Жоржи Амаду - Старые моряки, или Чистая правда о сомнительных приключениях капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган
Ранним утром в день Второго июля капитан, преисполненный патриотического пыла, вышел на площадь в той же парадной форме. Откуда он узнал, что Како Подре служил когда-то ефрейтором в армии, никому не известно. Может быть, благодаря привычке разговаривать со всеми, выслушивать признания и воспоминания, обсуждать различные дела. Как бы то ни было, Второго июля на рассвете население Перипери было разбужено тревожными звуками военного рожка — Како Подре играл на площади зорю с воодушевлением человека, обретшего снова утраченную юность, а капитан с помощью Зекиньи поднимал на намыленный шест флаги Бразилии и Баии. Может быть, мелодия была сыграна не совсем точно — музыкальная память Како Подре слегка притупилась, — но кто обращает внимание на такие ничтожные детали? Разбуженные старики повскакали с постелей — что за дьявольщина, что случилось? Они напрягли слух — звуки рожка прорезали утреннюю тишину, казалось, они будили солнце Второго июля, ведь оно, как утверждает знаменитый гимн, «в этот день бразильское и сияет ярче, чем в первый день творения». Во всяком случае, тут что-то связанное с военными. Испуганные жители вообразили, будто началась революция, ведь газеты были полны слухов. Конечно, революция! — вслед за звуками рожка чудовищный грохот потряс Перипери. Ракеты взлетели в воздух, они взрывались одна за другой, словно орудийные залпы гремели, — все это происходило под компетентным командованием капитана.
Наконец он крикнул Мисаэлу, станционному носильщику:
— Двадцать один! Довольно!
В окнах появились испуганные, заспанные лица. Дети бежали к площади, где собирались рыбаки и рабочие «Бразильского Востока». Перед ними капитан произнес в тот памятный день свою первую речь. Через некоторое время появились старый Жозе Пауло, Адриано, Эмилио Фагундес, Руй Пессоа и другие — все в пижамах. Возле флагштока вытянулся по стойке «смирно» Зекинья Курвело. В петлице у него красовалась желто-зеленая ленточка[5].
В десять часов состоялось обычное торжество у школы, значительно расширенное, однако, декламацией «Оды в честь Второго июля» Кастро Алвеса[6] и второй за тот день содержательной речью капитана, изобиловавшей великолепными образами. Вместе с героями освобождения Баии — Лабатутом, Марией Китерйей и Перикитаном — Васко Москозо де Араган прибыл с полей Кабрито и Пиражи, с полей сражений у Итапарики и Кашоэйры, вошел в город Салвадор по дороге, ведущей из Лапиньи и Соледаде, изгнав раз и навсегда португальских колонизаторов, и в волнении склонился над телом Жоаны Анжелики, павшей у ворот монастыря раскаявшихся грешниц в Лапе. Капитан преобразился, он горел негодованием против лузитанских угнетателей, он прославлял память мужественных баиянцев — освободителей родины. Ведь подлинная независимость была достигнута именно в день Второго июля, кровь баиянцев сделала лозунг Ипиранги[7] реальностью.
После исполнения гимнов Васко командовал парадным шествием по главной улице. В нем приняли участие двое носильщиков, учителя и ученики, Зекинья Курвело, а к ним постепенно присоединились все жители предместья. Мужественный голос капитана гремел: «Смирно!», «Правое плечо вперед, шагом марш!» Пуговицы его кителя блестели на солнце, облако пыли, серебристое от мелкого дождика, сопровождало шествие.
На площади дети, учителя и учительницы, Зекинья и носильщики (Како Подре уже пошатывался, он начал пить еще до утреннего сигнала) выстроились и принесли присягу у знамени. Вечером капитан произнес еще одну краткую речь перед жителями, собравшимися посмотреть на спуск флага. Правда, финальная церемония была несколько омрачена случаем, достойным сожаления. Оказалось, что Како Подре почти в бесчувственном состоянии и не в силах взять ни одной ноты на рожке. Пришлось заменить его школьником, но это уже было совсем не то. Впрочем, блеск праздника от этого не потускнел: бенгальские огни, колеса и ракеты, осветившие небо, вполне компенсировали неприятность с Како Подре. Мисаэл же держался в пределах благопристойности.
— Да, сеньоры, — говорил потом старый Проныра, — стоило капитану поселиться здесь, и праздник Второго июля прошел у нас на высоте… Молодчина наш капитан!
Теперь репутация капитана окончательно укрепилась, и он, подобно монументу, прочно утвердился на высоком пьедестале, на который его вознесли, если можно так сказать, преисполненные уважения и восхищения соседи. Кажется, никто еще в Перипери не был окружен таким единодушным поклонением. Рассказы о необыкновенном праздновании Второго июля дошли до самых дальних окраин «Бразильского Востока».
Теперь и тут никто пальцем не шевелил без мудрого совета капитана.
И вот после всего этого блеска в тихий солнечный день, располагающий к мирному веселью, грянула буря. Шико Пашеко с радостным видом сошел с поезда, что-то крича.
«Наверно, выиграл дело», — подумал Руй Пессоа, увидев его.
Едва ступив на платформу, Шико Пашеко тут же хвастливо сказал Рую, начальнику станции, служащим, смазчикам, Како Подре и Мисаэлу:
— Что я говорил? Разве я не предупреждал?
Я вас всех предупреждал! Меня не обманешь… Шарлатан! Он ни разу в жизни не ступал на корабль, «и разу!
Он ходил из дома в дом, обошел всех по очереди, почтив своим визитом даже Зекинью Курвело: радость победителя сделала его великодушным. Время от времени он вынимал из кармана черную тетрадку с какими-то записями и заглядывал в нее. Он повторял всюду свой рассказ, перемежая его хохотом и ругательствами по адресу капитана:
— Шарлатан, сукин сын…
Одни поверили ему и теперь смотрели на капитана с презрением, хихикали у него за спиной; другие, напротив, не верили ни одному слову бывшего инспектора и горой стояли за капитана. Некоторые же считали, что и капитан, и Шико преувеличивают: может быть, Васко не такой уж герой, но и истории, рассказанной Шико Пашеко, тоже не слишком верили. Впрочем, таких людей нашлось немного. К первым принадлежал Адриано Мейра, ко вторым Зекинья Курвело, между ними, пытаясь их примирить, стоял старый и почтенный Жозе Пауло Проныра.
Примирение было делом трудным, почти невозможным, такой бурной полемики еще не бывало в Перипери. Страсти разгорались все сильнее, вражда сделалась непримиримой, некоторые старые друзья перестали даже здороваться, а Шико Пашеко и Зекинья Курвело чуть было не сошлись врукопашную. Предместье раскололось на две партии, и мирной тишине, царившей здесь прежде, о которой писали даже в газетах, навсегда пришел конец. Распря, подобно буре, нанесла Перипери опустошительный урон.
С тетрадкой в руке Шико Пашеко везде и всюду повторял свои разоблачения, свою поразительную историю. Она датировалась началом столетия, когда у власти стоял Жозе Марселино.
ВТОРОЙ ЭПИЗОД
ТОЧНОЕ И ПОЛНОЕ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ РАССКАЗА ШИКО ПАШЕКО, СОДЕРЖАЩЕГО ШИРОКУЮ КАРТИНУ НРАВОВ И ЖИЗНИ ГОРОДА САЛВАДОР В НАЧАЛЕ СТОЛЕТИЯ, С УЧАСТИЕМ ВЫДАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ И КРУПНЫХ КОММЕРСАНТОВ, НУДНЫХ ДЕВИЦ И ОЧАРОВАТЕЛЬНЫХ ЖЕНЩИН
ГЛАВА ПЕРВАЯ
О пансионе «Монте-Карло» и пяти важных господах
Искрящийся блеск драгоценностей — кольца на пальцах, на шее ожерелье, в волосах диадема, серьги в ушах… Туго затянутая в корсет, волоча за собой шлейф вечернего платья, Карол с улыбкой спешит им навстречу:
— Наконец-то… Я уж думала, что вы сегодня не придете.
Она держалась с изяществом, несмотря на свои бурно прожитые пятьдесят шесть лет и вопреки полноте, против которой тщетно боролась; полнота с годами росла, а заодно росли сбережения, которые Карол весьма удачно превращала в акции и недвижимость.
Карьера Карол была нелегкой — сколько труда, сколько страданий! Сорок лет в домах терпимости, сначала в качестве пансионной девицы, а впоследствии хозяйки пансиона. Все началось с того дня, когда проезжавший через Гараньюнс коммивояжер увез ее, пленив лестью и столичными манерами и наобещав золотые горы. Неделю спустя он бросил ее в Ресифе. А ей было шестнадцать лет… ни гроша денег, ни одного знакомого, никакого опыта… Она бродила между мостами, глядела на воду и думала, что это для нее теперь единственный выход.
Иногда в тихие вечера, сидя в австрийской качалке (она высится посреди столовой подобно трону), Карол любит вспоминать ту страшную ночь, когда маленькая обесчещенная Каролина в отчаянии бродила по улицам большого города; в горле у нее стояли рыдания, ноги подгибались, а черная вода Капибарибе неудержимо влекла к себе. Поставив на полные колени шкатулку с драгоценностями, Карол перебирает брильянтовые кольца, брошки, браслеты, изумруды и топазы и в памяти ее снова и снова встает та ночь, полная изнеможения и ужаса.
