Алексей Кулаковский - Повести и рассказы
Но Лариса была уже далеко от нее и этих слов, пожалуй, не слышала.
А Ольга растерялась: догонять ее или уж идти к деревне одной. Больно резануло по сердцу - некуда ведь ей сегодня зайти и не с кем больше будет так откровенно, как сегодня, поговорить.
Вдруг Лариса повернулась и так же быстро пошла Ольге навстречу.
- Ну вот что! - как обычно, твердо и, казалось, уже без обиды проговорила она. - Что будет, то будет, а копии эти завтра ты отдашь мне! У нас тут нет коммунистов, так за все должны отвечать мы, комсомольская организация. Разберемся, проверим!
- А о чем же, ты считаешь, я думала? - Теперь уж в голосе Ольги звучала обида. - Я пришла сегодня к тебе не только потому, что ты моя подруга...
Деревней шагали не спеша, словно на прогулке. Почти во всех хатах уже светились огни, во дворах было тихо.
Поравнялись с двором Ларисы. В хате горела лампа. Спелая гроздь рябины, словно цветущая роза, заглядывала в уличное окно. В желтом свете она казалась черной. Лариса замедлила шаг, приостановилась и Ольга. Потом Лариса шагнула дальше. Ступала и оглядывалась на черную рябиновую гроздь.
Ольга также миновала свой двор, даже не задержалась возле родной хаты.
Кто знает, до какой поры они ходили в ту ночь по улице?..
Через несколько дней Варька перехватила Виктора по дороге в поле.
- Витя, знаешь что? Сегодня вечером собрание комсомольское. Приходи в клуб.
- Некогда мне, - поморщился бригадир. Натянул на лоб выгоревшую за лето кепку и подогнал каблуками жеребца.
- Нет, ты подожди, Витя! - Варька уцепилась за уздечку. - Подожди, послушай! Приезжает из райкома какой-то представитель.
- Из райкома? - Виктор натянул поводья. - А почему же Лариса мне ничего об этом не сказала? - А сам подумал: "Побежала на клевер еще затемно, когда ей было говорить?"
- Она мне поручила созвать собрание, - игриво и вместе с тем с серьезностью в тоне сказала Варька. - Попробуй только не явись, как в прошлый раз! На веревке приволоку!
Виктор засмеялся и, ничего не сказав, поехал дальше. Ему нравилась эта своевольная, всегда веселая, беленькая, как ягненок, девушка. В городе он видел, как многие модницы разными припарками да электрическими токами заставляют свои волосы виться, а у Варьки от природы всегда светится бело-золотистый венчик вокруг лба и ниже висков; даже под дождем он не расходится и не меняет цвета. Почти со всеми Виктор держался суховато, как бы официально, даже с молодежью не позволял себе шутить и не допускал никакого панибратства. Варьке же прощал все, даже то, что она подчас не слушалась его как бригадира и посмеивалась над ним, когда не было поблизости Ларисы.
Вечером Виктор приехал с поля, сдал коня Мефодию и, не заходя домой, пошел в клуб. Там была еще только Варя, она налаживала висячую лампу, которая то и дело стреляла искрами и коптила.
- Соли какой-то дурак в керосин насыпал, - сказала Варя, заметив бригадира.
- Так возьми у Шандыбовича, налей свежего, - посоветовал Виктор.
Он хозяйским шагом прошелся по залу, остановился около плаката о кукурузе на стене, в большом кругу света на полу заметил глубокие вмятины от копыт и - поспешил отвести глаза.
- Что, тошно глядеть? - насмешливо проговорила Варя. - Это же твоя работа! Только один какой-то дурной царь, где-то я читала, вводил коня во дворцы.
- Брось ты! - мрачно, однако незло огрызнулся Виктор. Попробовал представить, как это он въезжал верхом в клуб. И не смог вспомнить. Только что-то неясное, словно сквозь густой туман, мелькнуло в памяти. - А какой вопрос сегодня? - обратился он к Варе и сел на самую низкую скамейку около стола.
- Я толком не знаю, - все так же игриво ответила девушка. - Наверное, о твоей лошадиной польке будут говорить.
Виктора будто снегом обдало. Он как-то весь съежился, потер руки и, поведя на Варю мутными глазами, тихо проговорил:
- Ты уж хоть на собрании язык не распускай. Подняли шумиху! Подумаешь, выпил человек!
Вошли Ольга с Павлом. Павел подал Виктору руку - два дня не виделся с ним, - а Ольга только взглянула на бригадира как-то растерянно и села неподалеку на другую скамейку.
"Все родичи, - подумал Виктор, поглядывая на Павла и Ольгу. - Родичи... Еще Лариса придет. Если и проберут, так не очень больно. В своей семье все может быть".
Пришли еще две комсомолки, и вся организация была в сборе. Не хватало только самого секретаря. Виктор молча бросал взгляды на дверь: вот придет Лариса, а с нею - представитель. Наверное, так оно и есть: если Лариса задержалась, значит - там у нее люди. Посоветуются, подготовят повестку и придут вместе.
Однако Лариса пришла одна. Виктор строго, с обидой поглядел на Варьку. Та тряхнула своими кудряшками и чуть заметно улыбнулась.
- Все наши? - спросила Лариса и села за стол почти напротив Виктора.
Варя ответила ей, что все, хоть это видно было и так. Но Лариса почему-то не спешила открывать собрание. Она что-то набрасывала на листке в косую линейку, о чем-то думала. Все настороженно молчали, так как знали, что собрание будет необычным, а Виктор еще не верил, что разговор может пойти о нем, что вот эти люди, его подчиненные, да к тому же еще и родственники, станут его пробирать. Он уставился в лицо Ларисе, силясь по ее глазам понять, что тут затевается. Но Лариса в этот момент не смотрела на него, и только по ее наморщинившемуся лбу, неспокойным ресницам и излишне быстрому, словно бы нервному движению руки с карандашом Виктор почувствовал, что приближается что-то серьезное. И вдруг им начал овладевать страх. Силясь преодолеть его, бригадир попробовал вспомнить: бывал ли он когда-нибудь раньше в таком положении? Всплыли два-три случая из времен службы на воинском складе, но они представлялись незначительными в сравнении с тем, что может произойти сегодня. Тогда забеспокоил вопрос: что ж тут можно будет сказать, как оправдываться, если вдруг начнут выкладывать все начистую? И не находилось, что сказать. С горечью Виктор вспомнил, что никогда раньше не думал, как это оправдываются, ибо не считал себя виноватым. Признаваться теперь в ошибках, бить себя в грудь? Нет, это совсем не то. Перед Ольгой да Варькой он никогда не станет на колени. А страх и растерянность невольно закрадываются в душу все больше и больше...
Лариса встала. Листок в косую линейку задрожал у нее в руках. В зале стало так тихо, что она услышала дыхание Виктора. Очень знакомое, близкое дыхание. Боязливо взглянула на мужа. Их глаза встретились. Виктор глядел на нее мягко, доверчиво и с таким испугом, что невольно вызывал жалость. Лицо бледное, сам он какой-то беспомощный. Казалось, вряд ли найдется сейчас человек, который мог бы бросить в это лицо упрек. Сцепленные в пальцах руки, наверное, также дрожат.
- Собрание нашей комсомольской организации, - начала Лариса деланно бодрым голосом, - считаю открытым. На повестке дня... - Голос ее вдруг снизился до шепота, задрожал, словно задыхаясь в груди. - На повестке дня один вопрос, - вымолвила она с огромным напряжением воли, однако уже чуть слышно.
Ей стало страшно. Вот уже и надо говорить... Уже? Сейчас? Через какую-то минуту?.. Говорить перед всеми, что ее муж - очень плохой человек? Ее Виктор?.. И потом остаться без него?.. Без такого, каким он был еще так недавно. Одной, совсем одной!.. Только с горем своим да любовью. Такой любовью, какой, может, еще никто на свете не знал. И, наверное... У нее пожелтело в глазах. И, наверное, с сынком или с дочкой... Так дитя и не будет знать отцовской ласки.
- ...один вопрос, - повторила она и, закрыв руками лицо, стала бессильно клониться над столом. Варька быстро подставила ей скамейку.
Виктор протянул руки к жене, но в этот же момент поднялся с места Павел.
- Хоть я теперь и не в этой организации, - начал он, - однако попрошу слова насчет повестки дня.
- Говори, Павлуша! - сквозь слезы кивнула сестра.
Данила поздно не ложился спать. С вечера топал около хаты, все что-то подлаживал, чинил, а потом зажег свет и принялся искать себе какое-нибудь занятие в хате. Да разве найдешь за этой невесткой?
Он слышал от Ларисы, что сегодня собираются комсомольцы, и по ее виду догадался, что будут говорить о Викторе. Давно уже Данила не был ни на каких собраниях, а на это, если б пустили, пошел бы. И поскольку, значит, не пустили - Лариса сказала, что собрание закрытое, так, наверно же, закроют двери, - Данила решил дождаться своих и хоть по глазам узнать, чем там все кончилось.
Сидел на полку возле печи и подремывал. Дрема рвалась, как паутина. Для того чтобы в ту минуту, как только постучат, выйти и открыть своим двери, старик даже и не раздевался.
На ногах у него были валенки с бахилами. С самой весны Данила собирался перейти на какую-нибудь обувку полегче, да так почти все лето и протопал в бахилах. Лаптей не из чего сплести, а можжевеловые слабенькие, да и оборы трут-жмут стариковские ноги, особенно когда намокнут... Осунулся Данила: щеки впали, подбородок заострился, из-под него выпирает острый худющий кадык. Редко теперь Данила и брился, хоть сват почти при каждой встрече напоминал ему об этом. Молчал при таких встречах старик. Тяжко ему было признаться, что не заладилась его жизнь с сыном. Никому не сказал и о том, что несколько ночей скоротал в хлеву, рядом с телушкой...
