те ли, Бедного ли Демьяна? Тысячи книг. Капитальнейший труд.
“Достоверно могу назвать три книги ”.- “Какие? ” “Первая.
Рассказы Олега Орлова “За линией фронта ”. Отпечаток указательного пальца левой руки на тридцать первой странице ”.- Она опять овладела моим вниманием. “Вторая.
Сборник “Французские лирики XVIII века ”, Москва, шестнадцатый год, с предисловием Валерия Брюсова. Характерное пятно напротив эпиграммы Вольтера ”.
“ Вы бы не могли прочесть эпиграмму? ” – “ Могу ”.
Вот почему Иеремия
Лил много слез во дни былые?
Предвидел он, что день придет -
Его Лефрант переведет.
Третья…
Я встал. Не извиняясь, вышел. Я пошел.
Я пошел искать Юлию. Ее нигде не было. В прихожей не было.
В кухне не было. В комнате, в которой мы были с ней, тоже не было. Были окно, открытая форточка, бамбуковая палка в углу, которой задергивают занавески. Я подумал о галстуке.
Теперь я был обязан это сделать. Я не мог поставить ее под удар. Я взял бамбуковую палку и просунул в форточку.
Галстук висел на дереве. Скинуть галстук было непросто.
Напротив окна. Я не мог дотянуться. Дотягивался. Палка была тяжелая. Чуть-чуть не хватало. А мог уронить. Но все ж дотянулся. Дотянулся до галстука. Скинул.
Меня ждали. Встреченный тишиной, сел я на место.
“Все хорошо? ” – спросила негромко Зоя Константиновна. Я ответил ей: “Да ”. “Третье. Пятно, предположительно винное, на шестнадцатой странице Законов вавилонского царя
Хаммурапи под общей редакцией профессора Тураева, восемь рисунков и карта, на карте след подстаканника ”.
“А не было ли там следов крови? ” – спросил профессор
Скворлыгин. “Не было ”,- ответила Зоя Константиновна.
Я увидел Юлию. Она сидела как ни в чем не бывало. Я не мог понять, откуда она появилась.
“Книжные пятна – это памятники материальной культуры эпохи. Книжное пятно как объект исследования есть след.
След, нуждающийся в идентификации. Каждый исследователь должен знать: подсознание через него находит проекцию.
Через пятно. Надо понять и усвоить: книжное пятно – визитная карточка индивидуальности. Но и ключ к пониманию менталитета, свойственного поколению или группе людей тоже. Книжное пятно – то место, где соприкасаются материальное и идеальное, в частности, пища питательная, продуктовая, гастрономическая, с пищей духовной, или, можно сказать, пища с не-пищей… ”
Юлия глядела на меня. “ Не пей ”,- читал я в ее взоре.
“ Я бы могла вам рассказывать долго. Но я вижу, это не всем интересно ”.
“Очень интересно, – сказал Долмат Фомич. – Спасибо, Зоя
Константиновна, мы вам благодарны. А теперь послушаем незабвенного Всеволода Ивановича Терентьева ”.
Он подошел к магнитофону и нажал кнопку.
ГОЛОС В. И. ТЕРЕНТЬЕВА…болезни крыжовника. А вы с той стороны… Я?.. Нет, пусть лучше на левую…
(Неразборчиво.) Сюда?.. (Пауза.) Раз, два, три…
“Итак, Олег Николаевич, теперь ваша очередь. Вы нам о чем-то рассказать очень хотите. О чем? ” Я ни о чем не хотел, я так и сказал: “Ни о чем ”. “Как же так “ ни о чем
””? – не поверил Долмат Фомич. – Надо обязательно о чем-то
”. “Мне не о чем вам рассказывать ”. “ Нет, нет! – возражали собравшиеся.- Расскажите, пожалуйста, непременно расскажите ”. “Я не готов ”.- “Готовы, готовы
”.- “В самом деле, вы совершенно готовы, Олег Николаевич, совершенно готовы ”.
“Расскажите, – попросила Зоя Константиновна, вырисовываясь, когда я на нее посмотрел, – знаете о чем?..
Как вы научились читать. По кубикам, да? ” – “Ваши первые книжки. Про них ”.
Я стал рассказывать про первые давно позабытые книжки, мною в детстве прочитанные.
Что же произошло тогда со мною? Что же за дрянь они мне подмешали, если я действительно им подчинился? Стал рассказывать. Я! И про что?!
И вот странность: с каждым словом я обретал уверенность.
Словно бы и не я это рассказывал, а я только слушал, причем увлеченно. Боясь пропустить. Чуть-чуть недоверчиво.
Мой рассказ был помимо меня. Прислушиваясь, я узнавал о себе позабытое. Как тогда, книгочей шестилетний, все не мог разобраться, чьи эти книжки – “ его ”. Книжки из серии
“Мои первые книжки ”. А я думал: “Его ” – не “ мои ”.
“Мои первые книжки ”.
Их было просто читать. Крупными буквами. Тонкие книжки. Я читал по слогам. Я рано научился читать. Все понимал. Я не понимал только, почему они, первые книжки, – мои? Не я же их написал. Что такое “ мои ”? Так я думал.
Печать неподдельной заинтересованности на лицах, внимающих мне. Вижу, вижу, как слушаете. Особенно Долмат Фомич. Жест рукой: мол, спокойно, мол, тсс!.. Он меня, как Терентьева ведь, он меня, как Ивановича (увиделось вдруг), – на магнитофон. Мой рассказ.
Про то, как варил солдат кашу из топора. Про то рассказываю. “Мои первые книжки ”.
“А на заборах вам приходилось читать в детстве? ”
Еще бы! С этим связано яркое воспоминание. Как же, как же… Только не на заборе, а на столбе. Еще до школы. Я рано научился читать. Я гостил в деревне у тетки отца, а там стоял столб. Я подошел к столбу и прочитал.
Выцарапанное. Выцарапанное прочитал на нем слово. Помню, как оно меня поразило краткостью своей и таинственностью.
Я ж и раньше слышал его, но не только не знал, что оно означает, а даже не умел выделить его из потока непонятных мне выражений, чтоб понять, разгадать, раскумекать, – все оно от меня ускользало, все оно мною недоулавливалось.
Несмотря на краткость свою необыкновенную.
И вот прочитал выцарапанное. И обрадовался. Пришел я к тете Даше и назвал простодушно слово, мною прочитанное. Та испугалась. (Вид, конечно, сделала, что испугалась.) Ведь нельзя, нельзя ни за что это слово вслух говорить, такое оно страшное и плохое. Запрещенное слово. А если услышат, что я произнес, будет беда: повесят меня на Доску позора.
На Доске позора висеть не хотелось. Стало страшно мне очень. А что за доска-то такая?.. А такая. Позора. Вот за клубом, если услышат, поставят Доску позора и повесят на Доску позора – меня.
И тетю Дашу тоже повесят – за меня. Мол, она научила. Как повесят? Или прибьют. Молотком.
Не сплю. Лежу, под одеялом спрятавшись. Стрекочет сверчок.
Тетя Даша молится на ночь, мерцает лампадка. За меня. Я ведь знаю кому. Он распят, приколочен.
За меня.
“ А теперь про вашу работу. Про новую ”.- “Да, да! Олег
Николаевич про салат написал ”.- “Вы так хорошо рассказывали, Олег Николаевич. Расскажите, пожалуйста, еще про салат ”.- “Про какой салат? ” – “Ну, салат цикорий в соусе с мадерой ”.- “Ваша работа последняя ”.- “Моя?”
