Джойс Оутс - Блондинка. том I

— Я-то благодарна. А уж как там ее мамаша — не знаю.

Бабушка Делла не верила в то, что ребенка можно избаловать. Зато верила, что полезно приучать его к работе с самого раннего возраста, — наверное, потому, что сама проработала всю свою жизнь. Даже теперь, после того как муж ее умер, а пенсия была «мизерной» — «сущие крохи», — Делла продолжала работать. «Ни счастья, ни покоя нам, грешным!» Подрабатывала профессиональной гладильщицей в прачечной на Оушн-авеню, профессиональной портнихой в маленьком местном ателье, а когда и этой работы не перепадало, просто сидела с маленькими детьми: короче говоря, справлялась. Она была из первопоселенцев, совсем не то что какая-нибудь там глупая кисейная барышня, каких показывают в кино и на которых так стремилась походить ее психопатка дочь.

О, Делла Монро просто терпеть не могла эту «возлюбленную Америки», Мэри Пикфорд! В свое время она рьяно поддерживала девятнадцатую поправку, дающую женщинам право голоса и Участия в выборах с осени 1920 года. Она была проницательна, остра на язык и вспыльчива. Она принципиально ненавидела кино, говорила, что все это фальшивка, не стоящая ломаного гроша, но при этом восхищалась Джеймсом Кэгни в фильме «Враг общества», который смотрела раза три, — этот маленький крепыш и задира лихо расправлялся со всеми врагами и мужественно встретил свою судьбу. Весь в бинтах, совсем как мумия, покорно принял смерть на ступеньках дома, когда понял, что ему пришел конец. Еще она страшно восхищалась мальчиком-убийцей из фильма «Маленький Цезарь» с Эдвардом Дж. Робинсоном в главной роли, который тоже очень лихо произносил разные непристойности маленьким девичьим ротиком. То были люди, готовые достойно встретить свою смерть, когда понимали, что песенка их спета.

А раз твоя песенка спета, значит, спета. И бабушка Делла воспринимала этот факт с веселым самообладанием.

Иногда, после того как Норма Джин все утро помогала бабушке убирать квартиру, мыть и вытирать посуду, Делла брала ее с собой на важное мероприятие — кормить птиц. Норма Джин бывала просто счастлива! Они с бабушкой выбирали какой-нибудь укромный уголок и бросали крошки хлеба на песок, а потом стояли и смотрели, как отовсюду слетаются на это угощение птицы. Голодные, но осторожные, они шумно хлопали крыльями и быстро-быстро подбирали крошки своими маленькими острыми клювами. Голуби, африканские горлицы, иволги, шумливые хохлатые сойки. Целые стайки воробьев в черных шапочках. А в кустах гнездились и порхали среди ветвей камсиса колибри, совсем маленькие птички, величиной не больше шмеля. Делла узнавала эту крохотную птичку по уникальной способности летать не только вперед, но и назад, и в стороны в отличие от всех других птиц. «Хитрая маленькая чертовка», почти ручная, но не ест ни хлебных крошек, ни семян. Норма Джин была совершенно очарована этими птичками с радужным малиново-зеленым оперением, отливающим металлическим блеском под солнцем, которые так быстро махали крылышками, что те сливались в туманное пятно. И еще они опускали длинные и тонкие, как иголки, клювы в трубкообразные цветки и высасывали из них нектар, продолжая мелко трепетать в воздухе крылышками. И носились они быстро, как стрелы!

— Ой, бабушка, а куда они летят?

Бабушка Делла пожимала плечами. Настроение развлекать внучку у нее пропадало.

— Как знать, куда они там летают, эти птицы.

Позднее, уже после похорон, люди говорили, что Делла Монро сильно состарилась со дня смерти мужа. Когда он был жив, Делла жаловалась на него любому, кто был готов выслушать ее: на его пьянство, «слабые легкие», «дурные привычки». Делла была грузной женщиной, лицо ее часто краснело — от высокого давления, о своем здоровье она никогда не заботилась.

Подобно туче песка, вздымаемого ветром, носилась она по округе в поисках своей внучки. Только разрешала Норме Джин выйти поиграть на улицу и тут же звала ее обратно. Часто говорила, что спасает девочку от матери — «от той, что разбила сердце собственной матери».

Тем августовским днем жара стояла страшная, солнце палило, и почти все дети сидели по домам. И у бабушки Деллы вдруг появилось предчувствие — должно что-то случиться, что-то очень плохое. И она выбежала из дома на жару и стала звать:

— Норма Джин! Норма Джи-и-ин! — Сначала с крыльца, потом с улицы перед входом в дом, потом из аллейки за домом, потом побежала туда, где они кормили птиц, а Норма Джин с подружками с хихиканьем убегали и прятались, ни за что не откликнусь, ей меня не заставить! И это несмотря на то что Норма Джин любила свою бабушку, единственного на всем свете человека, который по-настоящему любил ее, никогда не обижал, хотел только защитить. Соседские мальчишки обзывали Деллу Монро «толстой старой слонихой», и, когда Норма Джин слышала это, ей становилось стыдно.

И вот Норма Джин спряталась от бабушки. Прошло какое-то время, и она уже больше не слышала ее криков, и тогда Норма Джин решила, что лучше все же пойти домой. И она помчалась с пляжа, дикая, встрепанная, и кровь стучала у нее в ушах, и какая-то соседка в возрасте Деллы успела выбранить ее по дороге: Эх ты! А бабушка тебя звала, звала! Норма Джин влетела в подъезд, взлетела вверх по ступенькам на третий этаж, как делала много раз; и вдруг поняла, что на этот раз все будет по-другому. Потому что уж очень тихо было в доме, а тишина, это известно еще из кино, всегда преподносит какие-то неприятные сюрпризы, от которых можно и закричать, именно потому, что не готова, что тебя застали врасплох. О Господи — дверь в бабушкину квартиру распахнута настежь. Чего прежде никогда не бывало. И Норма Джин поняла: что-то случилось Что-то очень нехорошее. И уже знала, что увидит внутри.

Бабушка упала прежде, чем я вернулась. Потеряла равновесие, голова у нее вдруг закружилась. Я нашла ее на полу, на кухне. Она лежала и тихонько стонала, и так тяжело дышала, и не понимала, что случилось. И я помогла ей подняться и сесть в кресло, а потом принесла ей таблетки и еще завернутый в тряпку лед и стала прикладывать его к лицу бабушки. А лицо у нее было такое горячее и испуганное, но чуть погодя она вдруг засмеялась, и я поняла, что все в порядке.

Но только на самом деле все было совсем не так. Бабушка лежала на полу в ванной, огромное потное тело, зажатое между ванной и туалетным бачком, на том самом полу, который они вдвоем так тщательно драили сегодня утром. В ванной сильно пахло дезинфицирующим средством, неудивительно, что у бабушки закружилась голова. И она лежала на боку, словно выброшенная на песок рыба, с красным и каким-то вздутым лицом, глаза приоткрыты, но, похоже, не видят, дыхание вырывается со свистом.

— Бабушка! Бабушка!

То была сцена из кино, и в то же время — реальность.

Бабушка Делла слепо ухватилась за руку Нормы Джин, словно хотела, чтобы та помогла ей подняться. Потом вдруг издала странный сдавленный звук, поначалу совершенно неразличимый. Нет, она не сердилась и не бранила ее. Что-то не так! Норма Джин поняла это тотчас же. Опустилась на колени рядом с бабушкой, вдыхая тошнотворный запах больной плоти, запах пота, газов, и тут же безошибочно распознала в нем запах смерти и закричала:

— Бабушка! Не умирай, только не умирай!

А старая женщина конвульсивно сжала ладошку Нормы Джин, так сильно, что едва не сломала ей пальцы, и с трудом, низким и грозным голосом выдавила, стараясь произносить каждое слово раздельно и внятно:

— Благослови тебя Бог, детка, я люблю тебя.

Это я виновата! Я виновата, что бабушка умерла.

Не болтай глупостей. Никто не виноват.

Она меня звала, а я все не приходила! Я плохая!..

Ничего подобного. Это Бог виноват. Давай, спи.

Мама, а она нас слышит? Скажи, бабушка сейчас нас слышит? О Боже! Надеюсь, что нет.

Это я виновата в том, что случилось с бабушкой. О, мамочка… Никакая я тебе не мамочка, идиотка! Просто пришел ее час, вот и все.

И она острым локотком оттолкнула от себя девочку. Давать ей пощечину не хотелось, очень уж чесались и ныли покрасневшие руки.

(Руки Глэдис! Она постоянно пребывала в страхе, что в костях у нее поселился рак от всех этих химикатов.)

И не смей ко мне прикасаться, черт бы тебя побрал! Ведь знаешь, я этого не переношу.

То были трудные времена для всех рожденных под знаком Близнецов. Трагическая парочка.

Когда Глэдис вдруг позвонили со Студии, из монтажной, ее пришлось чуть ли не волоком тащить к телефону — так она испугалась. Ее начальник, мистер Икс, — некогда он был влюблен в нее, да, и умолял выйти за него замуж, даже был готов бросить ради нее семью, тогда, в 29-м, она работала его ассистенткой, а потом заболела, и ее перевели на более низкую должность, но то ведь вовсе не ее вина, верно? — молча протянул ей трубку. Резиновый шнур скрутился, как змея. Эта штука точно живая, однако Глэдис стоически отказывалась признать это. Глаза у нее слезились от едких химикатов, с которыми она работала (все в той же лаборатории, только на более низкой должности, но Глэдис никогда не жаловалась мистеру Икс, не желала доставлять ему такую радость). В ушах постоянно шумело, будто там поселились какие-то голоса из фильмов, твердящие: Сейчас! сейчас! сейчас! сейчас! — но она и на них старалась не обращать внимания. Она уже научилась, лет с двадцати шести, после рождения ее последней дочери, не слышать, отфильтровывать эти многочисленные назойливые голоса в голове. Ведь она понимала, они не реальны; но порой, когда особенно уставала, голоса все же прорезались сквозь шумы, как это бывает с радио, и становились ужасно громкими. Ей сказали, что звонок срочный и дело касается дочери, Нормы Джин. (Две другие дочери, жившие с отцом в Кентукки, давным-давно исчезли из ее жизни. Отец просто забрал их у нее. Сказал, что она «больная», что ж, может, так оно и было.) Что-то случилось. Ваша девочка. Нам очень жаль. Такое несчастье.