Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка
— Вот с этим я согласна.
— К тому же это занятие позволяет мне встречаться с людьми, подобными вам. И, надеюсь, вы поверите мне, миссис Соурпюсс, если я скажу, что видел слезы истинной смертной тоски и знаю: они струятся не по щекам.
— Сила господня. Сидеть здесь вот так. С похоронных дел мастером. Нет, вы поймите меня правильно. Я против вашего бизнеса ничего не имею. Но это действительно нечто. Слышите, у меня телефон со стенки срывается. Это потому что каждый мужик, какого я когда-либо знала, сейчас звонит сюда. Ждет не дождется возможности примчаться ко мне. Чтобы я уронила голову ему на плечо. И вот она я. Гарри отбросил коньки. А я рассиживаюсь с человеком, который его схоронил.
— Я всего лишь принимал в этом участие. И надеюсь, не показался вам чрезмерно навязчивым.
— Какое там навязчивым. Вы защитили меня. Такому долдону, как Вилли, подобного унижения хватит до скончания века. Он же больше ничего не умеет. Только выпятить грудь и объявить: щас я тебя прикончу. Голыми руками.
Миссис Соурпюсс накалывает на вилку оливку. Кончиком языка облизывает ее. Затем обнимает зеленый шарик губами и всасывает. Чтобы пережевать и запить виски с содовой. Она сидит бочком, опираясь о пол ладонью. Большой овальный бриллиант на пальце переливается синевой и вспыхивает белым пламенем. Приподнимает ногу, чтобы туфелькой постучать по моей подошве. Свет от ламп расходится веером по стенам. Золотые с синим и красным иконы в позолоченных рамах. Воздетые кресты. Головы святых. Фотографии и зарисовки храма Александра Невского. А у меня трусы совсем истлели в паху.
— У вас очень милая квартира.
— Гарри получает долю доходов с этого дома. Теперь, если верить моему адвокату, это моя доля. Я тут снесла уйму стен, которые понастроила его первая жена. Вкус у нее был — курам на смех. Дерьмо, а не вкус. Ну я и пригласила двух педиков. Плясали они тут, плясали, обили все тканями. Камин вот, видите, обложили синей и белой плиткой. Вроде ничего получилось. Вон там висят шары из зеленого стекла, так они в них напихали настоящих рыбацких сетей. Это, говорят, изящный морской стиль. А стены, говорят, в наши дни полагается затягивать тканью. В наши дни. Какие такие дни, черт его знает. Через месяц они мне заявляют, что наступает весна, и ни один человек, который хоть что-то собой представляет, не допустит, чтобы его застукали в зимних стенах. Ну, я с ними согласилась. Начали они сбивать штукатурку до самых кирпичей. Все лето корячились. Теперь, говорят, у вас это выглядит как осенний сплав леса в Новой Англии. В конце концов я велела к чертовой матери убрать все со стен, заштукатурить их и выкрасить в оранжевый цвет.
— Вышло очень красиво.
— Налейте себе еще виски, Корнелиус.
— Спасибо. А вам.
— Да. Дополна. Я, наверное, могла бы сказать, что у меня есть все, о чем мечтает большинство женщин. Я почему-то всегда была уверена, что создана для красивой жизни. И уж во всяком случае не для той, какую вела моя мать. Она все гладила в подвале, гладила. А потом поднималась наверх и накрывала нашей лучшей скатертью стол к воскресному обеду. С ума можно спятить от скуки. Я с пяти лет все время пыталась удрать из дому. В шестнадцать выскочила замуж и тут же развелась. В семнадцать опять вышла. Сидела в жуткой норе, дыра дырой, пока Вилли пытался заработать на жизнь, играя в футбол, а зарабатывал только очередной перелом переносицы. Мы с ним никуда не выходили. Он не позволял мне завести друзей или пригласить кого-нибудь в гости. И вот однажды, ровно в три часа смертельно скучного дня. Сижу, читаю журнал. Помню каждый предмет, бывший тогда на столе. Пачку ньютонок. Стакан молока. Читаю, значит, что поевши свеклы, станешь писать розовым. Это и было самым интересным, что меня ожидало в жизни. Ну я и слопала две свеклы, которые собиралась почистить. Да заодно уж едва початую коробку печенья. И вот, переворачиваю страницу. А там орава каких-то олухов и дурацкая моторная лодка на тропическом острове, которым владеет некий хмырь. У него еще собственное поле для гольфа и гидросамолет. И девки дуют на пляже мятный сироп. И я сказала, задерись оно все конем, если я не уйду отсюда и не пойду туда. Быстро-быстро. Так я и сделала. И вот, добралась, и до старости еще далеко, и видит бог, мне здесь хорошо. По крайней мере, я надеюсь, что дальше будет лучше. Как только я покончу со всеми этими чертовыми неприятностями. Потому что совершенно невозможно понять, в безопасности ты, наконец, или нет. Вот как сегодня. Детективы уходят. Появляется Вилли. А они мне обходятся в сотню долларов за день. Хотя это, в общем, недорого, если сравнить с расходами Гарри, у которого в восьми штатах сидела в дюжине, примерно, отелей ровно дюжина сучек и все в очень дорогих люксах. Как раз сейчас они оттуда съезжают. Я каждой из них сама позвонила. Сообщила приятную новость. Что больше им ничего не обломится. Все на выход. Потому как отламывать теперь буду я. И знаете, милый мальчик. Я вам вот что хочу сказать. Впрочем, господи-боже, для чего я все это рассказываю. Что в этом поймет счастливое дитя, вроде вас. Хотя мне кажется, что вы все понимаете. Судя по тому, как вы сидите молча и слушаете. Лучше бы я была сиротой, как вы.
Миссис Соурпюсс привстает. Чтобы сменить пластинку в проигрывателе. На котором изысканными буквами написано: Стромберг Карлсон. Поднимает руки, изогнувшись, проезжается бедрами по полу. Глядя на Кристиана, у которого торчит из рта половинка последнего бутерброда. Опуская левую руку, она вытягивает правую, а после снова взлетает левая, покачиваясь, будто змея. Непонятно, чего теперь делать с набитым ртом. Жуй давай. В такт музыке.
— Я хочу вас кое о чем спросить, Кристиан. Я совсем ничего про вас не знаю. Вы, случаем, не женаты.
— Нет.
— Хотя все равно звонить вашей жене уже поздновато. Да и кто будет сидеть у телефона и ждать. Надо жить собственной жизнью. На этом все и держится. Думаешь-думаешь, как бы убить вечерок. И в конце концов, отправляешься в Рокфеллер-центр кататься на коньках и каждый раз, как поднимаешь глаза, знаешь, что половина из тех, кого ты видишь, детективы. Приглядывают за девочками. Которые выписывают на льду пируэты. Корнелиус, пригласите меня на танец.
Кристиан дожевывает последний, приятно отзывающийся чесноком кусочек салями. Шкурка с которого обвила пару моих коренных зубов и не желает слезать. Каждая оконная штора снабжена висящим на веревочке вязанным колечком — вставишь палец, потянешь, они и опустятся. Далеко от Вест-Сайда. За парком, обратившимся ныне в холмистую снеговую пустыню. Проживают люди с деньгами. Которые льются рекой из какой-то тайной кладовой, упрятанной в самое чрево этих гигантских строений. Чтобы они могли жить уютно и на широкую ногу. Нежа свою зрелую плоть. Если они позволят тебе хотя бы присесть среди этого великолепия, ты уже не захочешь его покинуть. Пока ты сюда не попал, ты робеешь, как в начале нового учебного года. Осень. Входит мальчик, источающий аромат свеженьких, еще скрипучих тетрадок, как сладко пахнет у них между страниц. Все линейки пусты. Тебе предстоит заполнить их отточенным наново карандашом. Прошлогодние тетрадки заброшены. Еще один шанс. И может быть, в этот раз меня не оставят за тупость все в том же классе.
— Уй-й-й. Ффуу. Корнелиус. Все замечательно, но у меня как раз на этой ноге вросший ноготь. Если не можете иначе, наступайте лучше на другую.
— Простите, я не очень силен в танцах.
— Вы неплохо справляетесь.
Чувствую, как ходят ее зеленые бедра. Как поворачиваются в их сочленениях кости. Живая плоть и живые хрящи под моей рукой. В этом оранжевом аду. Скрылся от мира. Туда, где никто меня не станет искать. Тепло, как под одеялом. Ее руки обнимают меня. От дыхания веет яблоками. От шеи духами. Глаза из-за длинных ресниц кажутся больше, чем они есть. Все эти мужики, что звонили по телефону. Возможно, уже катят сюда на санях, звеня мудями. Влетают и видят меня. По горло набитым салями и оливками по самую задницу. Пуговицы отстреливаются от ширинки. Под напором моего флагштока.
— Корнелиус, вы просто букет всех лучших человеческих качеств.
— Прошу прощения.
— Ну знаете, как говорят, хороший вышел бы муж для хорошей девушки. Вы такой воспитанный. Я когда-то закончила курсы ораторского искусства. Но мне кажется, что я буду лучше излагать свои мысли, да и вообще лучше делать что бы то ни было, если немного выпью. Я вас, случаем, не пугаю.
— Нет.
— Ну бросьте, не говорите мне, что все ваши скорбящие ведут себя точно так же. Танцуют после мужниных похорон.
— Ну, пожалуй, это поведение нетипично для человека, который понес утрату.
— А я, сколько себя помню, всегда знала, что я не такая, как все. Наши соседи по улице. Только о том и думали, какие они крутые удальцы. Они это были они, а я это я. Я-то точно знала, что я как раз и есть крутой удалец. Просто я решила, что мое место здесь, а не там, и считала, что всем это следует понимать. Уй-й. На сей раз мозоль. Слушайте, а что это вы все молчите. Только и слышно от вас — да, нет, извините. И больше ничего. Постойте-ка, а это случайно не вы, не сочтите меня чудовищем, но все же — не вы бальзамировали Гарри. Хотя может быть, вам не стоит этого мне говорить.
