Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса

Он осторожно прокашлялся и бросил неспокойный взгляд в сторону двери:

— Если по совести, Уильям, то да. Мне кажется, я с уверенностью могу сказать, что всегда придерживался твердого убеждения в том, что по большому счету — все мы братья. Классовые барьеры никогда и ничего для меня не значили, а ненависть к тирании у меня в крови. Будучи совсем еще маленьким ребенком, я совершенно не выносил какой бы то ни было несправедливости. Она оскорбляет мое чувство прекрасного. Это же так глупо, так неэстетично. Помню свои чувства, когда меня впервые ни за что ни про что наказала няня. Не то чтобы я возражал против самого наказания; меня возмутила топорность исполнения, отсутствие, знаете ли, творческого подхода. Вот это, как мне помнится, причинило мне глубокую внутреннюю боль.

— Тогда почему вы не вступили в партию много лет тому назад?

Внезапно вид у Артура сделался какой-то отсутствующий; он пригладил височки кончиками пальцев:

— Время еще не пришло. Было слишком рано.

— А что на все на это говорит Шмидт? — самым злонамеренным образом поинтересовался я.

Артур еще раз метнул в сторону двери торопливый взгляд. Как я и подозревал, он боялся, что нас в любую минуту может застукать его секретарь.

— Боюсь, мы еще не успели обсудить с ним этой темы с глазу на глаз.

Я усмехнулся:

— Не Сомневаюсь, что со временем вы непременно обратите его в свою веру.

— Заткнитесь, эй вы, англичане, — воскликнул Отто, наградив меня могучим тычком в бок. — Мы с Анни тоже хотим знать, о чем идет речь.

За ужином пиво лилось рекой. И к концу вечера я, должно быть, уже не слишком твердо держался на ногах, потому что, поднимаясь из-за стола, опрокинул стул. К обратной стороне сиденья была приклеена бирка с номером 69.

— А это еще зачем? — спросил я.

— Ах, это? — торопливо переспросил Артур; вид у него был более чем сконфуженный. — Это просто номер по каталогу, видите ли, я купил его на распродаже. И, надо же, так и забыл отклеить… Анни, любовь моя, как ты считаешь, вы не могли бы с Отто переправить все это на кухню и поставить в раковину? Не хочу оставлять Герману слишком много работы на утро. Он будет дуться на меня весь день.

— Так зачем там эта бирка? — мягко, но настойчиво повторил я, когда они оба вышли. — Если серьезно.

Артур печально покачал головой:

— Ах, дорогой мой Уильям, ничто не укроется от вашего взгляда. Вот и еще одна из наших маленьких домашних тайн стала достоянием гласности.

— Боюсь, что в моем случае острота зрения компенсируется недостатком догадливости. Какая еще тайна?

— Как хорошо, что ваша юная жизнь еще ни разу не была омрачена такого рода омерзительными переживаниями. Должен с сожалением признаться, что в вашем возрасте я уже успел свести знакомство с джентльменом, чья собственноручная подпись красуется на каждом предмете обстановки во всей этой квартире.

— Бог ты мой, так речь о судебном приставе?

— Я предпочитаю слово Gerichtsvollzieher.[18] Звучит много лучше.

— Но Артур, — и когда он сюда явится?

— Как ни жаль, он является сюда едва ли не каждое утро. А иногда еще и после обеда. Правда, он крайне редко застает меня дома. Я предпочитаю, чтобы с ним общался Шмидт. Я видел его пару раз, и он произвел на меня впечатление человека малокультурного, если не сказать — и вовсе лишенного какой бы то ни было человеческой культуры. Не думаю, чтобы у нас с ним нашлось что-то общее.

— Но ведь он может попросту вывезти всю вашу мебель, причем довольно скоро.

Мое беспокойство, кажется, доставило Артуру некое изысканное удовольствие. Он с преувеличенным безразличием затянулся сигареткой:

— Да, кажется, речь шла о следующем понедельнике.

— Жуть какая! Неужели ничего нельзя сделать?

— Ну конечно же, что-нибудь сделать можно. Что-нибудь мы непременно сделаем. Мне придется нанести очередной визит моему шотландскому другу, мистеру Исааксу. Мистер Исаакс уверяет меня, что происходит из старинного шотландского рода, из инвернесских Исааксов. В первый раз, когда я имел счастье познакомиться с ним, он едва не заключил меня в объятья: «Ах, дорогой мой мистер Норрис, — сказал он, — мы же с вами земляки».

— Но Артур, если вы пойдете к ростовщику, вы только усугубите свое положение. И давно это тянется? Мне всегда казалось, что вы человек довольно состоятельный.

Артур рассмеялся:

— Будем надеяться, что мои богатства лежат хотя бы в области духа… Дорогой мой мальчик, пожалуйста, не берите в голову. Я прожил своим умом вот уже тридцать лет и собираюсь продолжать в том же духе до тех пор, пока меня не призовут туда, где меня встретит — боюсь, не слишком ласково — компания моих весьма респектабельных пращуров.

Прежде чем я успел задать очередной вопрос, из кухни вернулись Анни и Отто. Артур сердечнейшим образом их поприветствовал, и вскоре Анни уже сидела у него на коленях, шлепками и укусами пресекая довольно робкие авансы с его стороны, тогда как Отто, сняв пиджак и закатав рукава, с головой ушел в починку граммофона. В этой идиллической картине из семейной жизни я почувствовал себя лишним и вскоре откланялся.

Отто, с ключом от парадной двери, спустился меня проводить. На прощание он с убийственно серьезным видом поднял сжатый кулак:

— Рот-Фронт.

— Рот-Фронт, — ответил я.

Глава шестая

Как-то утром, вскоре после описанных выше событий, ко мне в комнату, шаркая тапочками, вошла фройляйн Шрёдер — в страшной спешке, — чтобы сообщить мне, что по телефону со мной очень хочет поговорить Артур:

— Наверное, что-нибудь очень серьезное. Герр Норрис со мной сегодня даже не поздоровался, — последнее обстоятельство явно произвело на нее впечатление и, похоже, всерьез ее задело.

— Алло, Артур? Что стряслось?

— Мальчик мой, ради бога, только не задавайте мне сейчас никаких вопросов, — тон у него был нервически-раздражительный, и говорил он так быстро, что я едва успевал улавливать смысл сказанного. — Я этого просто не вынесу. Скажите мне одну только вещь: вы можете приехать ко мне прямо сейчас?

— Ну… видите ли, ко мне должен в десять прийти ученик.

— Вы можете отменить занятие?

— Это действительно настолько важно?

Артур коротко, но весьма раздраженно и даже с некоторой злостью простонал:

— Важно ли это? Дорогой Уильям, пожалуйста, постарайтесь напрячь воображение. Если бы это не было важно, стал бы я названивать вам в столь немыслимо ранний час? Единственное, чего я от вас хочу, так это прямого ответа: Да или Нет. Если вопрос в деньгах, то я с радостью заплачу вам вашу обычную таксу. Сколько вы берете за час?

— Заткнитесь, Артур, и не говорите глупостей. Если дело срочное, то конечно же я приеду. Буду у вас через двадцать минут.

Обе двери в квартиру Артура стояли раскрытыми настежь, и я вошел, не позвонив. Артур, по всей видимости, метался, как заполошная курица, из комнаты в комнату. В данный момент он задержался в гостиной: одевался перед выходом, нервически натягивая перчатки. Герман, стоя на коленях, с недовольным видом рылся в прихожей в шкафу. Шмидт с сигаретой в зубах, лениво привалившись к косяку, стоял у двери в кабинет. Он даже и не пытался хоть как-то помочь своему хозяину и откровенно наслаждался его душевными муками.

— Ну наконец-то, Уильям, наконец-то! — воскликнул, увидев меня, Артур. — А я-то уж думал, вы никогда не придете. О Господи, Господи! Неужто уже так поздно? Да бог с ней, с этой серой шляпой. Пойдемте, Уильям, пора. Я все вам объясню по дороге.

Когда мы двинулись к выходу, Шмидт оделил нас неприятной саркастической улыбкой.

Мы с удобством устроились на империале омнибуса; Артур немного успокоился и стал говорить чуть более связно.

— Для начала, — он стал быстро-быстро рыться в карманах и извлек на свет божий сложенный листок бумаги, — прочтите, пожалуйста, вот это.

Я развернул бумажку. Это была Vorladung[19] из политической полиции. Герру Артуру Норрису надлежало явиться на Александерплац сегодня до часу дня. Что будет в случае его неявки, указано не было. Формулировка была официальной и прохладно-вежливой.

— Боже милостивый, Артур, — сказал я, — что все это значит? Во что вы еще успели ввязаться?

Сквозь явную тревогу и общую нервозность на лице у Артура проглянуло выражение этакой скромной гордости.

— Я льщу себя мыслью, что мои связи, — он понизил голос до полушепота и смерил быстрым взглядом сидящих неподалеку пассажиров, — с представителями третьего Интернационала все-таки дали свои плоды. Мне сообщили, что мои труды получили достаточно лестную оценку не где-нибудь, а в определенных московских кругах… Я, кажется, рассказывал вам о своей поездке в Париж — рассказывал? Да-да, конечно… Так вот, я должен был выполнить там некую скромную миссию. Я пообщался с рядом высокопоставленных персон и привез обратно кое-какие инструкции… Впрочем, сейчас это не важно. Как бы то ни было, складывается такое впечатление, что здешние власти информированы гораздо лучше, чем мы предполагали. Вот с чем я столкнулся. А вопрос, надо сказать, весьма деликатного свойства. И мне нужно быть чрезвычайно осторожным, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.