Кристофер Ишервуд - Фиалка Пратера
— Ну где вы там? — рычит Элиот. — Сколько можно ждать?
Роджер звонит в операторскую.
— Джек, давай еще раз!
Тедди замечает, что Элиот нечаянно встал прямо перед объективом камеры, загородив Роджеру съемочную площадку. Он недобро хмыкает и говорит, явно передразнивая официальную манеру Элиота: «Попрошу очистить площадку». Элиот вспыхивает и отодвигается, бормоча извинения. Роджер мне подмигивает. Довольный Тедди залихватски перебрасывает журавль[46] с криком «Спасайся, кто может!».
Иногда Роджер великодушно разрешает мне позвонить в звонок. В каждой работе есть свои прелести и привилегии. Но сегодня я все прозевал. Бергманн рассказывает что-то смешное Фреду Мюррею, а я пытаюсь на расстоянии угадать, что именно. Роджеру приходится давать отмашку самому.
— Ну какой от тебя толк, Крис? — насмешливо говорит он. И добавляет, уже глядя на Тедди: — Думал дать Крису вольную на вечерок, да, видно, придется отложить.
Морские словечки остались у Роджера с тех пор, как он служил радистом на торговом судне. В нем до сих пор многое выдает моряка — выправка, скупые жесты, дотошность, настороженность на загорелом, обветренном лице. В перерыве между съемками он в своем закутке изучал журналы по морскому делу.
— Тихо. Все по местам. Готовы? Заводи!
— Начали!
— Кадр 104, дубль 2.
— Камера.
— Снимаем.
— Слушаюсь, сэр.
— Звук готов, мистер Бергманн.
— Хорошо. Это в печать.
— Хотите прогнать ее раз?
— Мы отснимем это еще раз, по-быстрому.
— Хорошо, начали. А это в коробку.
Третий дубль запорот. Анита забывает слова. В середине четвертого заклинивает камеру. Пятый дубль снят нормально и отправлен в работу. Долгое, будто резиновое, утро наконец-то заканчивается, и можно пойти перекусить.
Поесть можно в трех местах. В «Империал Балдог» своя столовая, но там всегда толпа народу: сотрудники студии, секретари, статисты — в общем, приткнуться некуда. Неплохо кормили в кафе через дорогу. Его облюбовали студийные интеллектуалы: писатели, монтажеры, музыканты и сотрудники отдела искусств. Поскольку исторически сложилось, что мы с Бергманном обедали вместе, я всегда норовил затащить его в это кафе. Но он предпочитал третий вариант — большой отель в Южном Кенсингтоне, где столовались начальство и режиссеры. Бергманн ходил туда из чистого принципа.
— Студия должна знать своих героев. Лицо должно примелькаться, — говорил он. — Звери заждались своего дрессировщика.
Он в полушутливой форме изложил мне свои соображения о том, что руководство «Балдога» что-то замышляет против него, и если он не будет появляться в людных местах, то от него найдут способ вообще избавиться.
Отель славился навязчивым сервисом и якобы европейской кухней. Когда появлялся Бергманн, казалось, что в отель торжественно вплывала грозовая туча; из-под сурово насупленных бровей поблескивали острые, внимательные глазки.
Встречаясь взглядом с коллегами, он отвешивал короткий поклон, но первым заговаривал редко. У нас был свой столик, иногда, правда, нас приглашали подсесть к одной из бульдожьих компаний.
Против кормежки в отеле я возражал не столько из-за царившей там скуки, сколько из-за дороговизны. Доходило до смешного: стоило мне начать зарабатывать приличные деньги, как я превратился в ужасного скрягу, мне было жалко тратить на еду лишний пенни. Я почти ничего не заказывал под предлогом, что не голоден. Обходясь тарелкой супа или десертом, я ухитрился довести счет до двух шиллингов в день.
Ни Бергманн, ни остальные не придавали этому значения. Большинство присутствующих маялись желудком — сказывался малоподвижный, сидячий образ жизни, и многие сидели на диете. Но был там один официант, которому я чем-то приглянулся. Когда я приходил, мы непременно перебрасывались парой фраз. Однажды, когда я сидел в большой компании и, как всегда, попросил принести самое дешевое блюдо, он подошел ко мне вплотную и заговорщически шепнул на ухо:
— Не изволите отведать омара по-ньюбургски,[47] сэр? Его тут заказал один джентльмен. Там хватит еще на одну порцию. Я с вас ничего не возьму…
Суматошное утро сменяет ленивый, благодушный полдень. Мы перебираемся в другой павильон. Там достраивают спальню Тони. Первым делом предстоит снять эпизод, предшествующий моменту, когда Тони получила письмо от Рудольфа. Тони спит, на губах играет улыбка. Ей снится возлюбленный, вчерашнее свидание. За окном плещется дивное весеннее утро. Тони ворочается, просыпается, потягивается, соскакивает с постели, бежит через комнату, открывает окно, вдыхает аромат цветов и начинает тихонько напевать. Звучит главная музыкальная тема фильма.
Как раз сейчас за декорациями Анита распевается, а Пфефер подыгрывает ей на пианино.
Весна просыпается,Тает зима,Ломается лед,Отступают морозы,Лазурное небо — любимой глаза,С небес льется песня…
Анита резко умолкает.
— Черт, опять сбилась… Извини, дружок. Давай еще раз.
Весна просыпается,Тает зима,Ломается лед,Отступают морозы…
Работяги декораторы, с величавым презрением игнорируя Искусство, довольно громко переговариваются и лупят молотком по подоконнику в спаленке девушки. Романтик Джордж мурлычет себе под нос и мечтательно улыбается, царапая что-то на грифельной доске. Красивый смуглый малый, родом из Ирландии, он по-мальчишески задирист и исполнен невинного тщеславия. Он поочередно строит глазки Дороти и Джойс — впрочем, его любвеобильности хватает и на любую хорошенькую мордашку из массовки. Готов поспорить, в мечтах он воображает, что покорил и Аниту. Джойс относится к его заигрываниям благосклонно, Дороти они оставляют равнодушной.
— От этих юнцов, — доверительно сообщает она мне, — забот куда больше, чем они того заслуживают. Я предпочитаю мужчин постарше, более искушенных, вы же понимаете…
Ушедшего летаПрекрасны цветы,Но кто о них вспомнитСегодня?..
Джордж семенит к нашей троице — Роджеру, Тедди и ко мне, — улыбаясь во весь рот и продолжая напевать. Когда Анита доходит до припева, он вторит ей, получается что-то, отдаленно напоминающее дуэт:
Цветы облетят,Но Фиалка ПратераБудет цвестив моем сердце.
Роджер и Тедди насмешливо хлопают в ладоши. Джордж раскланивается, принимая аплодисменты как само собой разумеющееся.
— А знаете, — простодушно улыбаясь, признается он, — мне нравится эта старомодная штучка. Впечатляет.
— А как дела у нашего Казановы? — спрашивает Тедди. — И кстати, что это за очаровательная крошка была с тобой в столовой?
Джордж ухмыляется:
— Так, одна знакомая.
— Да она ж только из пеленок недавно вылезла, греховодник!
— Чует мое сердце, он скоро возьмется за детские садики, — вставляет Роджер. — Пора доставать отцовское ружьишко… Кстати, Тедди, мальчик мой, а когда мы услышим перезвон свадебных колоколов?
Тедди заливается краской и мигом серьезнеет. Вся студия давно подтрунивает над его затянувшимся сватовством к сотруднице отдела искусств.
— Да мы тут с Мери посоветовались, — сообщает он замогильным тоном, — и решили немного подождать. Пока я не подыщу работу получше. Лет через пять…
— Пять лет? — Я не верю своим ушам. — Но, дружище, за пять лет всякое может случиться… А вдруг война?
— Все равно, — упрямо набычивается парень. — Мужчина должен обеспечить своей жене достойную жизнь.
В этом весь Тедди. И он готов ждать сколько потребуется, если, конечно, Мери согласится. На редкость целеустремленное создание. Я представляю его в сорок лет, пятьдесят, шестьдесят, он останется все таким же. Он копит деньги и по воскресеньям играет в регби. Раз в неделю они с Мюрреем ходят в здешние бани, где проводятся соревнования по рестлингу. Оба заядлые болельщики и могут часами обсуждать достоинства своих фаворитов, Нормана-Мясника и Золотого Ястреба.
Цветы облетят,Но Фиалка ПратераБудет цвестив моем сердце.
Рабочие все еще возятся с окном, Бергманн безвылазно торчит в проекционной, досматривая вчерашний материал. Похоже, в ближайший час не начнем. Значит, можно сходить поглядеть, что творится в других павильонах.
На первой площадке строят декорации большого ресторана. Здесь будет разыгрываться финальная сцена фильма. Именно здесь, по задумке Чатсворта, Тони под видом любовницы барона Гольдшранка разыграет Рудольфа в отместку за то, что он ее бросил. Барон, ее старый поклонник, с неохотой соглашается на этот маскарад — он ни в чем не может отказать девушке. На верхней ступеньке лестницы, горделиво сверкая чужими бриллиантами, появляется Тони, держа барона под руку. Рудольф вскакивает и наотмашь бьет барона по физиономии. Дуэль неминуема, хотя барон отчаянно трусит, а Тони делает жалкие попытки оправдаться. Барону как потерпевшей стороне принадлежит право первого выстрела. Но стоит Рудольфу принять героическую позу, как граф Розанофф бросается между соперниками и восклицает:
