Энтони Бёрджес - Железо, ржавое железо
Третьего марта 1918 года, в день подписания Брестского мира, супруга сержанта Джонса родила девочку. Ее назвали Беатрикс. Церковь имя не одобрила, и родители просто не стали ее крестить. Ни памятью о предках, ни литературными аллюзиями оно навеяно не было. Просто Людмила, держа младенца на своих красивых белых руках, сказала:
– Назовем ее Беатрикс.
Видимо, тут мы имеем дело с феноменом подсознания. В английском представительстве в Петрограде, куда обращалась за помощью Людмила, висел еженедельно обновлявшийся стенд, посвященный великой английской литературе. В день ее визита на нем красовался плюшевый кролик Питер и фотографический портрет его создательницы Беатрикс Поттер, пропалывающей грядку в своем саду.
Сержант Джонс кивнул:
– Как скажешь, милая. Мне лично это имя нравится. Особенно окончание «трикс».[26]
Теперь он служил поваром в офицерской столовой полковой базы и каждую неделю ездил на выходные домой, оставляя вместо себя капрала, который из кожи вон лез, доказывая, что готовит не хуже начальника. Жена и дочь были рядом, не то что у перемазанных глиной бедолаг, сидевших в окопах, дожидаясь большого наступления немцев на Сомме. Везунчик. Они на пару везунчики. И в банке, в темном сейфе, как залог их везения, лежит золото. Правда, теперь он тревожился за бесценное сокровище, засыпавшее у роскошной в голубых прожилках материнской груди. Везение по наследству не передается.
Механизм воспроизводства, столько лет действовавший вхолостую, заработал на всю катушку. 18 января 1919 года, когда делегаты Парижской мирной конференции едва не передрались, родился Реджинальд Морроу Джонс. Отцу его, ожидавшему тогда демобилизации и во время отлучки зашедшему в шахтерский клуб Блэквуда, пришлось отстаивать это звучное и зловещее англо-норманнское имя с удваивающим фамилию хвостом. Ондоказывал своим традиционно мыслящим собутыльникам, что у его семьи особый путь. Дэй Джонс, Янто Причард, Айфан Эванс – эти имена давно приелись, от них несло плесенью и захолустьем. Дети Дэя Джонса должны увидеть большой, свободный мир. Доктор А.Дж. Кронин, приехавший в Блэквуд из Тредегара, где он практиковал, предложил за это выпить, а после поделился с Дэвидом своей мечтой стать известным писателем. После войны многим будущее виделось в розовом цвете. Дэвид Джонс с женой, сыном и дочерью собирались переехать в земли, по-валлийски называемые Ллегр, в город Манчестер, где родился выдающийся валлиец, хотя и большой хитрец и интриган, Дэвид Ллойд Джордж
Капитан Циммерман, офицер из провиантского управления, по достоинству оценил воздушное лимонное суфле в исполнении сержанта Джонса, и дух кулинарного братства стер всякое различие в чинах. Они сидели на кухне офицерской столовой, потягивая «Гран Марнье».
– Что собираетесь делать на гражданке? – спросил Циммерман. Он был манчестерский еврей и говорил немного в нос. – Я, кстати, тоже оттуда, а зовут меня, если угодно, Гарри Вольфсон.
– Я, сэр, собираюсь никому не говорить «сэр» – ну разве что иногда из вежливости. Сам себе хозяином буду, открою собственный ресторанчик.
– А деньжата у вас водятся?
– Есть небольшой загашничек в банке. И еще рента в Нью-Йорке.
– Да, мир вы повидали. Космополит. Послушайте, мы с братом владеем на паях неплохим рестораном в Манчестере на Динсгейт, «Трианон» называется – немного претенциозно, ну да ладно. Брата моего комиссовали из-за астмы, сейчас он управляется в ресторане один, но боится, что манчестерская сырость его доконает. После моей демобилизации он выйдет из доли и уедет на юг. Знаете, где настоящий заработок? Ресторан – это только вывеска. Деньги приносит домашняя стряпня: обеды из семи блюд в термосах и контейнерах с доставкой на дом. Свадьбы, поминки, бармицва.[27] Времена, конечно, теперь не лучшие, все по карточкам, но скоро полегчает. По карточкам ведь не дают устрицы, форель и креветки – то, что хотят богатые, – нуда чего, как говорится, не достанешь за деньги?
– Вы предлагаете мне работу, сэр?
– Больше, чем работу, если у вас есть капитал, который вы готовы вложить в дело. За «Трианоном» будущее, я слов на ветер не бросаю, поверьте. Вы женаты? Тогда обсудите это с женой.
– Она русская. Ее отец владел рестораном «Невский проспект» в Бруклине.
– Господи, в Манчестере полно и русских, и иудеев, и гоев, то есть, я хотел сказать, православных. Сейчас, после революции, они сюда валом валят. Перспективы самые радужные. Потолкуйте об этом со своей половиной.
Третий, и последний, ребенок, сын, родился 22 февраля 1920 года в доме № 231 по Дикинсон-роуд, Расхолм, Манчестер. Назвали его Дэниел Тэтлоу Джонс. В отличие от брата и сестры, он не блистал красотой и не отличался умом. Дочь и старший сын, рослые и светловолосые, унаследовали варяжские гены матери, а Дэн, невысокий брюнет, пошел в отца. Иногда он казался придурковатым, и это доставляло Дэвиду Джонсу извращенное удовольствие: не во всем же ему должно везти. Больше всего на свете Дэниела Тэтлоу Джонса интересовала рыба.
Dau[28]
– Жаль, что ты не бывал здесь раньше, – сказал Реджинальд Морроу Джонс. – Ведь вы, евреи, помешаны на вкусной еде.
Мы сидели в чайной «Кардома» на Динсгейт, где еще совсем недавно был ресторан «Трианон».
– Хорошо здесь прежде было, и клиенты хорошие приходили, в основном артисты и музыканты. Ноэл Кауард, Джон Гилгуд, Артур Шнабель. На стенах висели их фотографии с автографами. А погляди-ка, что теперь.
Стены чайной пестрели обоями с ярко-синими узорами в китайском стиле.
– Отец свернул дело не столько потому, что мать все время кашляла, страдала от манчестерского смога. Полиция стала придираться, когда обновляли лицензию на продажу спиртного. Родители здесь неплохо зарабатывали, а потом открыли милый трактирчик на окраине Абергавенни. Ресторана, правда, жаль. Лучший был ресторан в Манчестере. – И, помолчав, добавил: – Ты уж прости, что я проехался насчет еврейского аппетита.
– Да чего уж там, о нас и похуже говорят. А что до еды, так она у нас и правда вкусная. Вкусная, но тяжеловатая.
Я не бывал в «Трианоне» потому, что почти не знал Манчестера, хотя и родился в Читэм-хилл. Большая часть моей жизни прошла не в Манчестере и даже не в Англии. Отец мой работал инженером в зарубежных фирмах. По тем временам редкая для еврея профессия. Считалось, что евреи талантливы в искусстве, но не способны строить мосты. Инженерному образованию моего отца способствовал не кто иной, как доктор Хаим Вейцман. Родился он в черте оседлости, в местечке Мотол под Гродно, окончил Берлинский и Фрайбургский университеты, в 1904 году стал профессором биохимии Манчестерского университета и был другом моего деда, довольно известного в свое время еврейского атеиста. Гораздо позднее, в 1949 году, Вейцман станет первым президентом государства Израиль, на создание которого он положил всю свою жизнь. Во время Первой мировой войны, войны Дэвида Джонса, выполняя заказ британского военного министерства, он разработал промышленный способ получения ацетона, необходимого для производства взрывчатых веществ. За это изобретение британское правительство вознаградило его разрешением основать Колонию Давида в Палестине. Так он стал одним из лидеров сионизма и считал, что евреи диаспоры должны готовиться к построению собственного государства, а значит, научиться строить дороги, мосты, города, корабли, производить оружие, то есть осваивать прикладные науки. Атеизм моего деда денег не приносил, и Вейцман ему помог: определил отца на инженерно-строительный факультет и нашел деньги на его обучение. Отец выучился и стал очень хорошим инженером, несмотря на свой вздорный характер.
С 1917-го по 1920 год (год моего рождения) Британская военная администрация в Палестине выделяла средства на создание инфраструктуры подконтрольной ей территории, в том числе на строительство стального моста через Иордан, в котором участвовал и мой отец. От сионистов всего мира, главным образом Америки, поступали деньги и на другие проекты, но процесс превращения Палестины в современное государство сдерживался арабами. Мое детство в Яффе запомнилось мне шумом, пылью, уличными беспорядками и кровавыми драками между арабами и евреями. Фирма моего отца, находившаяся под Манчестером, в Трэффорд-парке, решила, что ему опасно оставаться в Палестине, и направила его строить железные дороги в Аргентине и Перу, но в 1928 году мы вернулись в Палестину. Именно тогда появился так и не осуществленный проект «Шофин Леципрен»: замышлялся он как шедевр металлоконструкции, самое легкое сооружение в мире. Я помню перестрелки 1929 года у Стены Плача. Именно тогда, несмотря на юный возраст, я понял, что будущее – за терроризмом.
Как вы, вероятно, знаете, Стена Плача названа так потому, что возле нее принято громко читать «Плач Иеремии». Иудеи называют ее Котель Маараби, то есть Западная стена, и утверждают, что это сохранившаяся часть древнейшего Храма истинного Бога, воздвигнутого задолго до того, как Мохаммед оседлал своего первого верблюда. Мусульмане это оспаривают, считая стену и прилегающую к ней мостовую своими святынями. Отсюда и беспорядки. Я видел сжатые кулаки, орущие глотки, а затем и ацетон Вейцмана в действии – именно тогда меня посетила философская мысль, необычная для девятилетнего мальчишки, что все религиозные и политические разногласия есть только повод для уничтожения людей и творений их рук. Главное – крушить. Люди – это сгустки энергии, своего рода ацетон во плоти, и легче всего эта энергия реализуется в разрушении потому, что созидать сложнее, творчество требует умственных усилий и воображения. Поскольку люди, помимо мышц и нервов, обладают сознанием, для разрушения необходимо обоснование, хотя бы ложное. На самом деле это разрушение только ради самого разрушения, но наличие религиозного или светского патриотизма придает ему видимость творческого процесса.
