Юрий Козлов - sВОбоДА
«Этих двух причин более чем достаточно», — заметил Егоров, которому, в принципе, после гипотетической отсидки (от сумы да от тюрьмы не зарекайся) тоже было бы некуда и не к кому ехать.
«Следователь его спросил, — продолжил дед Буцыло, — неужели вам не противно жить с клеймом власовца, изменника Родины? Не нравится СССР, возвращайтесь в Белград, Тито назначит вам пенсию. А он ответил, что при жизни для него Родина превыше любого клейма, хотя и не превыше пенсии. А после смерти — все равно, потому что Бог смотрит сквозь любое клеймо. Сам… был с клеймом. Как это, не понял следователь. Белогвардеец вздохнул, а потом сказал: ты меня обязательно поймешь. Но не сейчас, а когда сам будешь ходить с клеймом. Каким еще клеймом, удивился следователь. Партократа и коммунистического отребья, ответил белогвардеец. Где же я буду ходить с таким клеймом, удивился следователь. На Родине, где же еще, сказал эмигрант. Тогда-то вы и поймете, что пенсия превыше Родины, а Бог превыше клейма, потому что доподлинно знает, какие навешивают люди клейма тем, кто хочет их спасти. Следователь убрал документы и ушел, помахивая папочкой. Наверное решил, что старикан раздружился с головой. А в девяносто первом, после ГКЧП, его действительно таскали в прокуратуру за дела, которые он вел против власовцев и прибалтийских эсэсовцев. И тогдашний заместитель генпрокурора на всю страну по телевизору обозвал его партийным прихвостнем и коммунистическим отребьем. Я бы его самолично, сказал он, если бы это было возможно, лишил персональной пенсии.
«И ведь лишил, — вспомнил давний скандал Егоров, — а тот, кажется, ушел в монастырь, стал старцем».
«Отцом Драконием, — кивнул дед Буцыло, — странное какое-то имя во Христе он себе выбрал».
«Как клеймо наложил, — согласился Егоров, вспомнив этого самого отца Дракония, страстно проклинающего российскую власть, спустившуюся на страну, по его мнению, не от Бога, как положено истинной власти, а выползшую на четвереньках из огненных пропастей ада. За такие речи патриарх лишил отца Дракония сана, а коммунисты провели по своему списку в Думу, где отец Драконий мрачно восседал в темных, как скорбь, одеждах. — Но эмигрант ведь до этих времен не дожил?»
«Мог дотянуть, — пожал плечами дед Буцыло. — Крепкий был мужик. Каждое утро делал зарядку, обливался ледяной водой»…
«И как в воду смотрел, — вздохнул Егоров. И зачем-то добавил: — В ледяную воду… истории».
«Будущей истории, — уточнил дед Буцыло. — Удивительно, — продолжил он неожиданный крещенский заплыв из прошлого в будущее, — мне тогда казалось, что Советский Союз вечен, а этот старикан с белой бородой и железными зубами уже как будто знал про конец. Помню, зимой мы с ним ловили на озере рыбу, а рядом — там было огромное поле — приземлился вертолет. Вылезли мужики в черных кожаных пальто. Начальство будущего металлургического комбината. Походили, посмотрели. Один даже к нам подошел, поинтересовался, как рыбка ловится, спросил, сколько расконвоированных душ на поселении. Узнал белогвардейца, они в одной камере в Крестах сидели в пятьдесят первом, угостил коньяком из фляжки. Начальник тогда по ленинградскому делу проходил. Ну вот, говорю, господин штабс-капитан, когда они улетели, у вас есть шанс стать героем труда, победителем соцсоревнования. А он отвечает, соцсоревнование уже проиграно, интересно, какая мразь приберет этот комбинат? Я молодой был, горячий, кричал на суде: „Смерть кремлевским бандитам!“, за это мне еще два года накинули. Думаю, точно старик спятил. Ясно ведь, кто приберет. Коммунистическая партия и советский народ! То есть, никто! А он, оказывается, вон как далеко смотрел. Показывали вчера по ящику этого… который прихватил наш комбинат. Конченая мразь! Он бы на зоне у параши дежурил, а президент его вчера орденом наградил… За заслуги перед Отечеством, что ли, какой-то степени»…
«Был еще такой… Амальрик, кажется, — с трудом припомнил Егоров, — книгу написал: „Просуществует ли СССР до 1984 года?“ Все думали, что это за идиот, где он ходит, а он тоже… в воду смотрел. Что это за вода? — искренне возмутился Егоров. — Одни сквозь нее все видят, а другие ничего!»
«И еще одну вещь он мне сказал, — словно не расслышал Егорова дед Буцыло, — которую я тогда не понял. Что в истории нет побежденных, а есть только победители. Правда, одни получают все и сразу, так сказать, пируют на костях побежденных, а другие, на чьих костях они пируют, получают вместе со смертью, или переломами, если посчастливилось выжить, победу, так сказать, отсроченную во времени и пространстве. Ты, сказал мне этот старикан, до своей победы точно доживешь и даже без больших повреждений. А вы, спросил я. Мы тоже выиграем гражданскую, ответил он, и генерал Власов дождется своей победы на том свете, и даже эти ребята, которых матрос Железняк разогнал, как тараканов, в восемнадцатом году, тоже там… в ледяной воде… дождутся Учредительного Собрания. Только все эти отсроченные победы радости не принесут. Как мертвые из могилы встанут. Что за радость? А еще он сказал, что мразь, которая присвоит наш комбинат и все другие, которые зэки при Сталине проектировали и строили, никакой нам компенсации не даст. И спросил: нужна нам с тобой такая победа?»
«И что вы ему ответили?» — поинтересовался Егоров.
«До сих пор стыдно, — вздохнул дед Буцыло, — но я ответил, что за свободу слова и мысли отдам все комбинаты, а также космические корабли, ядерные бомбы и химическое оружие. Дурак был, — вздохнул дед, — но я, сынок, сейчас не об этом думаю».
«О чем же?» — поинтересовался Егоров.
«О твоей победе, сынок».
«Моей?» — изумился Егоров.
«Человек не может жить без победы», — сказал дед Буцыло.
«Но не всегда может переложить ее, как мелодию, на складные, понятные хотя бы ему самому, слова, — возразил Егоров. — Это Ленин был в словах, как рыба в чешуе, а моя победа еще не вылупилась… из икры. Сумбур вместо музыки. Мычание вместо песни».
«Поторопись, сынок, — встал из кресла дед Буцыло. — А ну как твоя победа — ключ ко всему?»
«До свидания, — тоже поднялся Егоров. — Продолжим в пятницу».
Ему не нравилось, когда его грузили пусть даже виртуальной, как в данном случае, ответственностью.
Моя победа — заячий орден, грустно подумал Егоров, неужели в России проиграны — как в плане игры, так и проигрыша — все возможные варианты, и Господь готов поставить на случайный, изначально невыигрышный — мой — номер? Только как определить мой номер, если я всю жизнь за версту обходил казино?
Нет, вздохнул Егоров, отследив в окно, как охранного обличья водитель усаживает деда в длинную черную машину, этим ключом ничего не откроешь.
У Егорова был собственный — неправильный, на что, впрочем, ему было плевать — взгляд на историю России. Он полагал, что в России всегда правили люди, которые чего-то сильно хотели. Захотели порядка — призвали Рюрика. Пришлась по сердцу монгольская простота? Несколько столетий терпели иго, закладывали друг друга, тянулись в Орду за ярлыками на княжение. Устали от Смуты? Триста с лишним лет сидели Романовы. Надоело? Получили революцию и военный коммунизм. Решили поквитаться со старыми большевиками — врагами народа? Начался террор. Не захотели в немецкие концлагеря? Разнесли в щепки гитлеровский рейх. Захотели бесплатного образования и социальной справедливости? Построили «развитой» социализм, правда, без хорошего пива и без туалетной бумаги. Захотели джинсов и кока-колы? Развалили СССР, получили капитализм с джинсами и кока-колой, но без детских садов, больниц и пенсий. Ну а сейчас Россией правили люди, которые не хотели ничего, кроме денег — любой ценой, даже ценой развала уже не СССР, а его остатков — Российской Федерации, так называлось это государство.
Похоже, Господь вослед отлученному от сана отцу Драконию, посчитал сложившуюся ситуацию нетерпимой и — за неимением в России людей, которые сильно хотели чего-то иного, помимо денег, вознамерился отдать страну людям, которые не хотели ничего, как Егоров, или не знали, чего хотели. Во всяком случае, не одних только денег. Пожалуй, это была единственная (невостребованная) часть общества, которая еще ни разу не управляла страной.
Зайцы-орденоносцы, вперед!
Боже мой, отошел от окна Егоров, какая чушь лезет в голову!
На зайца без ордена и без копейкиГосподь возлагает задачу римейкаВорующей власти, преступников-мэровВ свинцовую пачку БТ, БТэров.
Определенно, в его сознании произошли некие изменения: он, как разгоряченный маньяк, бросался в прохладную воду Сети БТ, и как маньяк окоченевший бросался туда же, но — уже в воду согретую. Ему стало казаться с некоторых пор, что вода (она же дым) Сети БТ первична, в то время как его сознание вторично. Сознанию было назначено скользить над водой, как утреннему туману. Теперь Егоров знал, что имели в виду музыканты группы «Deep purple» — авторы бессмертной песни «Smoke on the water», понимал, почему их каждый год принимал президент России. А вдруг и он там… в БТ? — посетила Егорова совершенно безумная мысль.
