Берил Бейнбридж - Грандиозное приключение
— С удовольствием, — сказала она.
Едва ли он мог воспользоваться своей контрамаркой, а тем более дожидаться ее после спектакля. Уже, наверное, дрожал, как бы она не проболталась. Ей ничего не стоило при желании упечь его в тюрьму. С него слезло все нахальство. Стоял под фонарем — старый, напуганный.
Она попрощалась, он приподнял свой поганый котелок, она повернулась, пошла к театру и все терла, терла руку о бедро, как оттирала грязную швабру.
Бонни поинтересовался, как прошло интервью, и она сказала, что все в порядке, никаких нескромных вопросов личного характера, кажется, не допускалось. Во время первого антракта она отнесла Фредди Рейналду кофе с печеньем в оркестровую яму. Мистер Рейналд в перерывах играл на рояле и помнил довоенные времена, когда в театре был настоящий оркестр. Тогда все было другое, он говорил Стелле, да он и сам был другой. Из-за своих принципов он не пошел служить в армию, и его использовали на трудовом фронте, так что руки у него теперь совершенно не те.
Он держал у себя на столике фотографию, штемпелеванную кофейными кругами: человек в профиль, на мотоцикле. В углу чернилами: „Милому Фредди с любовью. О'Хара“. Как ни глянет на эту фотографию, Стелла вспоминала кого-то, но кого — сообразить не могла. Профиль гордый, может, даже презрительный. Вот, кажется, повернулся бы, посмотрел на Стеллу — и сразу бы она вспомнила.
Уже выходя, она вдруг спросила:
— Если кто-то позволяет себе с тобой вольности, значит ли это, что отчасти ты сама виновата?
— Вольности? — переспросил Фредди. — А с чем это едят, не пойму?
Нет, невозможно было ему рассказать.
— Да так. Один человек кладет меня к себе на колени и шлепает.
— А-а, Сент-Айвз, — сказал Рейналд. — Этот безобиден. Не нравится тебе, так ему и скажи или лучше держись подальше.
— При чем тут „нравится — не нравится“, — сказала Стелла. — Просто я не понимаю, зачем это нужно.
Когда дали занавес, она убрала реквизит, а потом на всякий случай спряталась в гримерке статистов от репортера — еще посмеет ее дожидаться. У нее болела рука. Она подняла ее на свет и увидела воспаленный кружок под ладошкой. Не хватало подцепить неприличную болезнь после этого похода в кино. Через полчаса, спускаясь по лестнице, она вдруг услышала на втором этаже голоса. Она-то думала, все пошли в „Устричный бар“ и только дежурный остался. Она замерла, прислушалась, сперва был хохот, потом выкрик: „Ради бога!“ И сразу толчком распахнулась дверь.
Она отпрянула в тень и увидела — Джеффри, бежит сломя голову вниз. Он так выскочил, так помчался, что она бы не узнала его, не сверкни под лампой желтый галстук. Потом несколько секунд было тихо, потом голос Мередита: „Ничего-ничего. К утру образумится“. Наверно, Джеффри жаловался, что ему не дали роль поинтересней, решила Стелла.
Дверь кабинета захлопнулась, Мередит с Джоном Харбором появились из-за поворота лестницы. Стелла хотела их окликнуть, но что-то такое в лице Мередита остановило ее, а через секунду он уже сбегал по ступенькам, обнимая Джона Харбора за плечо, и был таков.
* * *Прогон в костюмах „Цезаря и Клеопатры“ тянулся восемь часов. Никак не скользила толком по сцене лодка Клеопатры, никак не получалось освещение Сфинкса. Голосочком Ширли Темпл[16] Клеопатра сюсюкала: „Старичок… старичок, не убегай“, а в нее никак не попадал прожекторный зайчик. Сент-Айвз крикнул: „Здесь кто-то что-то сказал или мне показалось?“ — и все расхохотались, и Мередит натянул на глаза свой капюшон, растянулся в проходе и взвыл. Опять все грохнули, но смешного было, оказывается, маловато, потому что Бонни выскочил на сцену как бешеный, взметая пыль, и пыль кружила, светляками вспархивала к прожекторам, и он орал: „Да тише вы!“— Он измаялся, утихомиривая студентов университета: побросали копья на лестнице, во весь голос перекрикивались в кулисах.
Не один Бонни сорвался. Десмонд Фэрчайлд и Дотти Бланделл ругались в коридоре, все слышали, но никто толком не знал, из-за чего сыр-бор. Он чуть ли не обозвал ее коровой, если не похлеще, а она влепила ему затрещину, и он, говорил Джордж, в ответ тоже поднял на нее руку.
Вернон звонил дважды — узнать, что со Стеллой. В первый раз Бонни был корректен, обещал в любой момент отправить Стеллу домой на такси. На второй запрос он ответил скупо: „Послушайте, она ведь не в банке служит“, и брякнул трубку.
Стелла про эти звонки знать не знала. Когда не была занята в сцене дворцового приема, она носилась, что-то таскала туда-сюда или втирала мазь в плечи Джона Харбора, который с утра ходил как вареный рак, сдуру перегревшись синим светом.
Маленькая бледная женщина с красной лентой в волосах почти весь вечер сидела в гримерке Грейс Берд. Ее пригласили, Джордж говорил Джеффри, на роль Питера Пэна в следующей постановке. Бэбз Осборн для роли была слишком высокого роста и, во-вторых, эта женщина уже играла Питера Пэна раньше, когда П.Л.О'Хара был капитаном Крюком. В первом ряду зевали в креслах священники.
В вечер премьеры Роза Липман, как всегда, прошлась по гримеркам, всем пожелать ни пуха ни пера. Бонни пожаловался на дикий сквозняк.
— Ничего особенного, — сказала Роза. — Это просто из мужского сортира дует.
Дядя Вернон и Лили были в зале. Они решили, что Стелла изумительна, хоть Лили громко ахнула, когда она посреди речи запнулась и продолжала уже по подсказке мужчины в белой тоге.
— Ну что ты, в самом деле, — шепнул Вернон. — Ей же положено запинаться.
Гуляя в антракте по фойе, они встретили миссис Аккерли. Она была с мужчиной в галифе, представленным в качестве супруга. Стелла, она объявила, просто бесподобна, вообще бесподобный спектакль.
— Я сперва даже ее не узнала, — сказала Лили. — Такая надменная, да?
Миссис Аккерли познакомила Вернона и Лили не с кем-нибудь, а с Фредди Рейналдом. Он в этом антракте не играл на рояле, потому что оркестровая яма требовалась для следующего действия актерам. Узнав, кто стоит перед ним, мистер Рейналд сказал, что Стелла — интересный ребенок.
— Что же это такое значит? — спрашивала Лили у Вернона, пока они продвигались в очереди к буфету, чтобы пропустить по стаканчику. Она предпочла бы, чтоб Стеллу назвали, например, „милой“, „благовоспитанной“. „Интересная“ — пожалуй, чуть-чуть не то.
— Тише, умей вести себя в обществе, — шикнул на нее Вернон.
Потом они дожидались Стеллу у служебного входа. Другие полезли внутрь, включая миссис Аккерли с мужем, но Вернон знал, что Стелла спрячется в шкаф или поднимет скандал, если они посмеют туда сунуться. Показался швейцар, поинтересовался, не желают ли они получить автограф.
Лили сказала:
— Спасибо, мы в любой момент можем получить подпись мисс Брэдшо.
Вернон буркнул, что они имеют полное право прогуливаться по тротуару, он не купленный.
Главный артист вышел под ручку с девицей — кудри колбасками, — а за ними молодой человек в спортивной куртке, с моноклем и ехидным оскалом, вроде эсэсовца.
Стелла долго их протомила у входа, а когда наконец вышла, припустила по улице мимо. Только у Кэйсис-стрит они ее догнали: присела на корточках возле табачной лавки.
— Господи! — крикнула Лили. — Это что ж ты нас перед людьми позоришь!
Стелла уступила только отчасти: поплелась сзади. Каждый раз, когда оборачивался, Вернон натыкался взглядом на ее театрально задранный подбородок и устремленный к дымному небу взор.
— Ничего не пойму, это же ни в какие ворота, — признался он Лили, но та его осадила:
— А когда она, спрашивается, другая была? Домой добрались поздно, но он не удержался, позвонил Харкорту.
— Вы рады, наверное, — сказал Харкорт. — Брат Клеопатры — такая роль!
— Муж, — поправил Вернон. — Несмотря, что всего десять лет.
— Но он к тому же и брат, изволите ли видеть.
— Сам я не настолько знаком с произведением, — уступил Вернон. — Действие, конечно, происходит в далеких странах. Вы ведь пойдете посмотреть, я на вас рассчитываю.
— Никоим образом не упущу возможности, — жарко заверил Харкорт.
— Исхудала она, — сказал Вернон. — Ест как птичка. Дома по крайней мере. Вследствие чего у нее началось на ладошке нехорошее нагноение.
— О Господи, — сказал Харкорт. — Это надо пресечь в зародыше.
— Уже приняты меры, будьте благонадежны, — сказал Вернон. Он откашлялся. — У нее картинка завелась в комнате, так, с открытку, не больше того. Молодой человек в терновом венке. Одним словом, сами понимаете.
— Иисус, вы хотите сказать? — спросил Харкорт.
— Фонарь держит.
— Он, вероятно.
— Там слова у нее… ну, у короля этого… что, мол, боги не потерпели, чтобы беззаконие сестры осталось безнаказанным. Это же про языческих богов, понимаете.
— Ну, это по ходу пьесы, — успокоил его Харкорт. — Я бы не придавал подобным вещам значения. У нее впечатлительный возраст, она сталкивается с довольно странной публикой…
