Илья Эренбург - 10 л. с.
Перед мистером Гувером большая карта двух полушарий. Красными чернилами обведены некоторые страны, в которых способны произрастать привередливые деревья. Красные чернила не аллегория, это только для четкости. Но обитатели обведенных стран могут молиться всемогущему богу всех квакеров: ведь перед смертью принято молиться. Красные чернила делового американца означают многое. Они означают каучук, они означают и кровь.
Либерия? Дать заем, скупить земли, послать администраторов. С этими неграми нечего церемониться. Хватит с них и поэтической клички. Дальше! Филиппинские острова? Здесь предвидятся некоторые затруднения. Прежде всего закупить участки и привезти китайских кули. Местные законы препятствуют? Что же, приостановить действие законов. Соединенные Штаты обещали Филиппинам независимость? Конечно, обещали. Но ведь с тех пор многое переменилось. Эти острова созданы самим богом для каучука; мистер Шонг говорит, что у него там превосходные плантации, а мистер Шонг председатель «Каучуковой компании». Следовательно, закупить и привезти. Дальше! Бразилия? Укрепить наши позиции. Купить прессу. Купить министров. Перед расходами не останавливаться. Заткнуть рот Аргентине. Здесь начинается самое любопытное… Гватемала? Сделано? Очень хорошо. Никарагуа?.. Что же, это мы сделаем в два счета…
У мистера Гувера железный лоб. Он сидит и думает.
4. Каучук и родина
Ночь, горячая и тягучая, приторно пахнет бананами. На севере бананы — лакомство, здесь это только хлеб, тот хлеб, что рифмуется с потом: так заявляют почтенные патеры всех пятисот семинарий. Ночью, впрочем, нет ни патеров, ни заученного назубок проклятья, только темнота. Она состоит из тысячи мельчайших шумов, из шороха отяжелевшей ветки, из шелеста летучей мыши, из свиста боа.
— Кто там?
Это спрашивает человек человека. Сначала по ошибке отвечает ночь, отвечает нервическим припадком листьев: ах! ах! Потом снова:
— Кто там?
Молчание. Один человек не понимает другого. Даже ночь зовут они по-разному. Один светел и широк, как пшеничное поле. Другой, черный и горячий, едва может отделиться от ночи. На одном военная фуражка с бляхой, на другом широкополая войлочная шляпа. Как им сговориться друг с другом?.. Про что говорить? Про ночь? Про бананы? Про сиротство?
Нет, они не беседуют. Молча катаются они по траве и молча друг друга душат. Ночь, вся ночь, с ветками, с птицами, даже с боа, перепутанная, шарахается прочь. Вдогонку несется едкий свет прожектора. Ночь изодрана, добита. Теперь верещат винтовки и, как балды в цирке, рукоплещут гранаты: бах!
Двух людей больше нет, они пропали вместе с ночью. Фуражка и шляпа на траве. Два грузных мешка, набитых тем, что еще недавно было жизнью: руками, кровью, письмами Дженни и Марии, сигаретами. Все это медленно остывает, как земля. На всем роса, — наверно, по доверенности Дженни и Марии.
Здесь нет кинооператора. Прогадали!.. Такая шляпа! Такая смерть! А треск все еще длится. Следовательно, утро застанет двадцать или двести прежалко распластавшихся людей под бананами, под теми, которые — хлеб. Кстати, никто их и не соберет, а несобранные бананы — это докучливо и патетично, как несжатая полоса. Что касается Дженни и Марии (двадцать? двести?), то без беленьких листочков со смешными завитушками нет человеческой жизни, как нет ночи без едкой внезапной росы.
Одни назовут «телеграммами». Они понесутся в огромные города, насвистывая по дороге: «Служебная… номер… шестнадцать слов… Джон… Ричард… Эдуард… в пять пополуночи… на посту…» Быстро они превратятся в черные платья (их ведь шьют срочно на каждой улице) и в кропотливо высчитанные пенсии.
Другие мулами поползут по горам, крича от стыда и от усталости, чтобы упасть на белый поселок, как граната: бах! «Пабло… Диего… возле деревни Моробина…» В нью-йоркской газете будет петитом напечатано: «Наш экспедиционный корпус вчера окружил одну из шаек бандита Сандино. Наши потери незначительны».
Генерал Сандино в белом поселке, среди гор, среди горя, среди крикливых мулов, пишет воззвание: «Всем республикам Латинской Америки. Янки хотят проглотить Никарагуа, как они проглотили Панаму, Кубу, Порто-Рико, Гаити, Сан-Доминико. Братья, вспомните о Боливаре и о Сан-Мартино! Вот уже восемь месяцев, как мы боремся. Наши силы иссякают…»
Он долго пишет. Слова торжественные и пышные. Но рука дрожит от волнения. На помощь! Скорее! Притаились за горами Гондурас и Сан-Сальвадор… Угрюмо молчит Мексика. Напрасно генерал Сандино рядом с печатью ставит: «Родина и свобода». Еще два пышных слова… Не милее ли всех пышных слов длинные зеленые бумажки, которые летят из Вашингтона на юг? Что значат патроны вокруг пояса? Вот они в портах, опрятные, как лазарет, новенькие миноносцы… Соединенные Штаты тоже для кого-то родина. А свобода у них как дома, она даже стала статуей, пресс-папье, миллионом открыток.
Письмо из Неровы-Сеговии: «Вчера вражеская авиация снова обстреляла четыре деревни. Янки тоже скинули свыше 100 бомб. Убиты 72 человека, среди них 18 женщин».
Генерал Сандино сидит и пишет: «Позор убийцам женщин! Нас мало, но мы не уступим…» На генерале Сандино широкополая шляпа, и он верит в благородство. С ним три тысячи партизан.
Мистер Гувер отнюдь не волнуется. Он знает: чтобы уничтожить три тысячи, нужно столько-то недель, столько-то долларов, столько-то человеческих жизней. Солдаты Соединенных Штатов любят свою родину. Кроме того, они получают отменное содержание. Следовательно, они могут при случае умереть. Жаль? Разумеется, жаль. Мистер Гувер не злодей. Мистер Гувер гуманист. Разве он не кормил венских детей? Он охотно пощадил бы и Сандино. Он сказал бы ему: «В Голливуд! Там вы будете банальным фигурантом». Никарагуа, как и все земли мечтает только об одном: о благоденствии. А этот сумасброд Сандино вздумал говорить о родине, о свободе, — не о статуе, нет, о глупейшей свободе, хотя бы о свободе жить в белых поселках и собирать бананы. Что же, в таком случае Сандино должен быть уничтожен.
Перед мистером Гувером карта. Никарагуа давно обведена красными чернилами. Ему очень жаль не только Дженни, вдову честного американского солдата, ему жаль и Марию, вдову никарагуаского разбойника. Ведь в настольной книге Гувера сказано: «Не убий». Но там же сказано и про обетованную землю. Без крови она не далась. Праведные израильтяне истребили язычников. Даже господь бог допускает исключения. Убито восемнадцать женщин? Это печально. Однако бывают и железнодорожные катастрофы. Автомобили что ни день давят женщин. Мы несем Никарагуа подлинное благоденствие, и потом — мы не раз это повторяли — нам необходим каучук!
5. Смерть последнего выпуска
Они резвятся на всех стенах во всех городах и селах Франции, эти три любимца Республики. Нежный наивный младенец, еще неспособный лгать, расхваливает замечательное мыло «Кадум». Задумчивая корова день и ночь мычит о молочном шоколаде. Что касается третьего, гражданина в больших автомобильных очках, то он сделан не из мяса, как все прочие люди или даже коровы Республики, он сделан из резиновых шин. Зовут его «Шины Мишлен». Он упруг и легок. Он нужен всем: без шин нет автомобиля.
Господин Андре Мишлен никак не похож на своего популярного двойника. У него нет ни кольцеобразного живота, ни легендарной улыбки. Он носит окладистую бороду и пенсне. Внутри у него не воздух, но самые обыкновенные внутренности. Это даже не фокусник. Это превосходный фабрикант. Он привозит кохинхинский каучук. Он покупает каучук у англичан. Из каучука он изготовляет крепчайшие шины. В знойных и грозных цехах, на неистовом огне каучук закаляют, как сталь. Кровь гевеи, дотоле мягкая и податливая, становится упругой. Шины не боятся ни камней Карпат, ни сибирских ухабов.
По заводу Мишлена ходят служащие с хронометрами, завод Мишлена устроен на американский лад. Правда, г-н Мишлен не сбрил бороды. Но это не мешает ему уважать Америку. Он выпускает журнал под названием «Благоденствие». Мистер Гувер стал президентом Соединенных Штатов потому, что его лозунгом было именно это слово: «благоденствие». Г-н Мишлен раздает свой журнал бесплатно всем желающим. Он раздает также множество книжек: трогательное жизнеописание Тэйлора, рассказы о детских яслях при его заводе, апологию мира между капиталистами и рабочими. Он не просто хороший заводчик. Он и не игрок, как г-н Ситроен. Он великомученик рационализации.
Из коробки скоростей выскочил смешной человечек с кольцами вместо живота. Он требует: скорее! Скорей готовые шины! Скорей покупайте автомобили! Стоит ли медленно умирать, если можно умереть быстро, надорвавшись на работе, среди хронометровщиков и образцовых яслей, если можно умереть на длинном шоссе, лопнуть, как лопается шина?..
Рабочие Мишлена не кули. Это скорее гевеи: их надо надрезать с толком. Г-н Мишлен устраивает ясли для новой смены. Он выдает особо плодовитым семьям наградные. Чем больше у рабочего детей, тем скорее он должен работать. Хронометр отмечает новые рекорда.
