Хулио Кортасар - Выигрыши
— Интересно смотреть на город с реки, — сказал Рауль. — Видишь его целиком во всей красе. А то живешь внутри и забываешь, как он выглядит на самом деле.
— Да, выглядит-то иначе, а вот жара все та же, — ответил Лопес — II илом пахнет даже на закрытой палубе.
— Река всегда внушала мне какой-то страх, наверное, из-за илистого дна, в мутной воде всегда словно что-то скрывается. А может, из-за историй об утопленниках, которые так пугали меня в детстве. И все же в реке приятно искупаться, половить рыбу.
— Какой маленький пароход, — сказал Лопес, различая наконец его очертания. — Странно, что эта железная дверь закрыта. Похоже, здесь тоже не пройдешь.
Они увидели высокую переборку, перегораживавшую мостик из конца в конец. За трапами, ведущими к коридорам, где помещались каюты, были две двери, однако Лопес, почему-то начавший беспокоиться, обнаружил, что обе они заперты на ключ. Наверху, на капитанском мостике, сквозь широкие иллюминаторы просачивался фиолетовый свет. Едва можно было различить силуэт офицера, стоявшего неподвижно. Еще выше лениво поворачивался полукруг радара.
Раулю вдруг захотелось спуститься в каюту и поболтать с Паулой. Лопес курил, не вынимая рук из карманов. Проплыла тень, сопровождаемая могучим силуэтом: это дон Гало Порриньо обследовал палубу. Послышался нарочитый кашель, словно кто-то хотел вступить в разговор, и Фелипе Трехо присоединился к ним, занятый сигаретой, которую раскуривал.
— Привет, — сказал он. — У вас хорошие каюты?
— Неплохие, — сказал Лопес. — А у вас с родителями? Фелипе покоробило, когда он услышал, что его воспринимают лишь как члена семейства Трехо.
— Я в одной каюте со стариком, а мамаша с сестрой в соседней. Имеется ванная и все прочее. Посмотрите, вон там виднеются огни, должно быть это Беррисо или Кильмес. А может, Ла-Плата.
— Вам нравится путешествовать? — спросил Рауль, выбивая трубку. — Или это ваше первое великое приключение?
Фелипе снова покоробило это неизменно шаблонное отношение к нему со стороны взрослых. Он готов был промолчать или ответить, что путешествовал множество раз, но Лопес, разумеется, прекрасно осведомлен о биографии своего ученика. Поэтому он небрежно ответил, что каждому приятно прокатиться на пароходе.
— Да, это, конечно, лучше, чем торчать в колледже, — дружески заметил Лопес. — Существует даже представление, что путешествия развивают молодежь. Посмотрим, так ли это на самом деле.
Фелипе, все более смущаясь, рассмеялся. Он был уверен, что с Раулем или любым другим пассажиром ему удалось бы поболтать в свое удовольствие. Однако его сковывало присутствие на пароходе отца, сестры и двух учителей, особенно этого Черного Кота, который наверняка постарается испортить ему жизнь. И он размечтался о том, как тайно сходит на берег и один, совершенно один идет, куда захочет. «Вот именно, — думал он, — главное, чтоб я был совсем один, это дело». И все же он не пожалел, что подошел к этим двум пассажирам. Вид озаренного огнями Буэнос-Айреса там, вдалеке, и тяготил, и возбуждал его. Фелипе хотелось петь, карабкаться на мачту, бегать по палубе, хотелось, чтобы уже наступило завтра, чтобы уже была остановка, чтобы повстречались необыкновенные люди, красивые женщины, хотелось поплескаться в плавательном бассейне. Ему было и страшно, и радостно, и как всегда к девяти вечера начинало клонить ко сну, что он обычно с трудом скрывал, сидя в кафе или гуляя по площади.
Раздался Норин смех, она спускалась по трапу вместе с Лусио. Огоньки сигарет поплыли прямо к стоявшим. У Норы и Лусио тоже была изумительная каюта, и Норе тоже хотелось спать (только бы это не от качки), но она предпочитала, чтобы Лусио не распространялся столько об их общей каюте. Она даже подумала, что им могли бы дать две отдельные каюты, ведь они пока всего лишь жених и невеста. «Но мы скоро поженимся», — поспешно подумала она. Никто не знал, что произошло между ними в отеле «Бельграно» (за исключением Хуаниты Эйзен, ее закадычной подруги), и вдобавок еще эта ночь… Вероятно, они могли бы выдать себя за молодоженов, но существуют списки пассажиров, начнутся сплетни… Как восхитителен Буэнос-Айрес при вечернем освещении, огни Каванага и Комеги [30]… Ей припомнились фотографии из календаря «Пан Америкэн», который висел у нее в спальне, правда, там была панорама Рио, а не Буэнос-Айреса.
Рауль различал лицо Фелипе всякий раз, когда кто-нибудь затягивался сигаретой. Они стояли в стороне от остальных, Фелипе предпочитал беседовать с незнакомцем, особенно с таким молодым, как Рауль, которому на вид не дашь и двадцати пяти. Фелипе вдруг понравилась и трубка Рауля, и его спортивного покроя пиджак, и весь его немного щеголеватый вид. «Вообще-то он не стиляга, — подумал Фелипе. — А вот монеты у него есть. Когда у меня будет столько, сколько у него…»
— По запаху мы уже на середине реки, — сказал Рауль. — Пахнет довольно противно, зато весьма многообещающе. Теперь понемногу начнем чувствовать разницу между городской жизнью и жизнью в открытом море. Это как общая дезинфекция.
— Правда? — удивился Фелипе, не понявший, при чем тут дезинфекция.
— Пока снова не приестся. Но для вас все будет иначе, это ваше первое путешествие, и все покажется вам столь… Впрочем, вы сами подберете нужное определение.
— О да, — сказал Фелипе. — Конечно, все будет необыкновенно. Целыми днями можно лодырничать…
— Ну, это зависит от вас, — сказал Рауль. — Вы любите читать?
— Конечно, — сказал Фелипе, изредка заглядывавший в выпуски серии «Растрос». — А как вы думаете, здесь есть бассейн?
— Не знаю. На грузовом судне вряд ли. Придумают что-нибудь вроде большого деревянного корыта с тентами, как в третьем классе на больших пароходах.
— Да что вы, — сказал Фелипе. — С тентами? Вот здорово.
Рауль снова раскурил трубку. «Опять, — подумал он. — Опять несносная пытка, опять красивая статуя, из которой раздается глупое бормотание. И все это приходится выслушивать, прощая, точно дурак, пока не убедишься, что не так уж он ужасен, что все юноши таковы, что нельзя требовать чудес… Иначе надо стать анти-Пигмалионом, окаменителем. А что же потом, потом? Иллюзии, как всегда. Вера, что вдохновенные слова, книги, которые вручаются с таким жаром, с отчеркнутыми абзацами и разъяснениями…»
Он подумал о Бето Ласьерве, о заносчивой усмешке, появившейся у него в последнее время, нелепых встречах в парке Лесама, разговорах на скамейке, неожиданном финале, о Бето, беспокоящемся о чужих деньгах, как своих собственных, о словах, наивно порочных и вульгарных.
— Вы видели старикана в каталке? — спросил Фелипе. — Вот картина. Какая у вас красивая трубка.
— Да неплохая, — сказал Рауль. — Курится хорошо.
— Наверно, я тоже куплю себе трубку, — сказал Фелипе и покраснел. Этого, конечно, не следовало говорить, опять собеседник примет его за мальчишку.
— В портовых городах вы сможете найти все, что пожелаете, — сказал Рауль. — А впрочем, если хотите, я могу дать вам одну из моих трубок. У меня всегда есть две-три трубки про запас.
— Правда?
— Конечно, курильщики любят порой менять трубки. Здесь, на пароходе, вероятно, должны продавать хороший табак, но, если хотите, я могу предложить вам свой.
— Спасибо, — сказал Фелипе порывисто. Его переполняло счастье, хотелось сказать Раулю, как ему приятно беседовать с ним. Они могли бы поболтать и о женщинах — ведь он выглядит совсем взрослым, многие давали ему девятнадцать и даже двадцать лет. Без особого удовольствия он вспомнил о Негрите, — должно быть, она уже в постели и, наверное, хнычет, как дурочка, оставшись под командой тетушки Сусаны, властной и злой как черт. Было странно думать о Негрите, когда он разговаривал с таким пижоном. Вот кто посмеялся бы над ним. «Ох, и баб у него, наверное!» — подумал Фелипе.
Рауль попрощался с Лопесом, который отправился спать, пожелал спокойной ночи Фелипе и медленно поднялся по трапу. Нора и Лусио шли следом за ним; кресла дона Гало нигде не было видно. Как только ухитрился шофер притащить дона Гало на мостик? В коридоре он встретил Медрано, который спускался по внутреннему трапу, покрытому красной дорожкой.
— Вы уже разыскали бар? — спросил Медрано. — Он здесь, наверху, рядом со столовой. К сожалению, в одном зальчике я обнаружил фортепьяно. Правда, всегда есть надежда оборвать ему струны.
— Или так расстроить, что любая музыка будет звучать, как произведения Кренека.
— Ого-го! — сказал Медрано. — Вы бы вызвали гнев моего друга Хуана Карлоса Паса.
— Мы быстро бы помирились, — сказал Рауль. — С помощью моей скромной коллекции пластинок додекафонической музыки.
Медрано с любопытством посмотрел на него.
— Ладно, — сказал он, — видимо, все будет лучше, чем я предполагал. Нельзя начинать пароходное знакомство с таких разговоров.
