Григорий Рыскин - Новый американец

Видимо, работа у Майкла нетрудная, не занимает много времени. Он с утра до вечера в клубе здоровья: играет в баскетбол, плавает, общается, я массирую его два раза в неделю. В обеденный перерыв я приношу Майклу из «Макдоналдса» четыре горячих сэндвича «Биг Мак», два пакетика жареного картофеля, большой картонный стакан колы со льдом. Майкл кайфует, потом, откинувшись в кресле, читает «Нью-Йорк таймс». Не жизнь, а Царство Божие на земле.

Я люблю Майкла, он любит меня. Перед Рождеством подарил мне красивую открытку и билет на концерт для двоих. «Мессия» Генделя.

– Приезжай в нашу церковь с кем-нибудь еще. Не пожалеешь.

Я пригласил Джорджа Пфеффера.

Черные стволы на Виндзорской дороге. Бесснежное, без запаха хвои Рождество. Пластмассовые снеговики у домов, пластмассовые Санта-Клаусы, нейлоновые новогодние елки. Пластмассовое Рождество, пластмассовое счастье.

Пластмассовые фасады домов, миллионер в наполовину пластмассовом «кадиллаке». Пластмассовые волхвы, подсвеченные изнутри, приносят пластмассовые дары пластмассовому младенцу. В морозном бесснежном небе стоит звезда.

– Да и откуда взяться снегу-то, – говорит Джордж, подобрав меня на Виндзорской дороге в свой желтый кеб. – Откуда взяться снегу, вся атмосфера отравлена. Если Бог живет на небе, Ему нужен противогаз.

В своей вязаной шапочке с помпоном, с круглой бородой, из которой торчит нос-картофелина, пузатенький Пфеффер похож на гнома.

– Вот разбогатею, куплю «роллс-ройс», перекрашу в такси, буду ездить по Нью-Йорку.

– Зачем работать, если разбогатеешь?

– А чтоб разных людей встречать, беседовать… Вчера в час ночи на Парк-авеню женщина садится. Куда едете так поздно? Оказывается, есть такие встречи одиноких людей. Встречаются, говорят, знакомятся. У них от одиночества проблемы с психикой. Но ведь вы врач, говорю, какие проблемы? О, еще какие, отвечает. Среди врачей больше всего ё…тых. Прямо так и говорит. Не понимаю, отчего так много одиноких. Если одинок, заведи собаку. А лучше собаку и коня. Собака и конь никогда не обманут. Они добрые, будут тебя любить.

– А как твой Панчо поживает?

– Я ему травы накосил, кукурузных початков навалил. Он птиц слушать любит, несмотря что конь…

Поутру чоб-чоб-чоб-чоб, трики-трики-тики. Панчо ржет под окном. Собака подходит, в щеку целует. Полный рефрижератор еды, хорошая книга. И я счастлив. Сидеть в соломенном кресле под дубом, книгу читать, в небо глядеть.

Раскидистый шатер из шелковистого дерева. Церковь походит на процветающую электронную фирму, привольно раскинувшуюся на природе, средь искусственных рощ и озер. На стоянке тысячи новеньких дорогих машин. Отраженный в хромированных бамперах, стеклах, цветных плоскостях, поет и играет неон. Тысячи здоровых, красивых, добротно одетых людей под сводами церкви-шатра. Внимают музыке. Сильный тенор ведет речитатив из пророка Исайи: «Глас вопиющего в пустыне, приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Богу нашему». В этот момент они, видимо, искренне верят, и молятся в душе, и хотят раздать все бедным. Но там, за стенами шелковистого шатра, эти дорогие автомобили, в которых поет неон, двухсоттысячные собственные дома в цветущих пригородах, чековые книжки, радости и беды реальной жизни, в которой не прожить по Божьим законам. Книга Книг обещает спасение в жизни иной, а что делать с этой жизнью? С ее радостями и наслаждениями? Чтобы быть спасенным, надо отказаться от наслаждений и гордыни, раздать все бедным. Ну а если Бога нет? Ведь в Книге так много темного и сомнительного. А если Бога в самом деле нет и там, за гробом, ничего? Ведь сколько было и есть религий, и каждая утверждает, что другая – обман. Вот ты откажешься от сегодняшних радостей во имя грядущего спасения, а из тебя лопух будет расти. И больше ничего. Отказаться от наслаждений во имя лопуха. Но если Бога нет, тогда весь мир – абсурд. Сикстинская Мадонна – абсурд, фуга Баха, Сократ, Спиноза, Гегель… Все абсурд. Все это жалкое содрогание жизни на поверхности жалкого шарика. «Мессия» Генделя – абсурд. И все мы, сидящие здесь, под сводами этого шелковистого шатра. Есть Бог. Нет Бога. Это как быть или не быть?

На ступенчатой подставе, слева от хора, в красных сосудах теплятся свечи. А голос дьявольский шепчет: ну-ка подсчитай, сколько свечей. Если тринадцать, значит, нет Бога. Считаю. Тринадцать свечей. Тринадцать. Роковое для меня число, всегда неизменно означавшее крушение, неудачу, горе. Тринадцать, да еще в храме.

Но надо же было случиться, что женщина-служительница в следующий миг поставила на ступенчатую подставу рядом с теми еще три свечи и зажгла. А на малую подставу еще и еще. Маленькие, ало возгоревшиеся огоньки. И в этот же миг мощный хор грянул: «Аллилуйя, Аллилуйя!» И весь деревянный певучий шатер вздрогнул и воспарил. Это Он подал мне знак. Ну конечно, это Он. Так, значит, Бог все-таки есть! Есть Бог! Господи, грешен и грешу ежедневно, одержим сребролюбием и гордыней. Но верую, голос Твой слышу в душе и окрест.

Потом мы шли сквозь медленную толпу к машинам. Какой все красивый, здоровый, благополучный народ. Американский средний класс. Атлас хорошо промытой, ухоженной кожи, пышная шелковистость женских волос, золото обручальных колец, бриллианты в перстнях и розовых женских ушах. Неторопливо перекликаясь, сияющие благополучием люди шли к сияющим под неоном автомобилям, спешили к оранжевым абажурам, негасимым в ночи, в собственные просторные дома среди дерев, к холодильникам, начиненным первоклассной едой, к пластмассовым Сантам у дверей, к пластмассовым младенцам и волхвам, приносящим пластмассовые дары.

Мы выруливаем в желтом кебе на шоссе.

– Красивая церковь, – говорю повеселевшему Пфефферу.

– Похоже на страховую компанию. На случай, если Бог есть, люди посещают храм, жертвуют деньги. Все потом спишут с налога. По воскресеньям откупаются от Бога, чтобы в остальные дни жить, позабыв о Нем.

– Но есть же в Америке настоящие христиане?

– Они живут на юге. Христиане, а евреев не любят, негров ненавидят. Какие же это христиане? Мне говорят: можно спастись, лишь уверовав в Христа. А как быть с миллиардом работящих, смирных китайцев? Неужели все китайцы пойдут в ад? А индусы, а евреи? Тут что-то не так.

– Это нам не дано понять.

– Тогда для чего же разум? Может, у Бога ироническое отношение к миру? А что, если Бог – некто вроде Мольера или Бомарше?

– Но ведь Майкл Алон верит всерьез.

– Для него вера – как мой желтый кеб. Он на Боге баксы делает. Кроме того, вера для здоровья полезна. После утреннего кофе бассейн, потом массаж. Приятно побеседовать о Боге, сидя в сауне. Ты заметил, какой деловой вид у типичного американского священника? Все они спортивные красивые парни с закатанными рукавами. Как хорошо сидят на них черные костюмы, сияют подворотнички. Они похожи на бизнесменов.

– Мы с тобой до Бога не доросли, а о священника споткнулись.

– Улыбайтесь, улыбайтесь, молодой человек. Вы слишком задумчивы для массажиста. Массажисту положено улыбаться.

На меня уставились румяные симпатичные ягодицы в серебристых кудряшках. Сбитое набок веселое брюхо свисает с массажного стола.

– Вы кто?

– Я Санта, – ответила рыжебородая личность. – Святой Николай.

– Он в самом деле Санта, – подтвердил с соседнего стола Майкл Алон. – Сделай ему хороший массаж.

– Отчего вы несчастны? – спросил Санта.

– А что, видно?

– Совсем не улыбаетесь.

– Я с детства такой.

– Помогите мне перевернуться. Вот так. Осторожней. У меня что-то со спиной. А теперь подложите под голову подушку. Я побывал в автомобильной катастрофе. Подложите подушку и под ноги. Третьего дня врачи сделали рентген. Все ребра вкривь и вкось. Промассируйте тщательно ляжку. Хирурги извлекли мой Femur на правой ноге и поставили вместо кости стальной стержень. Я весь наполовину стальной и пластмассовый.

– Может, вы не Санта, а робот?

– Нет, я Санта, только побывавший в автомобильной катастрофе. Улыбайтесь, улыбайтесь, молодой человек. Нам нужен массажист, а не Спиноза.

Что за чертовщина? А может, я уже умер и моя бессмертная душа делает массаж в раю? В самом деле, что за рай без финской бани? В раю непременно должен быть массаж. А может, там, у соседнего стола, вовсе не Франк, а Данте массирует задницу стальному королю Карнеги.

Пот заливает глаза. Скоро появится одышка. А впереди еще Майкл Алон. Похрапывает на третьем столе. Сзади ко мне подбирается Педро-прачка. Щекочет затылок холодными мокрыми пальцами, звенит ключами, мяукает и визжит…

Он умер от усталости. Его сердце устало. Последнее время он очень страдал от одышки. Он умер от инфаркта в еврейском госпитале Маймонида. Обширный инфаркт. Он лежал бледный. Говорить не было сил. Попрощался со мной глазами.

После него остались эта рукопись и несколько тысяч долларов. Все он завещал мне. На его деньги я издал книгу. По-моему, она фрагментарна, разорвана. Но разве наша жизнь, наше мышление – не фрагментарны? По-моему, эта книга безнадежно пессимистична. Но у современного человека, как мне думается, нет оснований для оптимизма. И вообще, мне всегда подозрителен пятидесятилетний джентльмен, распевающий бодрую песнь по дороге с холма.