Уве Тимм - Открытие колбасы «карри»
«Годятся», — сказал Бремер и сделал несколько шагов.
«Тебе нельзя ходить в туфлях по квартире. Фрау Эклебен хотела даже вызвать полицию, думала, что здесь грабители».
Она вытащила из хозяйственной сумки пакет с рисом:
«Спецпаек, сегодня давали».
— Н-да, — продолжила рассказ фрау Брюкер, — и тут он спросил, есть ли у меня карри. — Она рассмеялась, провязала новую петлю, потом ее пальцы быстро ощупали край вязанья. — Кристиан, мой правнук из Ганновера, скоро закончит школу. Он любит кататься на лыжах. Пуловер для него. Это сын Хайнца. А Хайнц — сын Эдит, моей дочери. Я приготовлю кофе. — Она медленно поднялась, прошла в кухонную нишу, включила кипятильник, насыпала в фильтр кофе, потрогала руками греющуюся посудину.
— Помочь? — спросил я, так как испугался, что она ошпарится.
— Нет, уже закипает. — Она налила в фильтр кипяток, достала из холодильника кусок сыра, порезала его на маленькие кусочки и поставила тарелку на стол.
Я попробовал было вернуть ее к разговору о карри.
— Разве Бремер придумал этот рецепт?
— Бремер? С чего ты взял?
— Потому что он спросил у вас.
— О чем спросил?
— Ну, о карри.
— Ах это! Не-а. С колбасой «карри» вышло совсем случайно, вот и все. Я споткнулась, и получилось месиво.
— Ну а карри было у вас в доме?
— Конечно, нет. Нынче жарят и парят с приправами со всех концов света; тут тебе и спагетти, и тортеллини, и как только это не называется. Здесь у нас готовят, например, рубленое мясо с карри, а еще индюшку. Мне она нравится больше всего. Но ее готовят только раз в две недели. К сожалению.
Фрау Брюкер принесла кофейник, нащупала чашки и налила в них кофе, обе чашки оказались одинаково полными. Она пила и напряженно вслушивалась. Из противоположной части дома доносился едва уловимый гул, на фоне которого то и дело явственно слышался один и тот же стук, хлопала дверь, поднимался лифт, раздавались голоса и пронзительно резкие звуки шагов по натертому полу вестибюля.
Она очень ловко отделяла вилкой маленькие кусочки от марципанового торта, как раз такие, что могли уместиться во рту; перед каждым новым кусочком она проверяла вилкой, далеко ли до края торта, и только после этого отправляла в рот очередную порцию. Она по-настоящему смаковала торт, и, по мере того как проглатывала один за другим его маленькие кусочки, что-то менялось в ее лице: оно прояснялось, давая понять, что эта сгорбленная старушка отнюдь не утратила способности испытывать блаженство, хотя внешний вид этой женщины, не по своей воле лишенной возможности получать от жизни удовольствие и радость, не допускал такой мысли. Но потом я увидел плохо прилаженную вставную челюсть, съезжавшую в сторону при жевании, и сразу вспомнил инвалидов с протезами. Однако что же произошло с карри Бремера?
— Увидев рис, Бремер спросил, есть ли у меня немного карри, он мог бы приготовить с ним вкусное блюдо.
— Но откуда он знал о карри?
— Незадолго до начала войны он отправился на пароходе в Индию помощником машиниста, — говорит она и кладет в рот кусочек марципанового торта. И долго жует. Безмолвная услада. Потом съедает кусочек сыра. — Пароход, он назывался «Дора», стоял на рейде в Бомбее. У Бремера, которому тогда только что исполнилось восемнадцать лет, от жары высыпала ужасная сыпь на лице, красная, с гнойничками, и к тому же его снедала тоска по родине. Старший офицер взял его с собой на берег, пообедать. Они ели куриное мясо с карри, это было очень вкусно, настоящий райский сад. Совершенно необыкновенный вкус, словно из другого мира. Ветер; змея, которая кусается; птица, которая летает; ночь, любовь. Как во сне. Воспоминание о том, что когда-то был растением. А ночью Бремеру действительно приснилось, что он дерево.
— Дерево?
— Да. Вообще-то Бремер был, можно сказать, человеком непьющим. Но тогда он пустился во все тяжкие, начал кутить напропалую. Говорил мне, будто сквозь него прошел ветер, отчего он шелестел, и кто-то так щекотал его, что он непрестанно хохотал; от каждого порыва ветра, и довольно сильного, у него болели ветви. Потом он проснулся, и вот что удивительно: у него по-настоящему болели бока, ломило ребра. Он показал мне где, говорил, что легко отделался. С ума можно сойти, правда? Специи против меланхолии и тяжелого характера. Но сыпь исчезла. Божественная еда, говорил Бремер. Ему еще повезло. А обычно доходит до настоящего смертоубийства.
— Так вы приготовили рис с карри?
— Да ведь карри тогда не было. Нет, я просто отварила рис с бульонным кубиком и добавила пассерованный лук.
Поев, Бремер закурил сигару, одну из пяти настоящих гаванских сигар, что Гари оставил в маленьких, завинчивающихся жестяных трубках, но за такой долгий срок они стали сухими, как солома, верхний лист крошился. После первой же затяжки Бремер выпустил изо рта маленькое пламя: кончик сигары загорелся и чуть было не сжег ему руку. «Ступай в уборную, — предложила Лена, — весь дом пропах. Если Ламмерс учует сигару, то непременно примчится». Она поставила тарелки в раковину, зашла в чулан за веником и увидела на полу, рядом с чемоданом, бумажник. Из него выскользнули какие-то фотографии, документы, приказы к выступлению, солдатская книжка, все это веером лежало на полу. Наверно, он бросил куртку на чемодан. Она подняла документы и бумажник, хотела запихнуть все назад. Увидев фотографию размером с почтовую открытку, подошла поближе к лампе: Бремер в военной форме, держит на руках маленького ребенка, рядом с ним женщина, темноволосая, с черными как смоль глазами и маленькой ямочкой на подбородке. Малышу не больше года. Бремер и женщина выглядят так, будто вот-вот лопнут со смеху. Видимо, фотограф рассказал им какую-то смешную историю. Она вгляделась в фотографию. На ней и дата есть: 10.4.45. Он ничего не сказал ни о ребенке, ни о жене.
— Почему он обманывает такую хорошенькую женщину? — спросила я себя. — Почему ничего не сказал о своей жене? Ведь если б сказал, я все равно спрятала бы его. Может быть, и спала бы с ним — всенепременно даже. Но, не смолчи он, все, что между нами было потом, было бы иначе.
Когда спустя почти полчаса он вернулся в комнату, когда обнял ее, обдавая запахом холодного дыма, и повел в спальню, когда его рука полезла к ней под блузку, она вдруг схватила ее и сильно, словно тисками, сдавила его запястье. «О-о», — простонал он. Она немного отодвинула его от себя, так, чтобы можно было заглянуть ему в глаза, и спросила: «А у тебя есть жена?» Немного помедлив, он ответил: «Нет». Она покачала головой. Рассмеялась, смех получился какой-то натужный. Потом разжала пальцы, но не отпускала его руку, боясь, что он оторвет на блузке еще одну пуговицу, и сказала себе, что не имеет, собственно говоря, права спрашивать его об этом. Он поцеловал ее в шею, в ямку на шее, в соляной бочоночек, как говаривала ее мать, потом за мочкой уха, будто знал, что от этого ее бросало в сладостную дрожь, а по коже, словно от холода, бежали мурашки, и они погрузились в стонущую матрасную яму. Пружины матраса издавали пронзительные звуки, пока не раздался стук. Снизу колотили по потолку. «Это фрау Эклебен, — сказала Лена, едва переводя дыхание, — она спит как раз под нами».
Они вытащили матрасы скрипящей супружеской кровати — в то время матрас состоял из трех подушек, — отнесли их на кухню и положили на пол возле дивана.
Это было впервые, когда они спали на полу, а поскольку в кухне было тепло, им не пришлось натягивать до макушки пуховые одеяла.
— Любовь подразумевает взаимное желание, — изрекла мудрая фрау Брюкер, — для меня же она связана с тем новым ложем, ибо я считаю, что когда погружаешься под тяжестью другого не в визгливо скрипящую пучину, то испытываешь совершенно иное чувство.
Из составленных вместе матрасов получился чудесный остров. Правда, если они уж очень усердствовали, подушки под ними разъезжались в разные стороны. Так что им пришлось придумать целую конструкцию, чтобы помешать коварству подушек. Они постелили на пол шерстяной плед и положили на него матрасы, приткнув их одним боком вплотную к кухонному шкафу, другой же бок подперли швабрами, уперев их в стену, изголовье пододвинули к дивану, а со стороны изножья забаррикадировали свое ложе двумя стульями, чтобы подушки не разъезжались.
Глядя на лежавшие на полу матрасы, Бремер с видом знатока произнес: «Похоже на плот».
«Мы будем дрейфовать на нем до полного завершения войны, — сказала она. — А теперь, мой герой, иди сюда, на этот плот из матрасов».
4
Первого мая по имперскому радио Гамбурга прозвучало следующее сообщение: «Сегодня после полудня, сражаясь до последнего вздоха с большевизмом за Германию, на своем командном посту, в канцелярии рейха, пал Адольф Гитлер».
Комендант Гамбурга, генерал Вольц, решил без боя сдать город, англичане перешли Эльбу и двинулись на Любек; генерал-фельдмаршал Буш отдает приказ держаться до конца, гросс-адмирал Дёниц отдает приказ выстоять, Вольц посылает парламентеров. Тайно, поскольку СС их расстреляет. Гауляйтер Кауфман хочет сдать город, но не имеет права говорить об этом, потому что не знает, намерен ли сдать город комендант Гамбурга Вольц, который ведь тоже не прочь сдать город; и комендант порта адмирал Бютов согласен сдать город и тоже не может сказать об этом, поскольку не знает, согласны ли Кауфман и/или Вольц сдать город, или только один из них, или оба. Так все они, независимо друг от друга, предпринимали усилия, чтобы сдать укрепленный Гамбург. Вольц снимает надежные, а для его замысла ненадежные, части с передовой в Харбурге — боевую группу СС «Танки-дьяволы» — и переводит их на северо-восток. Все трое: Вольц, Кауфман и Бютов — усиливают охрану своих штабов, чтобы офицеры, готовые сражаться до последнего, не арестовали их. Гауляйтер Кауфман живет в крепости Гамбург, в маленькой крепости внутри крепости. За колючей проволокой. Утром будет передан пароль для защитников, прогноз погоды, даже уровень подъема воды, один метр выше нулевой отметки. В Ойтине расстреляли трех матросов, которые ушли из части. Подбит английский танк перед самым Куксхавеном, экипаж сгорел.
