Фелисьен Марсо - Капри - остров маленький
— Я ее видел, и она меня пригласила.
Ивонна Сан-Джованни занималась делами местного комитета по творчеству Сен-Венсана де Поля. Она была казначеем, что вполне отвечало ее темпераменту. Однако иногда ее инициативы внушали беспокойство. Но она на все возражения отвечала: «Ну и что! Нужно принимать вещи такими, какие они есть, мои дорогие, и брать деньги там, где они есть. А деньги, они ведь не у нас находятся. Не так ли? А? Вчера я встретила господина, который занимался перевозкой моей мебели. Платацци, Ратиццо, что-то в этом роде. Я говорю ему: «Ладно, вы меня изрядно ограбили с моим фортепиано; так что, может, пожертвуете мне немного для моих бедняков?» И вот чек. На десять тысяч. На десять тысяч, мои дорогие. Ну и вот, я пригласила его на чай. Впрочем, он довольно приличный мужчина. И заведение у него крупное. А к тому же на Капри это меня ни к чему не обязывает». Тем не менее госпожа Сатриано теперь только об этом и щебетала. «Эта Ивонна, вы знаете, что она еще отколола?» И в ее изложении Ратацци превращался просто в какого-то носильщика.
— Она может привлечь нам клиентуру всего острова, — продолжал Ратацци.
— Верно, — кивнул Пальмиро. — Ну ладно, я схожу вместо тебя.
Госпожа Пальмиро отошла от окна.
— Но ведь она же пригласила меня, — возразил Ратацци.
— Это одно и то же. Пальмиро и Ратацци, Ратацци и Пальмиро, ты думаешь, она заметит разницу? И это позволит мне взять с собой Паолу. Ты ведь не против немного поразвлечься, Паола?
У госпожи Пальмиро вид был очень довольный.
— Она тебя не примет, — в сердцах заявил Ратацци.
— Не примет?
Пальмиро под своей пеной пренебрежительно улыбнулся.
— Ты же никого не знаешь в светском обществе, старина.
— Посмотрим!
Именно в этот день внезапно, как смерч, на остров залетела жара. Нельзя сказать, что до сих пор было холодно, совсем нет. Уже с десяти часов Форстетнер, не рискуя простудиться, мог расположиться в саду или на террасе. Но то была слабая, ненадежная, поверхностная жара, она не накаляла весь воздух. Жарко, да, но, скорее, такая жара, как горячая вода в плохоньких гостиницах, вроде бы и горячая, но быстро остывающая, беспокойная жара, со сквозняками, с тонкими струйками прохладного воздуха. А вечером сильные порывы ветра приподнимали листву огромного эвкалипта, как некий шутник в романе Мопассана, задиравший по воскресеньям в Ножане юбки. Сатриано даже раздражала такая погода. Когда друзья Форстетнера сообщили ему, что в четыре часа они отправились к дворцу Тиберия и долго там гуляли, он возмутился.
— В четыре часа! Невероятно! Так можно и концы отдать. В это время года люди в четыре часа не ходят, а отдыхают.
Однако к стыду своему он тут же пошел в комнату, чтобы надеть пуловер.
А вот теперь пришла настоящая жара, глубокая, плотная, прокаленная жара, каждое мгновение приносило новую частицу жары, подпитывавшейся от предшествующего мгновения. Красавчик Четрилли звонил Лауре Мисси:
— Ну что, неисправимая мерзлячка, вы решились? Идем на пляж?
— Да.
— Я жду вас на пляже в одиннадцать часов.
Четрилли был в восторге. Наконец-то он сможет, как он говорил, «поиграть на своем органе», то есть продемонстрировать свой треугольный, безупречный торс, свой легкий, приобретенный путем долгих тренировок, кроль, влажное, сладострастное ржание, которое он издавал над волной, свои узкие и твердые ягодицы в туго натянутых плавках иссиня-стального цвета, отчего они и сами казались сделанными из стали и обладавшими стальной твердостью. Они вызывали желание прикоснуться к ним. Как-то раз одна женщина и в самом деле прикоснулась. На пляже, перед всеми. Это воспоминание было одной из звездных минут Четрилли, и он охотно к нему возвращался. Увы! Та импульсивная женщина была уже замужем. Она готова была развестись, но Четрилли имел слабость дать ей задаток в счет будущего супружеского счастья; однажды она взмахнула крылом и улетела в свой родной Милан, чтобы больше никогда не вспомнить о нем. С тех пор Четрилли больше никому не позволял завлечь себя в постель. Нет уж, ищите дурака! Женщины — существа не слишком щепетильные. Совратят мужчину, получат свое удовольствие, а потом, когда начинаешь говорить им о женитьбе, исчезают. Нет, нет. Четрилли теперь не давал себя соблазнять.
— Нет уж, ищите дурака! — повторил он вслух, делая дыхательную гимнастику.
Выбранная им тактика имела одно неудобство: чтобы демонстрировать свои ягодицы и торс, Четрилли, за отсутствием иной близости, должен был ждать купального сезона. Все-таки так было более надежно. Тем более что для зимнего сезона он все-таки нашел некий способ: индусский танцевальный номер, который он старательно выучил с помощью одного индийского танцовщика — профессионала и исполнял полуголый в коктейль-барах, не слишком заставляя себя упрашивать. Вдобавок он практически задаром приобретал, таким образом, еще и репутацию артиста, человека, который понимает. С тех пор даже Сатриано иногда соглашался его приглашать.
— Шестьдесят лир, — сказал продавец газет.
Андрасси протянул засаленные купюры и поднял глаза. И заметил ее. Она проходила мимо. Поднялась по ступенькам церкви. Вошла в церковь. Андрасси секунду поколебался, потом с бьющимся сердцем, думая, что на него смотрит вся площадь, тоже поднялся по ступенькам и вошел в церковь. Она была там. Он увидел ее сразу, так как церковь была совсем маленькая и светлая. Он увидел, как она преклонила колени, а затем села на скамью. Церковь была пуста. Слышалось легкое поскрипывание, может быть, хруст четок того, кто молился за колонной. Но Андрасси даже не обратил на это внимания. Он медленно шел. Они были одни, более одни, чем в саду, чем в комнате, одни — в тишине, в большой белой тишине церкви. Над главным алтарем свисал темно — красный занавес с бантами, рюшами, складками, золотыми кистями. С обеих сторон от дарохранительницы с помощью белого атласа были изображены колонны вместе с перемычкой, капители. Андрасси сделал еще два шага. Она обернулась. На лице у нее не было удивления. Она улыбалась. Андрасси подошел и сел рядом с ней. Она перестала улыбаться и теперь смотрела прямо перед собой, положив на колени свои длинные, загорелые, довольно крепкие руки.
— Я столько искал вас, — тихо сказал Андрасси.
Он протянул руку и положил ее на ее руки, соединенные в круг, как гнездо. Его рука — на ее руках. В этом жесте слились жизнь и смерть, и волна, которая его заливала. Он дрожал. Она слегка приподняла руки, как бы отодвигая его руку.
— Почему?
— Не надо.
Но она сказала это осторожно, не настаивая, глядя прямо перед собой. Вошел церковный сторож, сухонький, совсем маленький, поставил что-то на алтарь и вышел, не обратив на них внимания.
— Как вас зовут? — тихо спросил он.
— Сандра.
Они сидели рядышком на скамье, поставив ноги на нижнюю планку. И ее голая рука иногда касалась руки Андрасси.
— А вас?
— Андрасси.
Наконец, она посмотрела на него. Ее глаза, такие блестящие, ее скулы, такие круглые, и ямочки, от которых взгляд переходит к изящному подбородку.
— Это фамилия, я ее уже знаю, — сказала она. — А ваше имя?
— Бела.
— Бела, — повторила она.
Церковь эта вся белая, внутри она очень богато декорирована, загромождена украшениями, как какая — нибудь гостиная, особенно клирос с его коврами, главным алтарем, позолотой, лепными орнаментами, розовым и фисташковым мрамором, подсвечниками в человеческий рост. Около клироса возвышается статуя Пресвятой Девы, изваяние с кукольным лицом, в настоящем накрахмаленном платье с жесткими треугольными складками. Справа и слева — два придела, а вдоль нефа, по периметру — другие приделы, поменьше, темные, как гроты, увешенные табличками с выражением благодарности, забитые разными другими предметами, среди которых костыль, серебряное сердце, искусственные цветы.
— Мне нужно встретиться с вами, — произнес Андрасси.
Сандра загадочно улыбнулась, смотря прямо перед собой.
— Наедине…
Он с удовольствием сидел бы вот так долго-долго, прислушиваясь к спокойной и многозначительной тишине, но он уже мысленно видел Форстетнера, сердито вышагивающего взад и вперед по террасе, а также опасался, как бы сейчас вдруг не появился кто-нибудь из знакомых прямо у них за спиной.
— Вы, конечно, знаете, где находится Морской Коготь?
— Да.
— За виллой Альбертини?
— Да.
— Вы проходите дальше, и там есть небольшая рощица.
Она больше не отвечала, но кивала головой.
— Сегодня, в полчетвертого?
— Мне это будет трудно, — сказала она. — Может быть, и удастся, но я не уверена. В семь часов было бы лучше.
Андрасси грустно поморщился.
— Нет, — сказал он. — В семь часов я не смогу.
— Тогда завтра?
— Нет, нет! — воскликнул Андрасси с отчаянием в голосе. (Причем неприятности такого рода грозили ему и в будущем. Из-за Форстетнера с его подозрениями, его капризами, сменами настроения все его свидания могли стать ненадежными, случайными.)
